Дмитрий Володихин - Тихое вторжение
Какой, с-сука, шприц! Вся группа рехнулась, не один я.
И я кладу палец на спусковой крючок. Только выстрелить никак не могу… Любимая… Светлая… Родная кровь…
Катька!
Нина тянется к пистолету, брошенному ею между рельсов. Терех смотрит на меня с ужасом и омерзением. Толстый ищет глазами, где он уронил свой автомат. Степан бы тоже, небось, отколол номер, но ему дали иную роль: девочка стоит на нем, и он блаженствует, драться – никакой охоты.
Ова!
Нина дотянулась до пистолета.
Левой рукой я вонзаю ей шприц в плечо, правой ногой вышибаю ствол.
Терех рыбкой прыгает на меня, приходит в живот, и я качусь по полу, но Калашник не отпускаю. Он встает, бросается ко мне со страшным лицом – непримиримая ненависть написана на нем.
– Очнись! Пси-возде… – кричу я ему.
И получаю хук в скулу. А когда Терех замахивается, чтобы добить меня, всаживаю ему по яйцам. Доцент падает рядом, принимается орать, но гораздо опаснее него Толстый. Он уже нашел свой автомат и тянется за ним.
Вскидываю свой. Моя любимая… получи, гадина!
Длинная очередь из Калашника разносит девочке голову. Кровавое месиво у нее на плечах взрывается светом так, будто прямо у меня перед глазами кто-то начал работать сваркой. Сгусток холодного белого пламени вырывается из тела твари. Смотреть на него невозможно, я на несколько секунд слепну. И все-таки нажимаю на спуск еще раз, направляя ствол туда, где она только что стояла.
Дах! – я различил звук падении ее тела, хотя в нескольких шагах от меня орали, зажав глаза ладонями, трое очень хороших людей… чуть было меня не угробивших.
Я и сам ору, зажмурившись, а холодный белый свет все еще плавает под веками, все еще причиняет мне боль. Но постепенно он утихает.
В тоннеле – тьма, тьма и ничего, кроме тьмы.
– Ты мою дочь убил! – надрывно кричит Толстый. – Гни-ида! За что? Мою девочку!
Странно, мне-то двадцать секунд назад казалось, что я в свою целюсь.
– Твоя дома сидит, дурак. Какого хрена ей в Зоне делать?
– Мля… от мля… – трясет головой Толстый. – Жива?
Терех беззвучно плачет, раскачиваясь из стороны в сторону над телом убитой твари. Степан медленно выбирается из-под нее. Нина лежит неподвижно.
– Эй, мужики, никто из вас больше не хочет меня прикончить?
Толстый матерится. Потом говорит:
– Всё. Всё, командир. Это ж морок какой-то на нас нашел? Это у нас от Зоны, да? Жива моя дочка, точно?
– Да, Толстый. Успокойся. Жива. Наблюдай за туннелем впереди нас.
Старшой жалуется:
– Инструктируют нас плохо. Угрозу не разглядел, кровью всю форму заляпал, и… унизительно как-то. Полнее бы нас надо инструктировать перед выходом, полнее бы. Халтура сплошная.
Встаю. Скула болит не знаю как.
– Терех!
Всё раскачивается. Старшой встает и отвешивает доценту оплеуху. Тот падает навзничь.
– Терех, м-мать!
– Д-да… Я… нормально. Сейчас приду в себя.
И тяжело вздыхает.
– Группа! Привести себя в порядок. Проссаться, кому надо. Через две минуты продолжаем движение.
Терех протягивает мне руку.
– Помогите. Абсолютно нет сил…
Помогаю ему встать. Он шумно пьет воду из фляжки, потом умывается.
– Простите, Тим… Я был резок с вами там, на платформе. А вы сейчас всем нам жизнь спасли.
– Да ничего… ничего… рехнуться можно: девочка…
Он хлопает себя по карманам, потом вспоминает, что курева не взял, и вдруг говорит:
– Стыдно сказать… испытал столь чистое, столь беспримесное чувство обожания, какого никогда в жизни не испытывал. Океан счастья от одного присутствия этой… Я… никогда… Если бы это можно было использовать как наркотик, дозами давать, я бы сделался наркоманом… Совершенно потерял разум. Поверите ли вы мне?
Ну да. Кое-что из того же репертуара и мне приходилось испытывать. Чистое и беспримесное. «Все мы, дети истины, свободны, счастливы и ни в чем не испытываем недостатка…»
– Вспомните, кто я такой. И вы поймете, до какой степени я вам верю.
– Но… – он аж поперхнулся. – Да, но… Да. Действительно. Но…
А затем берется за ум и спрашивает гораздо спокойнее:
– Не могу понять, какого рода явление нам встретилось. Полагаете, пси-воздействие?
Вот так-то лучше. Мозги выпустили пар, тронулись от перрона и опять счастливо двигают поезд.
– Сначала я подумал именно об этом, а потом вспомнил собственный опыт. Нет. Пси-воздействие гораздо рациональнее. Да и быстрее бы всё произошло. Это Зона берет под контроль медленно. А контролер-одиночка – в течение нескольких секунд. И… ощущения другие. Нет. Подозреваю, что мы нарвались на эмо-удар. При пси-контроле тебя сначала берут на крючок, а уж потом какие-то эмоции в тебе развивают. Эмоции – вроде лески, на которой легче тащить за контролером. А тут – сначала эмоции: любовью бомбардируют, обожание вызывают… Я правильно понял ваши слова?
– Правильно. Именно обожание, восторг.
– А потом, подсадив на сильное чувство, приказывают сделать какую-то работу. Вы вот все ненавидели меня, так?
– Да-да. Вы хотели причинить вред нашей… э-э-э…
– Принцессе, красавице, доченьке. Значит, вас и на службу посылали, одарив сильным чувством. Только другим – ненавистью.
Он склонился над трупом мутанта. Осветил фонарем, хорошенько рассмотрел.
– Как такое может быть? Абсолютно человеческое тело. Все анатомические формы…
И тут меня достало:
– Оболочка – да, человеческая. А внутри – тварь. Это не человек. И давайте уже, отпилите у нее какой-нибудь кусок! Мне это доставит моральное удовлетворение.
И что вы думаете, ребята? Принялся Терех отпиливать кисть руки. Вот говаривала мне бабуля, настоящий кладезь премудрости: «Ученые – это кто зверей ножами режут». Опыт показывает: в конечном итоге бабуля всегда оказывается права.
Глава 12
Пятнистый
Меняю рожок. Вытаскиваю шприц из Нины, подбираю ее пистолет. Приказываю Степану и Толстому взять Нину под плечи и волочь ее. Сам иду спереди, Тереха ставлю сзади.
Мы проходим станцию «Проспект Вернадского». Мы теперь – остров шума в море тишины. Плохо. Кто знает, чье внимание мы привлечем этими своими аудиоэффектами? Но если тут и были мародеры, то сейчас им не до нас.
Очень скоро, слишком скоро, чувствую: выдохлись мои носильщики. Велика и обильна плоть первой научной единицы. Хреново обстоят наши дела.
Поворачиваюсь к ним.
– Мужики, я не могу переть ее вместе с вами. Если я буду носильщиком, а не проводником, у нас у всех появится риск нарваться на аномалию прямо в туннеле. Извините меня.
Старшой отвечает:
– Да мы понимаем… так надо. Куда денешься?
Метров через сто, услышав хрипы со свистом, меняю его на Тереха. А потом, плюнув на всё, меняю Толстого. Теперь Толстый идет сзади, а Старшой – впереди нас, ведущим. Мы с Терехом волочем драгоценный запас человечины. Бездвижная человечина обвисает на наших плечах живой гирей. Я все еще пытаюсь слушать мрак сквозь тяжкую одышку Тереха. А он – как раз в нужное время! – затевает разговор:
– Тим, вы обратили… внимание…
Молчу.
– Должны были обратить… внимание… вы один оказались защищены… от эмо-удара… почему?
Вот действительно, почему? Не знаю. И не очень хочу отвлекаться сейчас на размышления по этому поводу.
– Может, своего рода иммунитет выработался.
Он реагирует моментально:
– Нет, на сей счет у нас есть абсолютно однозначные данные. Опросы показывают: тот, кто побывал под пси-контролем, легко попадает под пси-контроль вновь. Никакого иммунитета. Полагаю, механизм эмо-воздействия имеет сходство с…
– Извините, Терех, закройте рот, пожалуйста. Не вовремя.
Он затыкается.
И в этот момент мы все-таки нарываемся на аномалию. Хоть мелкую, но поганую и очень не нужную нам сейчас аномалию.
Впереди, прямо между рельсами, взрывается «хлопушка». Старшого взрывной волной бросает на нас. Мы падаем всей кучей. Падаем погано: Тереха бьет головой о железобетонную шпалу, а Степан подворачивает ногу.
Старшой, сев на рельс, принимается баюкать ступню.
– Двигаться можешь?
Он пробует.
– Не как спринтер, но потихонечку – смогу. Что, паршивый из меня проводник? Извини, командир, подвел.
А я думаю: смог бы я почувствовать хлопушку? Не знаю. Просто не знаю. Старшой принял удар за меня. А должен был я за него.
– Знаешь, – говорю, – у старых дятлов клювы изношенные, они уже никаких жучков-червячков из-под коры достать не могут. А кормиться-то как-то надо. Вот они и придумали способ, пусть немного неудобный, но жить можно.
– Какой?
– Со всей дури хреначат башкой об дерево, и жучки-червячки со страху наружу вылезают. Тут дятел их – цап!
Ржет мой старшой. Терех хихикает, хватаясь за виски́. Даже Толстый хмыкает разок.
– Вот и ты головой нам аномалию простучал…
Что за жизнь такая, что за непруха, братцы! Моя несчастная группа теперь мало не инвалидная команда. Один мертв, одна спит непробудным сном, один заработал огнестрел, тяжелый ушиб и растяжение связок до кучи. Еще один то и дело трясет башкой, жалуясь на тошноту. Здравствуй, сотрясение мозга, ты гость наш дорогой! Только тебя и не хватало нашей теплой компании для полного счастья.
