Александр Зорич - Группа эскорта

«Теперь дело за тем, чтобы гуманитарии перестали презирать тебя…»

— …Нет, вы не представляете! Конференция — в Зоне! Удачная! Сильная! Сборник материалов… Подборка докладов разошлась по всей сети… А потом его монография «Нетрадиционные формы самоорганизации социума на примере кланов Чернобыльской Зоны Отчуждения». А?

И тут я ору ему:

— Так, бл-лин, это тот самый Михайлов?! Наш? Тот?! Да? Который Дэ-Дэ?

Очень мне хотелось взять Гетьманова за грудки, хорошенько встряхнуть и вытрясти, почему он сразу не объяснил, что вот он, Михайлов, — чума академического мира, я же из-за него на истфак пошел! Это его книга «Материалы для истории Чернобыльской Зоны Отчуждения», это его «Хронология Чернобыльской Зоны Отчуждения в самом сжатом очерке», это его «Мифология ЧЗО и «Кодекс сталкера»». Оказывается, он Зону знает, как любимую женщину…

Я думал: откуда он столько источников собрал? А он тут шастал туда-сюда, годами?!

— Тот самый. Михайлов может быть только один. И это он лишился тут своей медали.

— Отобрали? Медаль-то?

— Да нет, кто у него отберет. Он сам из бывших сталкеров, попробовал бы кто-нибудь у него отобрать! Он хоть и остепенился, стал легендой, а за жизнь такого сорвиголовы я бы не дал и пяти копеек. Понимаете, Михайлов хотя и даровитый человек, но… у всех есть маленькие слабости… он ужасно, непредставимо тщеславен. Представьте себе: вышел вести конференцию в антирадиационном костюме, с противогазом в подсумке и… с какими-то там крестами и медалями. Прямо на животе посадил себе на комбинезон огромную сверкающую звезду не пойми какой просветительской общественной организации районного масштаба.

«Ну а что, заслужил — носи!» — мысленно вступился я за Михайлова.

— Так у него свои братья сталкеры самую главную медаль — знак президентской премии — прямо во время заседания свинтили. В воспитательных, надо полагать, целях.

— Хм… от президентской премии… и что, дорого такая фитюлька стоит?

Гетьманов взглянул на меня с некоторым подозрением.

— А ты что, знаешь?

— Да откуда мне…

— Сезон охоты продлится еще десять дней. Всё это время медаль будет повышаться в цене. К концу сезона, полагаю, за нее отвалят от трехсот до пятисот тысяч у. е. А после окончания сезона цена резко упадет. Всего-то тысяч сто пятьдесят, какая ерунда по большому счету… хе-хе. Знаете, как отреагировал Михайлов, когда обнаружилось, что медаль украли?

— Разозлился, надо думать! Свои же, суки…

— Нет. Совсем нет. Он смеялся. Я сам видел. Я был при этом. Странный человек. Когда он заработал достаточно денег и достаточно славы, его перестало интересовать и то, и другое. Судьба медали как атрибута славы его ничуть не огорчила. Сказал: «Зона забрала, ну, пускай поиграется… Она же как ребенок, умные люди говорят!» Он сам предложил модерн-антикварам сделать из медали предмет охоты, хотя знал, что в этом случае она никогда к нему не вернется. У нас быстро из-за нее шевеление началось. Еще сезон не открылся, а пара человек уже лишились жизни, добывая ее.

Ну да… Если бы только пара! Третий по сю пору братается со шпалами, а кандидат на вакансию четвертого сидит прямо перед тобой, Павел Готлибович.

Мне стало понятно, за какие деньги вся эта антикварная шантрапа в Зоне головы кладет. Вовремя Гетьманов мне это рассказал, слов нет, до чего вовремя. Я сразу понял: малейшая попытка продать медаль, находясь в Зоне, будет стоить мне головы. Прибьют мигом, только высунься. Тут за артефакт на пять тысяч свинцовую карамельку прямо в желудок положат, а… за полмиллиона?! Порвут, не задавая лишних вопросов.

Может, сбыть ее за Периметром? Стоит попытаться. Я решил увести разговор подальше от скользкой темы. Михайлов… живая легенда!

— Ни слава, ни деньги ему, значит, не нужны… зачем же он сюда продолжал ходить? Ведь он много раз бывал тут, если я правильно понял, и помимо конференции. Его интересовала Зона сама по себе?

— Не вся Зона. Для Михайлова в Зоне самым интересным были не артефакты, не аномалии и не мутанты. Он всегда больше всего интересовался…

Но тут Гетьманова прервали.

Пилот вертолета заорал, перекрывая могучим басом рокот винта:

— Снижаемся. Под нами Затон. Так что с вещами на выход, цыплятки, бл-лин!

— Через два часа на этом же месте! — приказал ему Гетьманов.

Осипенко с Малышевым уверенными движениями настоящих мачо пытались выдавить песок из непросыпающихся глаз. Я ожидал услышать глуховатое щелканье предохранителей и раскатистое клацанье автоматных затворов. «Калаш» — довольно громкая штука. Мой АКСУ приводится в боевое положение с характерным звучком, которые у нас в стране отличают от всех других звуков миллионы служивших мужчин.

И точно, военсталкеры заработали пальчиками, но у них звук вышел не в пример тише и… совсем другой.

Пригляделся.

Осипенко и Малышев были вооружены очень короткими автоматами с откидными прикладами и прямыми магазинами. Никакого сходства с «калашом», и не только классическими представителями «калашного семейства», но и всякой экзотикой. Эти автоматы вообще больше напоминали игрушки, а не настоящее оружие.

— Что это?

— «Вихрь», — коротко ответил сержант.

И в одном этом слове было столько гордости!

В общем, удостоился я чести лицезреть настоящий живой «Вихрь»… С подобной вещью стой стороны Периметра у меня просто не было шансов столкнуться, а я, как и всякий нормальный мужик, такие штуки уважаю.

«Вихрь» — ствол редкий и дорогой. С «калашом» никакого сравнения — да и делали ее не ижевские оружейники, а климовские, а это совсем другой коленкор.

Прикиньте и зацените, ребята: эта железка лупит девяти-миллиметровыми бронебойными пулями, вынося парней в бронежилетах на раз. В ее коротенький магазин влезает двадцать патронов, дорогих и весьма эффективных патронов, не чета гораздо более тупым, дешевым и распространенным боеприпасам другого автомата спецподразделений 9А-91.

На двух сотнях метров малютка хороша, точна и высокоубойна. Посложнее, конечно, чем та простота, которая болтается у меня на ремне, но зато и классом повыше. «Калаши» попытались было ее догнать и перегнать, но рожденная в этой гонке тяжелая дура — автомат «Тис», из которого торчит всё, что не должно торчать при скрытной переноске, — никого в восторг не привела.

Что же, я позавидовал сержанту с капитаном…

И тут пилот принялся ругаться самыми черными матерными каскадами, строя этажи с четвертого на пятый.

Дверь вертолета распахнулась, я выглянул и обомлел. Рядом с нами, метрах в двадцати, стоял другой вертолет.

Мертвый металлический крокодил. Разбитый. Ржавый.

— Вперед, радиоактивное мясо! — бодро скалясь, гаркнул Осипенко. — Что застрял? Хочешь жить вечно?!

И мои подошвы вновь коснулись колдовской земли Зоны…

Глава 18. Затон

If I was in World War Two they’d call me Spitfire…

Шею пронзила дикая, непереносимая боль. Будто осатаневшая от голода металлическая крыса вдруг спрыгнула откуда-то сверху мне на плечо и вцепилась в меня нержавеющими челюстями.

Я упал на землю, вцепившись одной рукой в шею, и завыл (автомат, однако же, не выпустил.).

— Руку ему, р-руку, Малышев! Руку от горла оторви! — заорал Гетьманов.

Сержант, шедший рядом, вцепился в меня каким-то хитрым спецхватом, так что в первый момент мне было не ясно: хочет ли он отодрать мне руку от шеи или просто решил сломать ее к такой-то матери?

Вдруг он отшатывается и начинает орать еще отчаянней меня, с привизгом, тонко-тонко, будто его режут во дворе китайского ресторана на мясо по-сычуаньски тупой бамбуковой пилой.

— Оттаскивайте их! Капитан! Не туда! За ноги!

Вертолет, окатив всех нас воздушной волной, резво стартовал. Вольнонаемному парню наши вопли — знак сматываться, ничего больше, просекли?

Меня, как труп, тащили куда-то за ноги, а под черепом пылала, перекатывалась, раскаляя каждый нерв, убийственная боль. Гетьманов, не чинясь, вмазал мне под глаз, потом еще разок — под дых.

Сильный, сукин сын! И это кабинетный ученый, называется! Потом я почувствовал, как он срывает мою флягу, отводит мою ладонь, зажимающую страшный укус на шее, и льет на рану ледяную воду. Стало малость полегче.

— Антидот надо скорее, а так вся кожа спечётся, — бормотал Гетьманов, перебегая от меня к сержанту, которого заламывал Осипенко.

— У меня есть антидот! — ору я ему. — В рюкзаке у меня!

И как могу быстро выпутываю руки из лямок.

— Да тихо же ты, мать твою! Товарищ сержант, я тебе, козлу, приказываю…

— у-у-у-у-у-у-у-у! — отвечал ему Малышев.

Хряск! Хряск! Хряск! Сначала в глаз. Потом — под дых!

Опробованная метода у Павла Готлибовича!