Виктор Бурцев - Пленных не брать!
– А что с хатой-то делать? – озаботился секретарь, снимая со стенки косу и пробуя ее черным ногтем. – Жить-то никто здесь не захочет, плохое место, дурное...
– Вещи людям раздайте, что победнее, зерно, продукты... Скотину поделите по совести, – сказал Серега. – А хату... Поснимайте, что полезное в ней есть, стекла вон выньмите, а потом спалите на хрен.
Под Орлом Серега погиб. Нелепо погиб – чистил «маузер» и случайно выстрелил себе в горло. Умирал долго, плохо, и только сейчас Воскобойников подумал: а не сожженный ли дом колдуна тому виной? Тогда – не подумал нисколечко, не вспомнил даже, а теперь...
Тяжелая кованая чека висела на веревке, вынутая из ушек петли пробоя. Немец потянул за кожаную лямку, служившую вместо ручки, и дверь бесшумно отворилась. В черной тишине дома пахло, словно в пивной: брожением, сушеной рыбой, пыльной чешуей... «Шарлатанство здесь доходит до чудотворства», – вспомнил неожиданно Воскобойников строчки из Эренбурга, из романа «Рвач»; там речь шла о пивнушке, но как фраза подходила к атмосфере старого лесного дома!
– Входите, входите, – сказали из темноты по-немецки. – Входите, нечего стоять там, пускать холод. Я не нанимался топить лес или горы, тролли не скажут мне спасибо.
– Это он, – кивнул немец, удовлетворенно улыбнувшись.
Старик сидел за столом в огромной комнате и чинил старые часы с гирьками, которые сейчас бессильно свешивались на длинных ржавых цепочках до самого пола. Первое, что поразило Воскобойникова, был рост старика. Сидя на низком грубом табурете, он был ростом с комиссара, то есть без малого метр девяносто... В огромной ручище, поросшей седым пухом, терялась крошечная часовая отвертка.
Лицо у старика было доброе, словно у Дедушки Мороза, с красным пупырчатым носом, с отвислыми губами меж белоснежных усов и бороды, с маленькими глазками за стеклами пенсне в золотой оправе. Правда, старик был совершенно лыс, но кто там ведает, что у Деда Мороза под его меховой шапкой...
Не понравился Воскобойникову дед. Не понравился, и всё тут. Припомнился рассказ Авксентьевского про точно таких же вот дедушек в Туркестане, которые и накормят, и напоят гостя дорогого, а потом на горной тропинке из стародавнего карамультука и пристрелят.
– Всё-то вам нет покоя, железные головы, – пробормотал старик, ковыряя отверточкой внутри часового механизма. – Садитесь, не стойте.
Сесть было, собственно говоря, некуда, кроме как на большую кровать, забросанную шкурами, потому Воскобойников и немец остались стоять.
Мебели в большой комнате практически не имелось. Несколько книжных полок с очень старыми с виду томами, большой немецкий радиоприемник (откуда здесь электричество?!), упомянутые уже кровать, стол и табурет, на стенах – несколько охотничьих ружей, низки сушеных грибов, рыболовные принадлежности, кобура с большим пистолетом незнакомой Воскобойникову марки, ножи в чехлах, патронташи, большие фляги, писанный маслом портрет юноши, стоящего на берегу вспененного штормом моря...
– Прошу нас извинить, господин Ярк, – сказал немец, – мы появились без приглашения...
– Раз вы здесь появились, значит, приглашены, – проворчал старик, не отрываясь от часов. – Если бы я не захотел, вы бы не добрались сюда.
– То есть? – спросил Воскобойников.
– О, ты русский? – Старик положил часы на стол, отчего внутри их что-то жалобно звякнуло. – Я очень давно не видел русских.
«Русским духом пахнет», – всплыла в голове комиссара сказочная присказка.
– Русские говорят, что серьезный разговор лучше вести за выпивкой, – продолжал старик. – Вы голодны?
– Снаружи остались наши люди, – сказал Воскобойников
– Пусть там и остаются, – сказал старик. – Я буду говорить с вами, но вначале мы должны выпить. Если вы, подобно мне, всегда пили в одиночку, вы бы меня поняли. А закусывать мы будем копченой олениной. Видите, как я радушен – а мог бы сказать иначе.
– Как? – спросил немец.
– Я мог сказать: «Зачем ищете убить меня?!» – сказал старик и тихонько засмеялся.
Айнцигер повернулся к недоумевающему комиссару и пояснил:
– Евангелие. Так спрашивал Иисус у фарисеев. Не понимаю, на что он намекает... Садитесь, товарищ комиссар, разговор и в самом деле предстоит долгий.
– И непонятный... – буркнул Воскобойников, но сел.
Старик неторопливо собирал на стол. Достал из стенного шкафчика большую бутыль темного стекла, глиняные плошки, деревянный поднос с мясом, уже нарезанным тонкими ломтиками, полкаравая хлеба. Поставил на стол стаканы – с виду обычные граненые, такие же, из каких сто раз пил Воскобойников у себя дома.
– Итак, двое железноголовых, а на улице – еще куча, – между делом рассуждал старик сам с собой. – Странные, странные нынче времена творятся...
– Простите, но мы должны сказать нашим людям, что всё в порядке, иначе они попытаются войти сюда, – сказал Айнцигер.
– Наивные, – улыбнулся старик. – Войти... Хорошо, скажите.
Бойцов не было видно за кустами, но Воскобойников знал, что они там, поднял руки, помахал и крикнул:
– Всё в порядке! Ждите!
Вернувшись, он увидел, как Ярк разливает по стаканам выпивку. В черной бутыли оказался самогон, настоянный на пахучих травах. Воскобойников поспешно занюхал едкий напиток хлебной корочкой и зажевал пластинкой мяса. Немец выпил спокойно, мелкими глотками, словно воду.
– Не надо бы вас пускать, – прогудел старик. – Плохое за вами следом ходит. Другой бы не пустил – а я пустил.
– Плохое?
– А то нет? Сами ведь знаете. Ты, русский, скажи – что у вас случилось?
Поколебавшись, Воскобойников рассказал о странных событиях.
– Убили кого? – спросил старик.
– Война, – сухо ответил Воскобойников.
– Война войной, а всегда надо смотреть, кого убиваешь. Иного лучше и не убивать – тебе же потом хуже будет. Не стану пугать, да и не к ночи разговор, да только остерегайтесь – особенно тот, кто убил. Выпьем.
Они снова выпили, и тут немец сказал:
– Я уполномочен передать вам привет от господина Густава.
– Густава? – Старик высоко поднял брови. – Кто это – господин Густав?
– Он предупредил, что вы можете знать его как Ласси.
– Ах, Ласси! – Старик рассмеялся. – Добряк Ласси! Он еще жив?
– Как и вы, – сказал Айнцигер. – Как и вы.
– Я бы тоже передал ему привет, но, боюсь, вы его не доставите... Что же еще сказал добряк Ласси?
– Он просил передать вам вот это.
Немец взял со стола охотничий нож и, расслоив кончик своего толстого кожаного ремня, извлек оттуда маленькую пластинку, то ли латунную, то ли медную. Старик внимательно рассмотрел ее (Воскобойников отметил, что на пластинке выбиты едва заметные значки) и, вздохнув, скомкал в руке. Потом Ярк разжал ладонь, и на доски стола упал неровный металлический шарик.
– Вот в чем дело, – пробормотал он. – Что ж, я так и полагал... Время шло, ничего не происходило, и я уже надеялся, что всё забыто, что я спокойно умру и никто так и не придет... Но вы уже здесь. И добряк Ласси... Что вы с ним сделали?
– Это не имеет значения, – сухо сказал эсэсовец.
– И всё-таки? Удовлетворите любопытство старика.
– Он жив, – ответил Айнцигер, и комиссар понял, что немец попросту врет. Таинственный Ласси, он же господин Густав, давно уже был мертв, и Ярка вряд ли ожидало что-то лучшее.
– Стало быть, так, – сказал старик. – Стало быть, вот так. Давайте тогда не будем затягивать. Что вы конкретно хотите от меня знать?
– Имя Ларца Руны.
– С чего вы взяли, что я вам назову это имя? С чего вы взяли, что я вообще его знаю, железные головы?
– Ну-у, – укоризненно покачал головой немец. – Господин Ярк, неужели вы думаете, что я пришел сюда случайно?
– В таком случае вы должны знать и то, что я могу сказать имя Ларца только одному из вас, – с улыбкой произнес Ярк.
Он положил на ломоть хлеба целую стопку пластинок оленины и сунул в рот. Старик понимал, что поставил немца перед дилеммой, и явно наслаждался моментом. Воскобойников насторожился; Айнцигер пощелкал ногтем по стакану, вздохнул и признался:
– Да, я об этом знаю. Но неужели это так важно?
– Когда вы пришли сюда вдвоем, немец и русский, железные головы, я удивился. Еще больше я удивился, когда вы передали мне послание от Ласси, а правильнее сказать, то, что от него осталось. И вы соврали мне. Этому я уже нисколько не удивился. Что до правила – да, это важно. Только одни уши. Чьи? Ваши? Русского?
Воскобойников подумал, что успеет вытащить «браунинг» раньше, чем немец – свой «люгер». Или не успеет. В любом случае оговоренное перемирие с Айнцигером может истечь уже в следующую секунду: одно дело – идти вдвоем по многотрудному пути к общей цели, помогая друг другу, и совсем другое – протянуть руку, чтобы в нее упала эта самая цель...
– Постойте, – сказал Айнцигер. – Я догадываюсь, о чем вы думаете, товарищ комиссар.
– О чем же, господин обер-лейтенант?
