Ник Кайм - Вулкан жив
Их кожа была натянута, как тонкий пергамент, из-за губ виднелись десны, под глазами залегли темные круги — смертных тоже определенно морили голодом.
Но в отличие от меня они не были связаны.
Вместо этого им отрезали кисти рук, а в прижженные обрубки воткнули длинные зазубренные ножи и трехзубые вилки. Некоторым удалось подцепить кусок мяса или отрезать ломоть хлеба, но из-за длины прикрепленных приборов поднести еду ко рту было невозможно.
Они сидели на роскошном пиру, но могли лишь смотреть, как портилась и гнила еда, и умирать с голода.
Феррус привлек мое внимание, подняв кубок.
— Могу я произнести тост, брат? Полагаю, это стоит сделать сейчас, пока этот жадный сброд не смел все.
И вновь я попытался заговорить, но горло словно расцарапали лезвиями, и я лишь сипло выдохнул. Я сжал и разжал кулаки, слабо натягивая путы. Застучал ногами, повреждая и ломая кости.
— За тебя, дорогой Вулкан, — сказал Феррус, поднес кубок к губам и опорожнил его. Темно-красное вино полилось в горло, сквозь разрубленную шею, а затем наружу из щелей в грудной клетке — где броня и плоть уже начали отваливаться под действием разложения.
Феррус огляделся на других гостей, как будто озадаченный.
— Возможно, они ждут тебя, брат? — предположил он. — Они еще ни крошки не съели.
Путы на запястьях начинали впиваться в кожу. Я проигнорировал боль, зло стиснув зубы и дрожа всем телом.
— Ко… р… — прохрипел я. — Ко… рм…
Феррус повернул голову, словно прислушиваясь, но его уши давно превратились в комки гнилой плоти.
— Говори погромче, Вулкан. Чтобы мы все тебя услышали.
— Ко… рм… ите. Кормите. Кормите! Кормите друг друга!
Я взревел и забился в путах, но высвободиться не мог.
Феррус покачал головой, медленно и убежденно.
— Нет, Вулкан. Мне жаль, но они тебя не слышат.
Он указал костяным пальцем на одного дергающегося человека: из его уха вниз по щеке бежала полоска засохшей крови.
Они были глухи.
Когда несчастный человек повернулся ко мне лицом, я увидел, что радужка у него была мутно-белой.
И слепы.
Им оставались только обоняние, осязание и вкус. Какая жестокость: быть совсем рядом с тем, чего так жаждет тело и что рисует разум, и не иметь возможности это получить.
— Алчные не могут и не хотят ничего слышать, — сказал Феррус. — И ты не сможешь их заставить. Алчность человечества рано или поздно его уничтожит, Вулкан. Помогая им, ты лишь отсрочиваешь неизбежное.
Я бросил слушать болтовню своего мертвого брата, перестал обращать на нее внимание. Вместо этого я закричал. Я проклинал Керза, пока мой голос не пропал.
А потом я сидел, словно король на жутком пире, пока его гости медленно гибли от голода.
Как бы ни было слабо мое тело, оно не умирало. Керз знал, что я проживу дольше смертных, и когда последний из них испустил дух, я остался один.
Свечи превратились в огарки, слой пыли потушил огонь в них и в люстрах надо мной, погружая зал в темноту, и в этот момент я заплакал.
— Керз… — всхлипнул я.
— Керз! — на этот раз громче благодаря гневу, придавшему мне столь необходимые силы.
— Керз! — провопил я теням. — Керз, проклятый ты трус. Выходи! Добей меня, если сможешь. Даже теперь я не сдамся.
Тихий вздох заставил меня вздрогнуть; он прозвучал так близко, что я не сомневался: он раздался с соседнего стула.
— Я здесь, брат, — произнес сидящий рядом Керз. — Я всегда был здесь. Смотрел. Ждал.
— Чего ждал? — просипел я, с трудом говоря после крика.
— Что будет дальше.
— Разрежь мои путы и узнаешь, брат…
Керз рассмеялся:
— Все бушуешь, а, Вулкан? Монстр внутри еще до конца не присмирел?
— Убей меня или сразись со мной, только покончи с этим, — рыкнул я.
Керз покачал головой.
— Я никогда не хотел, чтобы ты меня молил. Я и сейчас не хочу, чтобы ты меня молил. Я не стал бы так тебя унижать. Ты выше и лучше этого, Вулкан. Во всяком случае, ты лучше меня. Или ты так считаешь.
— Я не молю, я предоставляю тебе выбор. Так или иначе, тебе придется меня убить. Как собаку — или как своего равного.
— Равного? — взорвался вдруг Керз. — То есть мы с тобой теперь товарищи? Владыки вселенной, скованные узами общей цели и крови?
— Мы воины и по-прежнему братья, несмотря на то, как низко ты пал.
— Я никуда не падал. Мое гнездо все так же высоко. А вот ты… Ты рухнул с небес. Что, в тенях не получается сохранить благородство? Скажи, Вулкан, теперь, когда ты барахтаешься в грязи, как и я, что ты видишь в черном зеркале перед собой? Действительно ли все мы — сыны своего отца, или некоторые все же получше остальных? Как ты думаешь, когда он создавал нас, рассчитывал ли он, что у каждого из двадцати будет предназначение более важное, чем оттенять сверкание его любимчиков?
— Зависть? Дело все еще в ней? Поэтому я здесь?
— Нет, Вулкан. Ты здесь для моего развлечения. Я не могу завидовать тому, кто не сильнее и не слабее меня.
— Развяжи меня, выйди против меня без всех этих игр, и мы посмотрим, кто кого слабее.
— Я убью тебя на месте, брат. Ты на себя давно смотрел? Теперь ты выглядишь не так уж и грозно.
— Тогда к чему все это безумие, все эти смерти? Если хочешь меня убить, убей. Покончи с этим. Почему ты просто не…
Со скоростью тени Керз вырвал вилку из запястья одного из мертвых людей и вонзил ее глубоко мне в грудь.
Я чувствовал, как та пронзает кость, как грязный металл направляется к сердцу. Склонившись надо мной, Керз погружал тупой прибор мимо ребер, разрывая плоть груди и шеи, и моя артериально-черная кровь брызжела на его пластрон.
— Я пытался, — злобно прорычал он, вгоняя вилку до самого подбородка, и на периферию зрения начала вползать темнота. — Я отрезал тебе голову, пронзал сердце, проламывал череп, протыкал все основные органы. Я даже сжигал тебя и расчленял. Ты возвращался, брат. Ты возвращался. Каждый. Раз. Ты не можешь умереть.
Объятый ужасом, потрясенный признанием брата, я умер.
Керз сделал то, о чем я просил, о чем я молил, и убил меня.
Глава 16
СОЖЖЕННЫЙ
Вес копья почти не ощущался, а его поверхность холодила руку, однако Элиас прекрасно понимал, как значим приближающийся момент и какую важную роль сыграет здесь это оружие.
Он решил снять броню и вернулся к кафедре, к своему жертвенному алтарю, облаченный в простую священническую одежду.
Вокруг ямы в готовности стояли восемь новых молельщиков, включая того, который ждал на коленях перед Элиасом, у каменной кафедры. Позади них темнели силуэты семи самых преданных учеников темного апостола. Эти мужчины и женщины не были раносскими жертвенными агнцами — они были последователями культа, истинными верующими. Ни один из них не дрожал и не плакал, они просто молились, и при звуках их молитв сердце Элиаса наполняла радость.
— Покажите свою ревностность! — прокричал он восьмерым, и культисты в ответ скинули одежду, обнажая изрезанную плоть.
Под багровой тканью скрывалась кожа, замаранная нечистыми, жуткими символами. Культисты ритуальными ножами изобразили на себе змея, протянувшегося поперек их тел. Восьмым был молельщик самого Элиаса, и на его груди его собственной еще не свернувшейся кровью была нарисована голова змея.
— И это хорошо, — проговорил он, забываясь в грезах.
Ад придет на Траорис, а он, встав стражем у ворот, впустит его в мир смертных.
Читая имена нерожденных, Элиас начал ритуал. Он чувствовал пульсацию силы в копье, видел молниевое свечение между приступами экстаза и понимал, что в его руках лежит инструмент вознесения. Не Эреба, даже не Лоргара — его.
Вальдрекк Элиас получит то, чего всегда жаждал. Вознесение.
Взывая к демонам эфира, молясь, чтобы привлечь их к психической вибрации копья, он чувствовал, как нарастает жар от клинка. Сначала это просто доставляло неудобство, было необходимой платой за желанную награду, но потом начало причинять боль. Опустив взгляд на сжимаемое в руке оружие, Элиас увидел, что копье охватил огонь, а вместе с ним — и его руку.
Он начал читать проклятые строфы быстрее, а его ученики в ответ запели с еще большим пылом.
Оно продолжало гореть.
Сияние было таким ярким, что осветило жертвенную яму, прогнав тени, медленно текшие из древних руин, как пролитые чернила. Они словно отпрянули — как отпрянули и молельщики, от чьих изуродованных тел начал подниматься пар.
Одна женщина вскрикнула, и Элиас едва не запнулся в чтении отработанной молитвы, но Несущий Слово тут же крепко схватил ее. Остальные тоже выказывали признаки неудовольствия: корчились и кашляли, снедаемые очистительным огнем. Этот огонь — этот горящий свет — расползался, неумолимо накрывая последователей.
Имена нерожденных, столь важные для ритуала, вылетели у Элиаса из головы. Боль в руке стала такой сильной, что он схватился за нее. Плоть уже почернела, и зрелище неожиданно изуродованной конечности заставило его замереть и осознать, что подчинить себе мощь копья было ему не по силам. Она была необузданна, как конь, сорвавшийся с узды. И она была мстительна.
