Александр Сухов - Тайные боги Земли
Повернув голову, я увидел своего бывшего соседа Василия Макаровича Головина. Мужчина сидел на лавочке, подставив морщинистое лицо ласковым лучам весеннего солнца, и, немилосердно грассируя, изрекал:
– Сэ тре бьен, мон женераль… Пуркуа па?.. Кель ор аве ву?..[15]
– Здоров будь, Василий! – громко поздоровался я.
Мужчина открыл глаза и, щурясь от яркого солнечного света, недовольно посмотрел на незнакомца, отважившегося прервать самым наглым образом его лингвистические экзерсисы.
– Кому Василий, а кому Василий Макарович, понимашь. Проходи, вьюнош, не засть солнышко!..
– Макарыч, – показушно возмутился я, – сколько лет не виделись, а ты старого кореша взашей, получается! Вспомни-ка, как мы с тобой в восемьдесят восьмом мебель друг другу помогали затаскивать, а потом всю ночь бухали – обмывали, значит, новоселье.
На что Василий Макарович приставил ладонь ко лбу, чтобы солнышко не мешало рассмотреть визитера, и долго-долго вглядывался в мое лицо.
– Не, паря, не припоминаю что-то тебя. Физия твоя, понимашь, мне определенно знакомая, но никак не могу вспомнить, где я ее видел. К тому же, сдается мне, что в восемьдесят восьмом годе ты еще под стол пешком ходил. Так что, мил человек, иди-ка ты своей дорогой, понимашь, и не приставай к занятым людям.
Узнаю хоть и постаревшего, но по-прежнему неукротимого автослесаря-правдолюба, неоднократно пострадавшего от происков «воров-начальничков» еще в годы Советской власти. Василий Головин на шестнадцать лет старше меня, получается, теперь вполне пенсионного возраста. Был он невысок, но кряжист, и в свои шестьдесят с лишком вовсе не выглядел стариком. Познакомился я с ним в далеком восемьдесят восьмом, еще до моего ранения, во время переезда в только что приобретенную кооперативную квартиру. Потом подружились: рыбалка, водка, шашлыки и все такое прочее. Когда со мной случилось несчастье, лишь Василий Макарович хоть и жалел меня, но не сюсюкал, как прочие соседи: «Ой, какой несчастный! Как же ему плохо!», а всячески стимулировал, чтобы я всеми силами отстаивал свои попранные права: «Ты, Андрюха, понимашь, дураком будешь, если этой лярве квартиру уступишь, – напутствовал он. – Отправляйся в милицию, в собес, в военкомат, наконец. Ты герой, понимашь, орденоносец, и закон на твоей стороне. К тому же квартира на твои кровные приобретена…» – и так далее в том же духе. Но у меня тогда не было ни сил, ни желания что-либо отстаивать в этой жизни.
– Ну как же, Макарыч, как же ты меня можешь не помнить?! Андрей я Шатун – сосед твой бывший.
– Эко ты, паря, завернул! – ехидно ощерился позолоченными фиксами бывший мой сосед. – Андрюха Шатун, понимашь, вот уже годков как пятнадцать сгинул. Пил безбожно, теперь, поди, отмаялся. Царство ему небесное…
– Да ты посмотри на меня, Василий, это же я, бывший капитан Шатун!
– А что мне тебя разглядывать?! – громко заорал Василий Макарович, заставив взлететь стайку сизарей, суетившихся неподалеку от лавки. – Ты вон какой бугай, понимашь, Андрюха, к твоему сведению, был инвалид – половина человека, как он сам себя называл. Хотя, – заметил он, поменяв гнев на милость, – похож ты на него здорово. Может, ты ему, понимашь, брат или еще какая родня?..
Упорство пенсионера и его категорическое нежелание признать во мне блудного соседа поначалу меня сильно удивило, но я быстро сообразил, что в теперешнем своем обличье вряд ли могу претендовать даже на свой истинный возраст, не говоря уже обо всем прочем. Прямо на ходу я придумал красивую «легенду» и, присев на скамью рядом с недоверчивым Макарычем, тут же принялся ее излагать, густо перемежая правду самым невероятнейшим вымыслом:
– Хочешь верь, Макарыч, хочешь не верь, но это все-таки я – твой бывший сосед Андрюха Шатун. И вовсе-то я не умер тогда, а уехал из Москвы, чтобы не мозолить глаза соседям и своей благоверной. Какое-то время скитался по разным городам, потом осел в одном городишке сверхсекретном. Там на меня обратили внимание ученые и предложили поучаствовать в медицинском эксперименте. Короче, о таких вещах как «стволовые клетки», надеюсь, ты слышал?
– Дык, кто ж об них не слыхал, – понимающе закивал головой Василий Макарович, – об этом сейчас, понимашь, каждый божий день по телику талдычат. И еще…
– Ну так вот, Василий, – пришлось мне перехватить инициативу у излишне продвинутого в вопросах медицины соседа, – стараниями этих самых ученых у меня вновь выросли утраченные конечности, а также глаз. Даже шрамы повсеместно рассосались. Помолодел, как видишь, это – как мне объяснили доктора – побочный результат. Было очень больно, скажу тебе, особенно, когда кости ломали и вновь сращивали, – на меня неожиданно накатило вдохновение, и я продолжал самозабвенно врать: – А еще пункцию из позвоночника брали каждую неделю. Неприятная, скажу тебе, процедура, и кромсали мое истерзанное тело нещадно, чтоб до этих самых стволовых клеток добраться. Короче, повезло мне, Макарыч, – один я из сотни подопытных выжил…
Я прикусил язык, сообразив, что слегка перегнул палку, навесив на ученых вину за никогда не существовавших «жертв чудовищных экспериментов».
Вопреки моим опасениям, Макарыч не обратил никакого внимания на последнюю оброненную мной фразу. По всей видимости, он сразу и безоговорочно поверил моей незатейливой выдумке и теперь в оба своих подслеповатых глаза пялился на восставшего из мертвых бывшего алкаша-инвалида. Наконец откровенное удивление на его лице сменила столь же неподдельная радость.
– Ну, ты даешь, понимашь, а я-то смотрю, понимашь, ну вылитый Шатун! Неужто, наша медицина эдаких высот достигла? Эвон по телику все про америкосов да япошек, понимашь, мол, какие умные, а тут…
Макарыча буквально распирало от гордости за свою великую Родину. Он вскочил с лавки и беспокойно забегал взад-вперед. Истощив запас восторженных эпитетов в адрес отечественной науки, а также, изрядно подустав от эмоционального всплеска, он вновь вернулся на свое место и потребовал от меня полного отчета с конкретными координатами, а также именами.
– Не, Макрыч, я подписку давал.
Святое для уха каждого бывшего советского человека слово «подписка» произвело магическое действие, и излишне любознательный сосед тут же пошел на попятную.
– Коль нельзя, значит нельзя, мы также не без понятия, чай, сами на Даманском служили. – В приснопамятные времена советско-китайского конфликта шестьдесят девятого года Макарыч служил на тамошней погранзаставе, о чем упоминал при каждом удобном случае. У него даже по этому случаю медаль имелась «За отвагу» и грамота от командования Дальневосточного Военного Округа. Вышеозначенные регалии частенько помогали склочному правдолюбу выходить победителем из самых серьезных схваток с вышестоящим начальством.
– В таком случае, Макарыч, давай что ль обнимемся? – предложил я.
Сосед не возражал, и мы с ним крепко, по-мужски, обнялись и пожали друг другу руки.
– Слышь, Андрюха, – засуетился Василий Макарович, – а давай ко мне. Посидим, понимашь, чайку попьем, а то вон, – он указал рукой на трех стоящих неподалеку старушек, откровенно пялившихся на нашу парочку, – вылупили зенки, театр им тут, понимашь, балаганный.
– Ты вообще-то как насчет этого дела? – поинтересовался я, легонько щелкнув себя по горлу.
– Вообще-то, понимашь, врачи запретили, говорят: «Будешь пить и курить, долго не проживешь». А ты сам посуди, Андрюха, на кой мне такая жизня, коль нельзя ни выпить, ни покурить? – С этими словами он залез в карман своей куртки и достал оттуда пачку «Честерфильда» и протянул мне. – Угощайся, старшой сынуля у меня теперь в крутых бизнесменах, отстегивает бате на хороший табачок. Говорит: «Если не можешь бросить, кури заграничные». Так я скажу тебе, паря: дерьмо эти заграничные. Помнишь, в конце восьмидесятых табачок в дефиците оказался? Так я тогда самосад на даче выращивал – вот это был, понимашь, горлодер – чистый цимес, как говаривал один мой знакомый – Абрам Зигмундович.
– Спасибо, Василий, у меня свои, – отказался я от угощения и, вытащив из кармана пачку «Беломорканала», в свою очередь, предложил приятелю.
– Не, Андрей, от таких я давно отвык, – улыбнулся Макарыч, – кашель, понимашь, ажно легкие выворачивает наизнанку. Эти тоже не подарок, но полегче нашенских будут – не так душат, потому как «лайт».
Молча выкурили: он – свою английскую сигарету, я – беломорину. Легким щелчком отправив окурок в недолгий полет к ближайшей урне, я дружески хлопнул приятеля по плечу.
– Ты, Василий, пока поднимайся к себе, а я в магазин сгоняю, что-нибудь к столу прикуплю. Кстати, Алевтина Константиновна, надеюсь, жива, здорова и не откажется пропустить рюмашку-другую, как в старые добрые времена.
– Ты это, не парься насчет Альки. Уехала на неделю к Натахе – если помнишь, младшая моя. Родила дочка, понимашь, второго внука, вот мы и помогаем по очереди. Так что обойдемся без торта и сладкого вина.
