Вечерний Чарльстон - Максим Дынин
Единственным условием ее было, чтобы я ни в коем случае не спала с ее сыном Гербертом. Тот действительно сначала делал мне знаки внимания, а потом попытался прижать меня к стене. Я завизжала, миссис услышала, отдубасила сынулю тростью, а меня даже похвалила за отпор.
Но скоро она умерла, и через два дня Герберт сначала изнасиловал меня, а потом выставил на улицу, забрав почти все мои сбережения и пригрозив мне, что, если я на него пожалуюсь, он обвинит меня в краже или хуже. Делать мне было нечего, в услужение меня никто не брал без рекомендательных писем, жить мне было негде, и я поселилась на последние деньги в единственном месте в городе, где жили негры – в северной части Бикон-Хилл, тогда как южнее селились небогатые белые, нередко иммигранты[76].
А потом оказалось, что этот Герберт меня еще и обрюхатил. И женщина, у которой я снимала комнату, посоветовала мне обратиться к одной старой негритянке, жившей в двух кварталах от нее, которая умела травить плод. Я последовала совету, но у меня после этого долго между ногами текла кровь, и я потратила последние деньги на то, чтобы обратиться к врачу – там же, в Бикон-Хилл.
Врач оказался недавним иммигрантом из Германии, которому никак не удавалось получить разрешение на работу в Массачусетсе, и поэтому он лечил негров и брал довольно мало. Он сумел остановить кровотечение, но после этого погладил меня по голове и сказал:
– Девочка, у меня для тебя плохие новости. Ты вряд ли когда-нибудь сможешь забеременеть.
Помнится, я заплакала, а он покачал головой:
– Тут уж ничего не поделаешь. Давай сделаем так. Деньги я у тебя возьму, когда у тебя будет место – сейчас они тебе нужнее.
– Да где же я его найду, это место, кому я теперь нужна?
– Попробую тебе помочь.
И через неделю Фриц Фишер – так звали врача – отвел меня к миссис Бэнкс, предупредив меня, что от меня могут требоваться и, как он сказал, «другие услуги». Сам он, кстати, и не заикнулся о подобных «услугах», хотя я чувствовала, что я ему понравилась. Кстати, когда я наконец-то принесла ему требуемую сумму, он отказался ее брать – «девочка, пусть это будет подарком для тебя» Я до сих пор молюсь о нем каждый день…
А жизнь у миссис Бэнкс была сытной, но не слишком приятной. Оказалось, что моя нанимательница и ее подруги спят со всем городом, а меня она подкладывала под мужа. Сама же она с ним спала только тогда, когда боялась, что забеременела, чтобы он подумал, что ребенок от него. Один раз, впрочем, она испугалась, что понесла от негра, спасенного ей от рабства, и именно тогда она пошла к Фишеру для аборта. В отличие от меня, у нее и после этого рождались дети, но с черными она больше дела не имела. Это я узнала не от Фишера, кстати – он не делился подробностями о своих клиентах, – а от другой служанки-мулатки, старой Наоми.
А муж ее, Нэт Бэнкс, время от времени «делился» мною со своими друзьями и коллегами. Должна сказать, что удовольствия мне это никогда не приносило – какое уж там удовольствие, когда на тебя ложится очередное вонючее жирное тело и ровно через двадцать секунд все заканчивается… Но я терпела – не хотела терять место.
Озлилась на меня хозяйка, когда я не смогла ни сама затащить сэра Теодора в постель, ни помочь в этом миссис. А вскоре в Нью-Йорк приехал сначала мистер Нэт, а потом и другие аболиционисты. Краем уха я услышала, что всех из собравшихся выбрали кого в Сенат, кого в Палату представителей, и они обсуждали, кому достанется какой пост. А мне пришлось спать практически со всеми из них.
И вчера меня подложили под некого Джошуа Рида Гиддингса, из Огайо. Этот Гиддингс перевернул меня и овладел мною не обычным способом, а в место, природой для этого не предусмотренное. Я кричала и вырывалась, а он делал свое дело, причем, может, потому что был постарше большинства других, продолжалось это долго. Потом он оставил меня в луже крови – что-то он у меня там порвал – и пожаловался на меня миссис. А она пришла ко мне сегодня утром, наорала на меня и выгнала на улицу. А еще, как когда-то Герберт, не просто не выплатила мне денег за последние недели, но и наложила лапу на практически все мои сбережения.
Последнее место, которое я хотела посетить перед тем, как надо мною сомкнутся холодные воды Ист-Ривер, был дом семьи Грили, у которой работала служанка-ирландка по имени Мэвис. Ей везло – ее хозяева были верны друг другу, ей не приходилось никому оказывать «услуги», и, более того, миссис Грили сказала ей, что не будет против, если Мэвис найдет себе хорошего мужа. И, как ни странно, мы с этой ирландкой успели подружиться, и я хотела с ней попрощаться. Узнав о том, что со мной произошло, она мне налила чашку чая и приказала:
– Сиди здесь!
И ушла. Через несколько минут она вернулась вместе с миссис Грили.
– Девочка моя, – сказала та. – Не бери страшный грех на душу. Можешь пока пожить у нас – Мэвис готова разместить тебя у себя в комнате, – а я попробую найти тебе новое место. Без тех ужасов, про которые мне рассказала Мэвис.
И в тот же вечер представила меня своей подруге Мейбел Катберт и ее мужу. Увидев нас, Ник – так звали мужа – присвистнул:
– Как, говорите, вас зовут? Катберт? Мейбел, это явно твоя родственница – вы так похожи. Ну что, берем служанку?
– Берем, конечно, – кивнула та. – Все-таки мы родня. Дядя моего отца, Альфред, уехал в Миссисипи. Наверное, ты его дочь?
– Внучка. Но я же… черная…
– И что с того?
Так и началась моя жизнь в семье Домбровских. К моему удивлению и радости, Ник меня не домогался – было сразу видно, что никто, кроме супруги, его не интересовал. А работать я сразу начала на совесть. Кстати, увидев, что я прихрамываю, миссис Мейбел вытянула у меня мою историю, раздела меня ниже пояса и осмотрела то самое место, которое пострадало от проклятого Гиддингса, после чего чем-то его помазала.
– Ничего, милая, это у тебя пройдет.
– Миссис Мейбел, – не выдержала я. – А как там сэр Теодор?
– Понравился он тебе? – усмехнулась та. – Я тебе расскажу, если ты умеешь хранить секреты.
– Умею, миссис Мейбел!
– Надеюсь, что он уже со своей молодой женой.
– Он женат? – приуныла я.
– Женат.
– Поэтому он меня не захотел…
– Не бойся, милая, поедешь потом к нам в Россию, найдем тебе жениха.
– В Россию? Но я же черная…
– Величайший русский поэт – Александр Пушкин – был правнуком эфиопа. И русским аристократом.
Я остолбенела. Так, значит, есть в мире страны, где все не так, как здесь… А потом не выдержала и взмолилась:
– Возьмите меня с собой!
– Возьмем. Но сначала нам нужно будет съездить на Юг.
6 июня 1855 года.
Санкт-Петербург. Зимний дворец.
Генерал-майор Гвардейского Флотского
экипажа Березин Андрей Борисович,
советник Министерства иностранных
дел Российской империи
Яблоко должно созреть, чтобы, налившись соком и подрумянившись, сорваться с ветки и шмякнуться на землю. Так и государство должно дойти до конечной точки своего развития, чтобы перейти в иную форму или вообще прекратить свое существование.
Сегодня в Зимнем шла речь об Австрии – империи, которая попортила России немало крови. Спасенная от распада Николаем I в 1849 году, Австрия отплатила черной неблагодарностью своей спасительнице. Русский царь был потрясен, когда всем обязанный ему юный император ФранцИосиф пригрозил напасть на страну, пришедшую ему на помощь в разгар Венгерского мятежа. Трон Габсбургов готов был рухнуть, бои шли на улицах Вены, «вечный», казалось бы, канцлер Меттерних был лишен полномочий, а Венгрия была готова провозгласить полную независимость.
Империю от гибели спасли два человека: бан Хорватии Йосип Елачич и русский царь Николай I. Первый набрал армию из хорватов и вторгся с ней на территорию мятежной Венгрии. А русские войска под командованием фельдмаршала графа Паскевича вошли с севера на территории, охваченные смутой.
Именно тогда страдающий эпилепсией и водянкой головного мозга австрийский император Фердинанд отрекся от престола и передал корону своему племяннику Францу-Иосифу. Вена была захвачена мятежниками, и в стране царило безвластие. Весной 1849 года государственное собрание в Пеште приняло декрет о лишении Габсбургов венгерского престола и провозглашении независимости Венгрии. Радикал Лайош Кошут был объявлен правителем-президентом страны.
Началась «мадьяризация» страны. Кошут публично заявил, что ему неизвестна такая нация – хорваты. Бан Елачич, долго выбиравший, стоит ли проливать кровь своих соплеменников и спасать
