Упорядоченное - Ник Перумов
За ужином тётя говорила о каких-то пустяках, расспрашивала о маме, о папе, сестрёнках, хвалила Танины успехи – но глаза оставались ужасно, ужасно грустными.
Я не задавал лишних вопросов – ни про маленькое старое кладбище буквально у нас на заднем дворе, ни про следы от двух снятых картинок; не сказал и о недомогании там, в овраге, на берегу ручья.
Не знаю, заваривала ли Стёша вечером какие-нибудь травы, но спал я, противо всему, крепко. Ничего не снилось, хотя и начитался, по маминым словам, «всяких ужастей», твёрдо решив наутро дообследовать дом, а потом взяться как следует за библиотеку. Одну книгу я там уже нашёл, но, как говаривал папа, не хватайся за первое попавшееся, осмотрить сперва как следует! То, что ты нашёл, от тебя уже не денется – ну, разумеется, если ты не на палубе тонущего пиратского брига.
Следующий день начался точно так же. Только теперь на рынок вместе со Стешей уехала и тётя, сославшись на какие-то дела в уездном казначействе. Я остался один.
Нет, я, конечно же, не испугался. Оставался и раньше один, и даже на даче, где ночевали мы вдвоём с Танькой. Но… как-то стало неприятно. Недобро и выжидающе глядел на меня дом многочисленными окнами, как сказал бы, наверное, Джеймс Уортон, герой «Тайной изнанки Лондона».
Ну, и я глядел на него тоже. А потом, подумав, зашёл внутрь и, сам не зная почему, отправился в правый флигель. Снаружи он был заколочен, но дверь изнутри оказалась не заперта, да и пыли не было – похоже, Стёша не забывала тут прибираться.
Наверное, когда тут жил прадедушка, комнаты во флигеле занимали многочисленные слуги, в конце концов, тогда ведь принято было держать «дворню». На первый взгляд – ничего интересного, длинный полутёмный коридор да узкие двери по обе стороны. В простенках – потемневшие картины, потемневшие настолько, что толком и не разберёшь, что писал художник, то ли горы, то ли море.
Я открывал двери, заходил в комнатушки со скелетами узких кроватей, с какими-то сундуками, откинул пару крышек – пожелтевшая посуда, бесчисленные салопы и юбки, стоптанные башмаки, которым место давно на свалке. Я разочарованно вздохнул – нет тут ничего интересного. И чего меня сюда понесло?
Всё, последняя комната, подумал я. Толкнул незапертую, как и все остальные, дверь, вошёл… ничего особенного. Пара сундуков на полу, и всё, сквозь заколоченные снаружи окна скупо пробивается свет, пылинки плавают в золотистых лучах…
Я откинул крышку сундука – лениво, уже ни на что не надеясь, но, как и положено в романах, «тут-то меня и ждал сюрприз».
Куклы. Нарядные куклы с фарфоровыми головами, в ярких платьях с кружевами и оборочками – у Тани их осталось немало, потому что она рыдала и скандалила, но так и не отдала свои игрушки «на смерть», как она выразилась, Люсе и Масе. И сейчас, хоть она и тремя годами старше меня, я нет-нет, а замечал, как Танька, воровато оглянувшись, украдкой достаёт из шкапа Дульсинею, любимую куклу, сажает себе на колени, и принимается шёпотом ей что-то втолковывать.
В общем, в куклах я волей-неволей разбирался. Как-никак, единственный мужчина во всём младшем поколении, говаривал папа. И те, что передо мной – были очень хорошими, дорогими куклами. И… не столь уж старыми. Во всяком случае, они очень походили на Танины, а мама не раз уверяла, что, мол, в её собственном детстве подобной красоты не водилось и они с няней шили тряпичных звериков.
В сундуке нашелся и целый кукольный дом, да такой, что, мне кажется, та же Танюха даже сейчас отдала бы правую руку за него. Разборной, он, на первый взгляд, был высотой, наверное, с папу. И всё для него имелось – игрушечные мебель и посуда, занавески, ковры, умывальники, лампы – что угодно для души.
И… с ним играли. Царапинка здесь, трещинка там – играли аккуратно, бережно, но играли.
Кто?
Крышку второго сундука я открывал уже с некоторой робостью. Отчего-то смотреть в синие глаза куклам было страшновато.
И я уже не удивился, обнаружив второй сундук заполненным уже мальчиковыми игрушками.
Чего тут только не было – тут было всё. Солдатики: стрелки, рыцари, пехотницы, всадники, казаки, кирасиры, арбалетчики – вперемешку, большинство – раскрашенные, но иные – нет, а трёх пикинёров-ландскнехтов я нашел начатыми раскраской и не законченными.
Нашлись тут деревянный меч и деревянный же щит, слегка потрёпанные, потёртые – они не валялись в чуланах, ими бились. Модели кораблей – наши броненосцы, я видел такие в витринах. Папа, помнится, говорил, что они в ходу уже не один год, хотя сам он мальчишкой их не застал.
Игрушки для девочки в одном сундуке и игрушки для мальчишки в другом…
И два овала от снятых картинок у меня на стене.
Не требовалось быть Эркюлем Пуаро, чтобы догадаться, что тут к чему.
Вот и прошёлся по заброшенному флигелю, называется!
Солдатики так и манили вытащить из тесного и тёмного сундука, выстроить в ряды, со знамёнами и барабанщиками, пустить вперёд офицеров с саблями и револьверами – и в атаку, прямо на турецкие редуты у Баязета!
И я уже почти стал их вытаскивать. Почти.
Потому что в спину мне вдруг осуждающе посмотрели синие глаза куклы, что я достал первой, достал – да там и оставил сидеть на откинутой крышке девчоночьего сундука.
Кукла была с косой, с румяными щеками, в лазоревом платье с серебром – красивая кукла. И она смотрела на меня строго, словно живая.
– Ладно-ладно, – вдруг виновато сказал я вслух. – Не сердись, а? Не буду ничего трогать. Сейчас всё уберу…
И я убрал. Аккуратно, словно Гусиные Лапки должен был самолично проверить тут всё, как частенько он проверял у нас ранцы. Синеглазую куклу я положил последней.
Мне показалось – она смотрит на меня с одобрением. И – с каким-то странным нетерпением; но это всё были, конечно же, одни лишь мои фантазии.
Что-то подсказывало мне, что делиться с тётей известиями об этой моей находке никак не стоит.
«Происшедшее так взволновало меня, что я не спал всю ночь, прижимая к себе свой верный мушкет».
Я закрыл книгу. Глаза болели, в них как песка насыпали. На дворе стояла глухая ночь, а сна не было, как говорит нянюшка, ни в одном глазу. Эх, где мой верный мушкет?
За дверьми, через коридор, похрапывал Иван; за стенкой ворочалась
