Лорд 3 (СИ) - Баковец Михаил

Выстрел! Спустя три секунды ещё один!

Первым пал наземь пулемётчик, следом рухнул второй номер расчёта. В течении следующих трёх минут Бастрыкин отправил на тот свет, а кого и на больничную койку, ещё восьмерых. Выбирал он тех, кто выделялся оружием, активностью, униформой. Ведь не только командир способен поддерживать боевой дух подразделения и успешно им командовать, но и опытный солдат, прошедший через множество боёв.

Вместе с Ильёй почти трёхкилометровый рубеж защищали восемнадцать цитадельских стрелков. Узнав это, немцы вряд ли поверили бы. Ведь уже в пятый раз их атака захлёбывается, а потери после каждой переваливают за две сотни убитых и раненых. Мало того, дух солдат с каждым разом падает всё ниже и ниже. Как назло, русские диверсанты или лесные бандиты, называющие себя партизанами, вывели из строя две батареи лёгких стопятимиллиметровых гаубиц. Они не только вырезали расчёты орудий, но и не то кислотой, не то иным способом повредили сами гаубицы. Оставались миномётчики. Но тяжёлые ещё в пути, а ротные пятидесятимиллиметровые не добивали до позиций русский с безопасного расстояния. А ближе подходить немцы боялись. Пример налицо в виде трёх миномётов, стоящих на открытом месте. Рядом с ними лежали мёртвые тела не только расчётов, но и тех, кто пожелал забрать тяжёлое оружие с боеприпасами. Больше такой ошибки немецкие миномётчики не совершали и вели огонь из укрытий с максимально возможной дистанции, что на порядок снижало его эффективность.

*****

В лесу снег местами лежал сугробами выше метра, из-за чего пехотинцы вязли по пояс. А если под ним ещё оказывались нагромождения сучьев, поваленные стволы деревьев, кусты с гибкими ветвями, прижатых к земле снегом, то появлялся риск получить травму. Так уже два отделения ещё до боя попали в лазарет с переломами, вывихами и проткнутыми ногами.

Девяносто шестой мотопехотный полк в лице трёх пехотных батальонов и роты тяжёлых пулемётов и средних миномётов был отправлен в леса, чтобы выйти во фланг советским войскам, обороняющих Витебск с северо-запада. Это был практически весь полк, свыше тысячи солдат, если не считать связистов, обозников и роту тяжёлого оружия с противотанкистами, оставшиеся в спешно создающемся укрепрайоне на северо-западе от этих лесов. Артиллеристы просто не имели возможности тащить орудия по лесу, где пехотинец с пулемётом с трудом передвигается. Настроение шутце, унтеров и даже офицеров было где-то на уровне от невесёлого до похоронного. Наслышаны они про ужасы, которые творятся в этих местах. И ладно бы дело было только в партизанах и тайной базе советских диверсантов, на чьи действия штабные топтуны списывают неожиданные и сокрушительные удары с диверсиями от Витебска до Минска. Так ведь ещё и про нечистую силу шёпотом говорят в солдатской среде. Не даром многие офицеры заказали себе из серебра… пули. Глядя на них, примером воспользовались и рядовые. Те, кто был беден или не успел купить серебро до того, как оно резко взлетело в цене, имел при себя хотя бы иглу из этого металла. Да что там, кое-какие солдаты даже тайком ходили в русские церкви, которым разрешили функционировать с началом оккупации. Тем самым новая власть хотела противопоставить себя большевикам. Возможно, у них и получилось бы такими решениями склонить на свою сторону значительную часть населения, да перестарались с карательными акциями и нескрываемым презрением к белорусам, коих немцы не считали за полноценных людей. А кому понравится, когда тебя и свинью в твоём хлеву ставят на один уровень?

Так вот, в церквях солдаты вермахта покупали святую воду. Именно покупали, так как среди них считалось, что отъём оскверняет её, забирая святость греховным поступком. Стоить заметить, что благодаря этим двух факторам — немецкому «добро» на восстановление работоспособности церквей и храмов вместе с немецкой набожностью, связанной со странностями на Витебщине — количество церковных приходов в разы увеличилось по сравнению с тем, как обстояло дело при советской власти. Чертовщины, происходившей в непроходимых лесах и болотах, боялись не только оккупанты, но и некоторые местные жители. Но не все. Были и такие, кто считал это событием с совсем другим знаком и молился не за спасения себя и близких от неизвестной силы, а о том, чтобы она помогла.

Сейчас в лесу оказались все перечисленные.

Вместе с более чем тысячью немцев в лес вошли несколько десятков местных жителей. Половина из них добровольно пошла на службу оккупантам и носили белые повязки полицаев. Остальных силой заставили стать проводниками, пригрозив казнить родственников.

Один из таких мужчин, пятидесятишестилетний Остап Киновец вёл роту немцев по краю болот. Вместе с ним в отряде шли ещё трое его соотечественников. Вот только в отличии от пожилого мужчины эти трое носили белые повязки на чёрных шинелях и были вооружены трофейными советскими карабинами.

Полторы сотни мужчин после себя оставили отлично видимую тропу почти с любого места в радиусе нескольких сотен метров. А уж сверху настоящую траншею в снегу можно было заприметить и с нескольких километров. И пусть над лесом не летали самолёты, зато имелся кое-кто другой.

«Эх, милый, спустился бы ты пониже да сел где-нибудь рядышком, чтобы я мог весточку твоим командирам отправить», — с надеждой подумал Остап, бросив быстрый взгляд в небо, где на огромной высоте кружил сокол. Птицу заметил, кажется, только Киновец. Прочие, и немцы, и русские больше смотрели по сторонам, чем вверх.

Увы, сокол не слышал мыслей русского проводника. И всё могло пройти по-другому, если бы вдруг Осип не почувствовал запах мокрой шерсти. На него он сделал стойку не хуже, чем легавая на дичь в кустах. Он закрутил головой, стремясь увидеть источник запаха.

Такое внимание не осталось незамеченным спутниками. Раздался громкий окрик из-за спины сначала на немецком, после которого отряд остановился. Затем к Остапу подошёл немец-переводчик с лейтенантскими погонами на шинели.

— Ты что-то увидел? Что? — он впился взглядом в глаза проводника.

— Ничего не увидел, господин офицер. Просто, живот прихватило и решил присмотреть местечко рядом, чтобы опростаться.

— Терпи.

— Так давно терплю, — торопливо сказал пожилой белорус. — А сейчас уж моченьки нет. Того гляди в штаны наделаю. А нам идти ещё часа три.

Немец молча не меньше минуты, сверля недоверчивым взглядом проводника.

— Ладно, — наконец, он произнёс и махнул рукой вправо, — вон туда иди. Далеко не отходить, будь на виду. Учти, будем за тобой следить, и если что-то окажется подозрительным, то… — он недоговорил. Вместо слов намекающе похлопал по своему автомату.

— Да что там может быть подозрительного-то? Опростаюсь и назад.

— И чтобы быстро.

— Конечно, конечно.

Остап торопливо, насколько позволяли сугробы, двинулся в указанную сторону, где торчали из снега макушки лесного малинника. Там он распахнул старое пальто, сделал вид, что расстёгивает поясной ремень и стягивает штаны, после чего опустился на корточки.

— Вот же ты морда немецкая, из-за тебя врать пришлось, чтоб тебе самому кишки скрутило, — пробормотал мужчина, который про себя досадовал на то, что не мог придумать иной отговорки. А ну как в самом деле припрёт позже, а немец уже не отпустит больше?

В следующий миг он едва не заорал от страха. Крик удалось сдержать, собственно, из-за того же страха, сдавившего горло. Всё дело было в том, что, повернув голову влево, он столкнулся со взглядом крупного волка, лежащего в снегу всего лишь в каком-то метре. И только сейчас Остап почувствовал тот запах мокрой шерсти, из-за которого так оживился пяток минут назад, что это не осталось незамеченным врагами.

«Порвёт, — подумал он, не спуская глаз со зверя. Но тот просто лежал и смотрел на человека. — Странные глаза, прямо… человечьи», — вдруг охнул про себя белорус. А потом, сам этого не ожидая от себя, торопливо зашептал. — Здравствуйте. Меня Остапом кличут, из Барсучих я. Немцы сегодня утром всех заперли в сарае и сказали, что живым сожгут, если не выйдут те, кто знает эти леса хорошо и могу провести к Витебску через них. Ну, я вышел, ещё несколько мужиков из наших. Но мы сговорились фашистских гадов завести в болота, чтобы они сгинули в них. У меня ж два сына воюют на фронте, а ещё дочка с внуками в Ленинграде. Она приехала туда в прошлом году в детский лагерь отдыха с ними, а тут война, их в город эвакуировали, а потом… эх, да сами, небось, знаете. Вы передайте, что я немцев заведу в топи, что в шести километрах отсюда будут. Там даже назад по следам не просто выйти будет. А просто так шарахаться — чистая смертушка. Да ещё какая.