Глеб Бобров - Украина в огне
— Есть такой перегиб, известно.
— Перегиб был, когда при советской власти на эту пидарастню глаза закрывали. Вспомните, сколько народов было в Союзе?
— Та! Кто считал, Деркулов?
— Правильно! А скольким национальностям дозволялось игнорировать государственный язык и везде, даже в армии, лопотать на своем суржике? А?!
— Отдельные исключения…
— Какие, в жопу, исключения?! Все хохлы — поголовно, особенно — правобережье. Вопрос даже не в уродстве этого — который языком вдруг провозгласили — уебищного диалекта. Вопрос в отрыве, с мясом, целого куска народа. Помните кучмовскую «Украина не Россия». Вот в чем фишка! Все направлено на отстройку, на отторжение от общности. Любая тема хороша, хоть Мазепа, хоть голодомор, хоть бандеровцы. Что угодно! Но главное — язык, почему им и задирали сверх всякой меры.
— Теперь про НАТО…
— Я понимаю, Павел Андреевич, вам смешно, но я все равно — закончу… Ладно — язык. Что уж там! Возьмите историю. Про древних укров, прародителей ариев, говорить вообще не буду — «занад-то»… Да, впрочем, как и историческая колыбель нынешних окров — Запорожская Сечь — откровенная бандитская малина. Звериной Чечне начала девяностых в страшном сне такое не снилось. Ладно, история — по сто раз переписываемая наука. Возьмите культуру… Кто у нас ярче всех зазвездился: Пыдорас Грыгорыч Шевченко, Люся Окраинка, Иван Хренько, кто еще? Почему хохлов не смущает, что все три столпа — бесноватые мракобесы? Откровенно и не стесняясь, хвостика и рожек не пряча. Кобздырь, ко всему прочему, еще и помешанный на крови русофоб. Что, к слову, вовсе не мешает, а помогает(!) канонизации — по идолу в каждом городе — и обязательному заучиванию бездны его текстов детьми во всех учебных заведениях. При этом Пушкин и Гоголь — внеклассное чтение по «зарубежной литературе»…
— Ты про менталитет — забыл…
— Было бы что забывать! В одном наперстке поместится… Что культура, что мировоззрение — мелкая убогая задрота! Сама «мова» всю жизнь была и остается языком села! Одним словом — хуторское, местечковое, кумовское крысятничество. «Моя хата с краю» — центральная мировоззренческая доктрина… Да вообще, не углубляясь, вслушайтесь в само название — Окраина, окраинцы, окраинная культура. Культурная обочина. Страну неправильно назвали. Правильно — Маргиналия. Понимаете?!
— Вот я напоролся сегодня с тобой, Кирилл Аркадьевич! Вот — попал! Ведь просто хотел коньячка попить, воздухом подышать… Нет! Ты — со своим украиножэрством… Правильно хоть сказал-то?
— Правильно… — буркнул собеседник.
— Вот завелся… Тебе не в партизанщину, тебе бы в политику удариться.
— Вам тогда послевоенные репрессии в Бендерстане показались бы легким фокстротом.
— Ну дык мало тебе было места в пропаганде: развернуться негде, хохлам всю правду-матку вбить в темечко саперной лопаткой, так ты в боевые рванул.
— Это — личное.
— Не поладил с кем?
— Да нет. Мне-то чего делить…
— Так чего ушел?
— То — долгая история, Павел Андреевич.
— Ты сегодня куда-то торопишься?
* * *Двери распахнулись, и на пороге моего кабинета возникла подтянутая фигура начальника службы Стасовой безопасности.
— Ну, что, дружище, готовы — на утро?
Ну, наконец-то! После трехнедельного заданного Скудельниковым марафона попутно решился давно уж наболевший вопрос эвакуации семей. Тема, доставшая всех, но до сего дня — упорно стоявшая колом.
При правлении Бессмертных подобные, так сказать, «личные» вопросы решались по схеме: «Отъебись!» То есть — разбирайся в самостоятельном порядке либо вылизывай у нужных людей и жди благостного позволения пристроиться холуем в хвост очередного транспорта. Да и не было у меня такой возможности, даже если бы, ради своих, и решился полакействовать: Кравец умеет и грузить, и мотивировать — я, при всем желании, с самого начала работы в «контре» не вспомню ни одного нормального выходного.
Об отправке «своим ходом», учитывая дикий, никем не контролируемый кровавый беспредел на «дорогах жизни», — и речи быть не могло. К концу первого месяца после переворота только-только начали разворачиваться в эту сторону и стали потихоньку зачищать банды мародеров. Учитывая уровень их организованности, вооруженности, сквозной коррумпированной смычки с государственным аппаратом и местными силовиками да многолетние устои традиционных для приграничных районов контрабандных кланов, все понимали — наведение порядка у пропускных пунктов займет приличное время. Да и народ непрерывно валит, считай, с половины страны — поди отрегулируй поток, разберись с этим бедламом!
Идти же «по пашне» нелегально — вообще чистая подстава. Кто решится загнать собственную семью в фильтрационный лагерь, куда они без миграционных карточек загремят при первой же встрече с любым ментовским патрулем. К тому же у меня — две девки!
Что уж там говорить о какой-то рухляди (много ли в «симбул»[95] нагрузишь, если не на пикничок, а на постоянку съезжаешь?!) или о самой, цвета молодой оливы, тачке. Хотя и ее тоже жалко! Пусть моя «рэнушка» и не навороченный членовоз бубновых отпрысков, зато — собственной головой и ручками заработана, а не на халяву на папину небрежную отстежку за полсотни штук прикуплена.
После отправки бывших бонз к праотцам и решения самых горячих «вчерашних» вопросов пропаганды Стас подошел к Самому и на пальцах объяснил, что у творческой составляющей аппарата управления пропаганды по определению — не может быть «личных» вопросов! Попробуй заставь, к примеру, креативщика родить «нечто», если у него голова забита голодной, сидящей в бомбоубежище семьей, а вовсе не насущной нуждой молодой Республики в работающем мессадже.
Командующий в ответ якобы конкретно взгрел моего шефа за упущенное время, мол — надо было из горла бывших руководителей вырывать и решать эти вопросы сразу, а не доводить ситуацию до сегодняшнего дня. После чего, понятное дело, дал отмашку.
На местном совете решили идти колонной на самую ближайшую Изваринскую таможню. Пропускные пункты на Должанке и Гуковском — слишком далеко: сто километров по нашим неспокойным местам с престарелой родней, женщинами и детьми — стремно. Красная Таловка — неудобно, да и слишком опасно. Изварино, конечно, тоже не подарок — контрабандное сердце Луганщины, но там хоть Краснодон близко, можно назад сдать или подмоги дождаться. Тем паче на этом отрезке границы уже, точно по рецептуре Петра Петровича, вломили быкам пару раз — беспримерной борзости чуток убавили.
Всего на восемь эвакуируемых семей набралось пять машин. Старший до границы — Валера Демьяненко. С ним — четыре вежливых, очень похожих друг на друга единым спортивным эластиком молодых человека с внимательными серыми глазками и «АКМСами» поверх битком набитых разгрузок. Отдельно, для усиления, подкинули «уазик» с несколькими СОМовцами[96].
По России командовать караваном должен Вадим Поскреба — многолетний начальник управления угольной промышленности. Мужик из пахарей, специалистов, а не из начальственного важняка — «руками-водителей»; серьезный и ответственный дядька, заядлый охотник, лет немногим за пятьдесят — дружественную угольщикам Ростовскую область и ее кормчих знает немногим хуже Луганской.
Сборы и пересуды заняли еще пару дней, и вот теперь, кажется, мы созрели…
— Ха!!! Да нет проблем, Валер! Где и когда?
Улыбчивый Демьяненко присел на соседний стул, выудил из моей пачки сигарету и, угостив огоньком красивой зиппы, сообщил:
— Стартуем — от нас, естественно. Время выезда — четыре ноль-ноль. Сбора — ровно в три. Хотим без попадалова — должны успеть в Ростов за световой день. Шеф сказал, чтобы все, кто едет, шли собираться.
— Демыч, с таким раскладом мне удобнее сейчас свой бабский батальон привезти и заночевать. Однозначно — во дворе администрации безопасней, чем по городу ночью шариться.
— Все так и делают. Сам за Светланой Леонидовной еду прямо сейчас.
— Лады.
— Аркадьич, у тебя ствол есть?
— «Стечкин»…
— Хорошо! — Демьяненко указал головой на спинку моего стула: — Бронежилет не забудь. Если хочешь, могу тебе «АКМ» выписать…
— Да ладно, брат. Не хочу девчонок лишний раз напрягать; а вот за пару броников до границы — на задние двери повесить — был бы, Валера, тебе благодарен.
— Заметано, командир!
С рассветом тронулись. Судя по туманной дымке, день обещал стать очередным температурным рекордсменом. Просто дикое пекло. Кондишн, по законам подлости, включать нельзя — все четыре окна нараспашку. Естественно, мои умницы-красавицы — тут как тут…
— Па! Можно кошек выпустить?
— Нет.
— Почему?
— Окна открытые.
— Закрой.
