Максим Хорсун - Ушелец
— Поступал учиться, что ли? — из вежливости спросил Раскин. На детство, отрочество и юность Павло ему было наплевать. Для себя он определил этого молодого человека как взбесившегося от сытой жизни землянина, из той же породы, что и охотники на ушельцев. Насколько он мог судить, природная жажда крови Павло была осложнена и выпестована семейными националистическими традициями.
— …с пацанами стояли на Банковой, денег хороших за это нам предложили. Ну, знаешь, помахать портретом Теймураса Искендерова, мол, сформируем правительство по национальному признаку! Долой православных мракобесов!.. Там меня в первый раз повязали. Сказали, что свастику нарисовал на углу администрации подпрезидента. Так я ж еще и на клумбу помочился, — не заметили… Вот, а перед этим я похарчевался у тетки. Порция борща, все как надо приготовлено: с чесноком и фасолькой, кусок свинины плавает. Стакан сметаны, полторы порции пельменей. Причем фарш на одну половину из свинины, на другую — из говядины. Ну, лук, перчик — все в моем вкусе. И, когда меня заломали, сунули в «леталку» полицейскую, я им все, что съел у тетки, и выдал на пол. Ты бы видел рожи этих гадов! Говорят, мы здесь руками моем, готовь язык — вылизывать будешь! И давай мне оплеухи так, чтоб синяки на лице не оставались, то один, то второй… Я гляжу на них, меня мутит, и смешно чего-то! Удержаться не могу. А меня с одной стороны — бац! Со второй… Я вообще боли почти не чувствую. Видишь? — Павло развернулся к Раскину левым боком. На рельефном бицепсе розовел уродливый шрам в виде трезубца. — Это я сам! — похвастал он. — Сигаретой, — подумал и добавил: — «Примой». Знал бы, что сигареты здесь окажутся на вес золота, приберег бы те полпачки!
Но Раскин уже спал…
Однажды он во сне свалился с койки и понял, что «Небиро» прыгнула через гиперпространство. Забарабанил ладонями по палубе Павло: его пистолет вывалился из-под подушки и исчез под койкой.
Долго же корабль выходил на точку прыжка. Словно прыгали не от Барнарда-1…
А может, «Небиро» действительно прыгал во второй раз? А первый Раскин пропустил, когда валялся без сознания?
Прошло еще какое-то время, и наконец в лазарет заглянул кто-то помимо молчаливого Таги. Этим «кем-то» оказалась Вероника.
Она выглядела такой же уставшей и опустошенной, как и на Барнарде-1. Смыв с себя копоть и кровавую грязь войны, она стала походить на долговязого подростка. На девочку-переростка. Это впечатление усиливало то, что фигуру дочери Гордона Элдриджа скрадывали мужские брюки вечно модного среди военных цвета «хаки» и черная безразмерная куртка. Куртка астрогатора, — ведь на службе у Шнайдера Вероника командовала кораблем.
Вероника не пользовалась косметикой. На светлокожем лице виднелись рубцы заживающих ссадин. Как бы в резонанс строгой одежде, она уложила светло-пшеничные волосы в простую прическу. И закрепила ее дешевыми девчоночьими заколками.
Глядя на эту девочку (девушку, молодую женщину), Раскин испытал жгучее желание провалиться сквозь палубу и еще дальше — в космос. Он по-прежнему валялся под капельницей, поверх одеяла, в трусах и футболке. Со столетней щетиной на щеках. Немолодой, скверно выглядящий, а теперь еще и прикованный к койке человек. Тираннозавр на границе эпох.
Павло прекратил треп о кознях всемирного еврейства и разделе масонами Большого Космоса, громко хлопнул себя резинкой от трусов по покрытому черной порослью животу и захихикал:
— Бедная крошка Элдридж! Так мечтала вытащить своего папашу! — он повернулся к Раскину. — Так что теперь тебе придется ее удочерить. Ну, после всего того, что между вами было.
Вероника ни словом, ни жестом не дала понять, что ехидные слова Павло попали в ее уши.
— Ты восстанавливаешься? — спросила она Раскина просто и без обиняков. Неожиданно он понял, что холодный тон Вероники и сам вопрос, касающийся того, что с ним происходит с «технической» стороны, его обидел. Во сто крат приятнее было бы услышать обычное «как дела?», лениво-неформальное «как ты?» или даже насквозь американское «ты в порядке?». А так, словно обратилась к роботу.
— Восстанавливаюсь, — поспешно пряча под одеяло узловатые ноги, подтвердил Раскин.
— Прекрасно, — Вероника качнула головой. — Ты — серьезный спец, если прошел через Забвение. И быть может… — она задумалась. — И быть может, — продолжила через несколько секунд, — что все не так уж плохо… Но сначала я хотела бы увидеть тебя в форме. Ладно?
— Лучше определимся сейчас, — пробурчал Раскин, глубже забираясь под одеяло. — Вы все мне — поперек горла. Особенно мой незатыкаемый земляк. Он говорит обо всем о чем угодно. Но ответить на прямой вопрос почему-то не в состоянии.
— Конечно. Он не имеет полномочий давать тебе конкретную информацию…
— И шайтан с ним! Я хочу знать, кто вы такие и что вам от меня нужно! — Раскин понимал, насколько жалко звучат требования из уст забившегося под одеяло нездорового человека. Особенно когда ему приходится повышать голос.
Вероника упрямо поджала губы.
— Как только Томас тоже… окажется в форме, он объяснит тебе все. А пока, — она посмотрела в глаза Раскина, — спи, ешь и набирайся сил. Волноваться за свою жизнь у тебя нет причин. Если ты сам не прервешь… восстановление. Я слышала, модифицированные колонизаторы на это способны.
Раскин отметил, что она заменила привычное в обиходе слово «мутант» эвфемизмом.
— Вероника, кто вы? Люди или чужие? — спросил он напрямую.
Павло запрокинул голову и звучно расхохотался.
— Я ему… про борщи со сметаной… А он мне — чужой! — выдавил сквозь смех.
— Свои, свои, — улыбнулась Вероника. Ее глаза немного оттаяли. — Мы — люди, я бы на твоем месте не сомневалась.
— Вероника, я ведь не простой уборщик риса из Южного Китая. Вы пользуетесь технологиями, которые никогда не применялись в космосе людьми, и в то же время ваше ручное оружие — какие-то кустарные автоматы. Вы не принадлежите ни к одному силовому ведомству Федерации, — это легко понять, глядя на ваши повадки. И если вы спросите мое мнение, я отвечу, что больше всего вы напоминаете либо отряд плохо законспирированных инопланетян, или же головорезов с большой дороги. Только на этой дороге вы привыкли иметь дело совсем не с жителями Земли…
— Мы и есть — головорезы, — согласилась Вероника. — И не первый год режем головы Треугольнику во имя твоего спокойного сна и сна твоих родных. Причем, ты прав, не в пространстве людей, поэтому на Земле о нас знают немногие.
— У меня нет родных, — почему-то вырвалось у Раскина. Неужели с этими светлыми глазами он решил быть откровенным?
— Тем лучше, — вновь холодно отреагировала Вероника. — Быть может, ты станешь нам полезным…
— Я не так давно согласился быть полезным, — ответил ей Раскин, — и чем это все закончилось?
Вероника покачала головой.
— Пусть с тобой говорит Томас, — решила она.
— Как его голова? — поинтересовался Раскин.
Вероника подняла и опустила плечи.
— Таги делает все, что в его силах. Томас крепкий, я думаю, что он поправится быстро. Хотя у него, конечно, нет таких регенеративных способностей, как у тебя.
— Ты много знаешь о мутантах, верно? — спросил Раскин.
— Не очень. А мой отец, он и вправду был неплохим парнем?
— Эй-эй! — вмешался Павло. — На этом месте вступает оркестр: звучит незатейливая, но одновременно трогательная…
— Заткнись, Павло! — бросила Вероника. Вновь повернулась к Раскину. Сказала: — Я рада, что тебе уже лучше. Будь другом, восстанавливайся скорее!
Раскин поблагодарил. В душе он остался доволен, что Вероника Элдридж не пожалела для него пары теплых слов. Пусть хоть и в конце разговора.
Космос — велик и холоден. Он жадно поглощает любое тепло. Выпивает его вакуумом, втягивает в прорвы черных дыр. Поэтому тот, кто излучает тепло, рискует оказаться опустошенным в первую очередь. А значит, здесь нужно быть холодным, замкнутым и компетентным. Жизненно необходимо. Иначе рискуешь превратиться в трухлявый хитиновый экзоскелет, осушенный одним глотком пауком-Вселенной.
— Как тебе наша Элдридж? — не замедлил спросить Павло, как только за Вероникой закрылась дверь. — Командир «скаута»! — он скривил губы. — Знаешь, оба бойскаута из ее экипажа — давно покойнички!
Раскин не ответил. Ему не хотелось говорить о дочери своего давнего товарища с этим человеком. Да и с кем бы то ни было еще. Вероника покинула пропахший мужским потом и лекарствами лазарет, но ему казалось, что на том месте, где она только что стояла, осталось светлое пятно. Солнечный зайчик на металлической переборке.
— Спал с ней два раза, — поделился Павло. — И в третий раз тоже бы не прочь, если бы дала. Не дает чего-то! Ты знаешь, она вообще лесбиянка. До сих пор бредит какой-то или Ирой, или Ирен. Тоже капитаншей эта Ирен была… Так вот, со мной легла ради эксперимента. Да и от скуки — женщин у нас маловато будет…
