Тимофей Калашников - Изнанка мира
Но открыть дверь оказалось гораздо сложнее и дольше, чем забаррикадироваться. Один из брусьев заклинило намертво, и только общими усилиями удалось выбить его из паза.
Выбравшись в коридор, где они так счастливо избежали встречи с мутантами, Кирилл не поверил своим глазам: везде виднелись алые отметины, образующие зловещий рисунок. Отпечатки, оставленные лапами, вымазанными в крови, были на полу, на стенах, но, что еще более странно — на потолке прохода, ведущего к Казанскому вокзалу. Потом следы уводили на улицу и терялись под дождем.
Только теперь, почти без чувств прислонившись к холодному мрамору колонны, Кирилл вздохнул и закрыл глаза. Он был полностью опустошен, эмоционально вычерпан, а сознание посылало в мозг слабые сигналы: «спать… надо спать…».
* * *— Доложите по порядку, товарищ Коллонтаев, что произошло? Кто открыл герму, если вы сидели под арестом? — спрашивал Федор, обводя глазами станцию, которую он помнил такой красивой, благополучной.
— Молодец, девчонка! Настоящая комсомолка, — распалялся Коллонтаев, шагая по залитой кровью платформе. — Меня же сразу в кутузку посадили. До разбирательств, сказали. Военное положение, и тому подобное. Я, конечно, возмутился, — преображенец мельком посмотрел на Сомова. — Кричать стал, но…
— Но ничего не вышло? — закончил за него Федор.
— Да, ничего… Но герма таки открыта!
— А откуда взялась ваша комсомолка?
— Дочка погибшего коменданта, как мне сказали. Еду по камерам разносила. Я сначала подумал, она слепая — глаза в одну точку и как будто туман в них. Походка слабая. Кажется, прикоснись: упадет…
— И?
— Вот я ей сказал, что делать нужно…
— Рассказал на оккупированной станции о секретной операции?! — взревел Сомов. — Первому встречному?!
— А иначе как? — растерялся Коллонтаев. — Иначе ничего бы… да герма-то открыта, Федор, то есть товарищ Сомов… Все прошло по вашему плану!
— Значит, шлюз девчонка открыла?
— Да.
— И ее разорвали первой?
— Да, — чуть тише добавил преображенец, отводя глаза в сторону. — Мы-то думали пробраться в общую диспетчерскую и открывать из безопасного места, но там была круглосуточная охрана. Тогда она сказала, что пойдет к локальному щитку возле гермы. Я объяснил ей, что это очень опасно… Но, мне кажется, что она… она просто не хотела жить…
Глава -1
О ГЛАВНОМ ГЕРОЕ ЗАМОЛВИТЕ СЛОВО
Персонажи уходят из книги один за другим,Словно им отвратительна роль, неприятны партнеры;Или автор (безумный создатель) вдруг взял и затер их —Затерял меж торосов жестокой словесной пурги.
Персонажи уходят — открыто бегут со страниц —Прямо в руки врагам, натыкаясь на пули и пики,Смело в пропасть шагая, успев что-то важное крикнуть.Сами мылят веревку ли, ждут ли наемных убийц —
Персонажи уходят. Незыблем лишь главный герой.Словно кто-то его бережет/охраняет/лелеет.А для всех остальных в каждой новой главе — лотерея,О которой герой наш зачем-то мечтает порой.
Будто он недоволен судьбой. Будто тоже в душеОн не против уйти, если верный найдется попутчик.Жить у бога за пазухой — может и это наскучить.
Извини, дорогой, ты ведь знаешь прекрасно сюжет…
На Ганзе Кирилл был впервые и чувствовал себя слегка оглушенным бурей впечатлений от новизны, красочности и толкотни. Комсомольскую-кольцевую, под конвоем четырех внимательно-хмурых ганзейцев, он проскочил как во сне. Даже когда молодой коммунист уже сидел на мотоплатформе, двигаясь по туннелю, в котором были развешаны слабые, но все-таки разгоняющие тьму лампочки, перед глазами его все еще проплывали, ослепляя пышностью и блеском, непривычные интерьеры. Роскошные золотые мозаики на потолке (ах, как бы рассмотреть их получше!), богатая лепнина (вот же люди делали!), хрустальные люстры, которые, хотя и не горели в полный накал из-за раннего времени, однако подавляли своими размерами (а что будет, если такая громадина упадет?), как и бесконечная перспектива уходящих в даль арочных пролетов, от которой кружилась голова.
Зорин снова и снова вспоминал невероятный калейдоскоп событий после успешного захвата Комсомольской.
Сомов расставил караулы из свежих сил, прибывших с Красных ворот, но не отпустил никого из своих, сказав, что сначала надо здесь все дела завершить, а потом о доме думать, и приказал… ложиться спать. Красносельцы заняли пустующие палатки, которые еще несколько часов назад принадлежали оккупационному гарнизону ганзейцев. Перекидываясь шуточками, вспоминая боевые эпизоды прошедшего дня, коммунисты дивились на добротный брезент, спальники и прочий скарб, доставшийся им, как трофеи.
Кирилл ничего не мог понять, когда его выдернули из тяжелого сна, больше похожего на обморок, и потащили к эскалатору, ведущему на кольцевую.
— Зорин, соберись! Потом отоспишься, сейчас не время. Ты нужен Партии. Я посылаю тебя на ответственнейшее задание: лично доложишь товарищу Москвину обо всем, что тут у нас произошло. Расскажешь подробно: ты был в гуще событий с самого начала, так что сможешь ответить на любые вопросы, — говорил Федор, подталкивая парня к открытым воротам, где уже дожидались четыре ганзейца. — Никого не бойся, у тебя дипломатический паспорт, поэтому на Ганзе тебя и пальцем не тронут. А ты примечай там, посматривай, какие настроения в народе? Что говорят про наш конфликт, какие сплетни, слухи? Понял? И это, поешь как следует, не экономь, не стесняйся. Можешь вообще на день задержаться — по базару походи, познакомься с кем-нибудь, купи там чего-то, короче, веди себя естественно, но не забывай, что ты еще и разведчик!
— А… почему я? — начал просыпаться Кирилл.
— Ну, а кто же? Сам герой, сын погибшего героя. Кстати, товарищ Москвин твоего отца лично знал, вот и с тобой познакомится, поглядит на подрастающую смену, — усмехнулся секретарь Северной партячейки, вручая новоиспеченному дипломату оружие, документы и тяжелый рюкзак, в котором звякали патроны. — Удачи тебе!
— А как же Ирина? Она ведь… Федор! Предупреди ее, чтобы не волновалась… — сорвалось с губ юноши, но он уже миновал герму и находился на чужой территории.
* * *Курская была освещена ярко, но по декору приближалась к его родной станции, а поэтому не производила такого ошеломляющего впечатления. Однако пестрота толкавшегося тут народа с непривычки утомляла.
Зорин присел за квадратный столик, пристроил рюкзак, обмотав одну лямку вокруг ножки стула, и для надежности еще прижал ее ботинком. Он очень опасался воровства, а если верить слухам, ходившим по Красной ветке, на Ганзе было всего две категории людей — торгаши и воры; впрочем, частенько эти две профессии переплетались. Конечно, будь у него хоть какое-то оружие, ситуация выглядела бы проще, но сейчас оставалось только крутить в пальцах маленькую бирку с выбитым номером. При въезде на станцию автомат и штык-нож пришлось сдать на КПП. Правда, патрульные заверили, что свои игрушки каждый получает назад.
— Ну, смотри, дурья башка, — тыкал пальцем красномордый мужик, заполнявший бумаги. — Вот же пишу: «Вход: перегон Курская-Комсомольская. Выход: перегон Курская-Площадь Революции». А вот тут, в графе оружие, видишь, крестиком помечаю: автомат, штык-нож! Смотри дальше, вот кладу твои сокровища в мешок, на нем цифра десять стоит. И тут вот, на жетоне у тебя тоже — десять! Понял теперь? Уже через час все твое барахло на другой КПП перевезут. Предъявишь жетон, все получишь назад!
— Гони еще два патрона за ликбез, дипломат, да смотри, жетон не потеряй, а то опять скандал выйдет, что краснопузого обворовали! — ухмыляясь, сказал второй патрульный. — Кто только вас, таких бестолковых, на свет рожает?..
В ожидании еды Кирилл с любопытством озирался по сторонам. Из всех заведений общепита он выбрал эту дешевую забегаловку, приткнувшуюся в боковом нефе. Не потому, что было мало патронов, чтобы купить еду — как раз патронами его снабдили даже в чрезмерном количестве. Просто молодой коммунист вдруг растерялся и прошел мимо роскошного ресторана, который манил зеркалами и хрусталем светильников в центре зала.
Наверное, больше всего удивляли толстяки, которые попадались на глаза. У них, на Красной ветке, люди отличались стройностью. Злые языки называли это «скелетной худобой» и утверждали, что из одного костюма «химзы» коммунисты умудряются перешить два, но на то они и злые. Конечно же, все эти наветы о голоде у красных были сплошным враньем, — питались нормально, хотя без разносолов. Где ж недоедание, если дети почти не болели, а старики сохраняли бодрость тела и духа? И, конечно, невозможно было встретить такие пресыщенные лица, с одутловатыми щеками и мутным взглядом, как, например, вон та четверка, занявшая места по соседству…
