Илья Слобожанский - Груз 209-А
– А вам… вам было страшно?
– Страшно? – Солдат потрогал шрам. – Жутко страшно, особенно когда снаряды рвутся. Везде воет, грохочет. Земля вздрагивает, дым, пыль, белого света не видно. А наш капитанишка в бункере сидит и оттуда по связи горланит: «…держать позиции, ни шагу назад…» А ты под открытым небом лежишь, голову руками прикрываешь, носом землю роешь, с неба бомбы, снаряды…
– А новый взводный? Что он?
– Макс – настоящий мужик. – Клаус поправил бинты. – Если не убьют, до генерала дослужится. Хотя… – Клаус как-то обреченно вздохнул. – Скорее всего, убьют. Не прячется он за толстыми стенами да за солдатскими спинами.
– Да что вы такое говорите? – фыркнула девушка. – Убьют… Никто его не убьет.
– Может, и не убьет, – Клаус откашлялся в кулак. – Но такие, как наш взводный, долго не живут, поверьте, я-то знаю. Четвертый год на войне.
– Какие – такие? – Настя глазела на солдата. – Вы о чем?
– Отчаянный он. Солдат жалеет, да и вообще…
– А как по-другому? Он за каждого из вас в ответе. Не станет солдат, кто будет воевать? Может, ваш Друщец вылезет из бункера?
– Отвоевался капитан. Шальная пуля, а может, снайпер достал… Как ни прятался, а получил сполна, по всему видать, есть бог на свете. Наказал душегуба. Прямо в лоб прилепила. Высунулся из окопа и схлопотал.
– Вы так говорите, будто рады?
– Рад, даже очень рад. – Клаус бросил в огонь окурок, потер раненую ногу. – Из моего взвода только пятеро и выжило. У кого руки, у кого ноги нет. И нас двое полуживых, я и Шульц. Побило нас с Шульцем, сильно побило. Восемь месяцев в госпитале отлеживались. Полковой гранс-лекарь сильно удивился, как это мы выжили, да еще с руками и ногами остались. Так и сказал: «… в рубашках родились». – Солдат тронул плечо, помассировал предплечье. – Ничего, еще повоюем. Мы с Шульцем поклялись за всех наших парней отомстить.
– Имена у вас необычные… Клаус, Шульц. А вы откуда?
– С Хольштейна. Слыхали про такую планету? Это на самой границе с англоязычными мирами. Колония Saxons.
– Нет, не слыхала. – Настя пожала плечами. – Да вы, наверное, и сами успели заметить, как тут у нас с информацией. Людей мало, места глухие. Я-то и в Заречье редко бываю, а про большие города вообще говорить не приходится, все по окраинам да околицам. А вы были в Заречье?
– Не успел. Как говорится, с корабля на бал. Сбросили прямо в Кункайс, будь он неладен.
– Да, в Кункайсе сейчас плохо. А вот до войны там за фермами сады были. Я еще в детстве с ребятами из нашего двора… ну, с теми, что постарше, стащим у рыбаков лодку и айда на северный берег сады обносить.
– Эх… – Клаус громко вздохнул. – Только и воспоминаний, что до войны.
– Нам еще повезло. – Настя протянула руки к огню. – Мы только-только узнали, что это такое. А вот на окраинах Империи война и не прекращалась. У меня дедушка там погиб, маме тогда шесть лет исполнилось, в день ее рождения и не стало дедушки. Он военным был, полковником.
– А у меня дед землю пахал, скот выращивал. – Клаус как-то грустно улыбнулся. – Вестфалом себя называл.
– А кто это?
– Не знаю. Может, прозвище такое, а может, еще что.
– Так… нужно было расспросить дедушку. Это же история вашей семьи, разве неинтересно?
– Не успел. Чингары напали, убили и деда, и бабку. Всю деревню дотла сожгли. Мне и десяти не было, мы на севере, в Саксонии-Анхальт жили, в Магдебурге, городок такой. Отец на фабрике работал, мама… – солдат замолчал.
– Выходит, всегда воевали? – Заморосил дождь, и Настя накинула капюшон.
– Угу… – Клаус грустно улыбнулся. – Всегда.
– Да-а-а… – Девушка смотрела на огонь. Угли переливались всеми цветами радуги, вспыхивали, тянулись огоньками к непрогоревшей древесине, шипели каплями смолы и дождя. – Должна же она когда-то закончиться? Эта война проклятая. Деды воевали, отцы, теперь мы. Неужели и нашим детям придется?
– Не знаю. – Клаус бросил в огонь поленце. – Шли бы вы спать? Который день на ногах. Да и погода не для посиделок под открытым небом.
– Понимаю, что нужно отдохнуть, но не могу. Неспокойно как-то.
– А вы через не могу. Прилягте в шалаше. Там тепло, сухо, глядишь, и уснете.
– Ладно. – Настя поднялась. – Попробую, может, и получится.
* * *Тофик брел по болоту. Ночь, ветер и моросящий дождь, мерзкая, отвратительная погода. Поднятый с илистого дна контейнер поочередно несли солдаты, а тела двух погибших пилотов – аборигены. Тофик хорошо знал, потому как видел и неоднократно, трепетное отношение дикарей к погибшим воинам, именно к погибшим. Так как умершие от болезней или старости не заслуживали такого почета и уважения. Но охотник даже не догадывался, что пилоты с упавшего транспортника неизвестно по каким причинам заслужат такую честь. Аборигены бормотали известные только им молитвы, не скрывали слез, и называли пилотов Ати-Тава «Дети Мрака». Кайцы сплели волокуши из побегов травы вайя: плоских достигающих двухметровой высоты желтых прочных листьев. Скорее, не волокуши – лодки-коконы. В них и положили мертвецов.
– На острове остановимся, – заговорил молодой вождь хайга Ахмон. – Дальше нельзя. Нужно задобрить Атортов. Рапитон, страж Куктариса, гневается. Ты белый и Ати-Тава белые, тебе и идти. Нужна жертва.
– Нужна – значит будет. Вы ступайте, я догоню. – Тофик не стал спорить, отдал ружье, вынул тесак и побрел в обратном направлении. «Дикари, шайтан вас забери! Жертву им подавай», – мысленно ругался Тофик. Дождь и ветер усиливались, и надежда добыть кракана таяла, как и рваные клочья тумана. – Попрячутся краканы, где искать? – сетовал охотник, выбираясь из глубокой ямы. – Жертва-жертва, анахронизм, дикость. – Тофик снова провалился, но гораздо глубже, по самую шею. Поток отборной брани подхватил разгулявшийся ветер. Подхватил и понес над смрадным болотом. У самого лица охотника выбросилось что-то большое, белое, хлопнуло по воде широким хвостом. – Лобатый! – выплевывая чуть горьковатую воду, выкрикнул Тофик. Новый всплеск, брызги. Косяк крупных рыбин шел к островам. Белые, как чистый лист бумаги, обитатели речных ям плыли к нерестилищу. Болото – не их стихия, и рыбины, жадно хватая ртами воздух, шли поверху, рассекая острыми гребнями плавников мутную воду.
– Хвала Аллаху! – Тофик занес над головой тесак, зажав лезвие между ладоней. Удар прочной рукоятью, и полутораметровый лобан, панцероголовый речной гигант, перевернулся кверху пузом, дернул хвостом. Еще удар по голове, и рыба затихла.
* * *– Вот… – Тофик выволок на берег добычу. – Годится для жертвоприношения? – Лобан приходил в себя, подергивал хвостом, расправлял спинной плавник и широко открывал рот.
– Утукава? – Вождь таращился на рыбину.
– И что? Утукава, извини, кракана не было.
– Это хорошая жертва. Мало крови, много мяса. Оторы будут довольны.
– Кто бы сомневался, – проворчал охотник. С одежды стекала вода, в сапогах чавкало, все тело пробивала крупная дрожь. – Из-за вашей жертвы я тесак утопил.
– Это хороший знак. Оторы примут твоих братьев. Откроют дорогу в мир мертвых.
– Ахмон, ты что удумал?
– Нельзя Ати-Тава нести дальше.
– Это почему же? – Тофик не моргая смотрел юноше в глаза.
– Утукава пришли, с глубин Кахты плывут краканы. Много краканов.
– Да, с покойниками нам не пройти, – согласился Тофик. – Учуют мертвечину…
– Скажи своим, пусть готовятся проводить братьев.
– А что я им скажу? Они люди пришлые, могут не понять.
– Объясни. Ати-Тава не должны оставаться в нашем мире. Им пора уходить. – Вождь кивнул и поволок рыбину к ожидающим на поляне воинам хайга.
– И как мне это сделать? – себе под нос вымолвил Тофик. – Что я скажу?
Пилотов вынули из коконов. Раздели догола, прикрыли лица паутиной травы койя. Молодой вождь и трое воинов хайга встали на колени, задрали головы, подняли к небу руки. Рыбина со вспоротым брюхом лежала перед вождем у изголовья мертвецов.
– Чего это они делают? – тихо спросил сержант, наблюдая за странным поведением аборигенов. Те стояли неподвижно, подставив дождю и ветру смуглые лица.
– Тебе лучше не знать. – Тофик поежился, но не от промозглого ветра, а от одной мысли, что будет дальше.
– Не понял? – сержант тронул охотника за плечо.
– Мы на земле кайцев, понимаешь?
– Понимаю. И что с того?
– Здесь свои законы.
– Ты по-людски объясни, что они задумали?
– Покойники должны очиститься. Оторты – это кайские боги. Так вот они не пустят воинов в мир мертвых, пока те помнят дорогу в мир живых. Так что, Дмитрий, наберись терпения и помалкивай, если хочешь живым и невредимым выбраться из болота.
