Владимир Владимирович - Ноябрьский дождь

   Он улыбнулся.

   - Я мог бы прочесть тебе очень длинную лекцию о роли религии в грехопадении старых режимов. Но скажу проще: они пытаются реанимировать инструмент церкви. Цепляются за впитавшийся в кровь рефлекс массы. По-прежнему рассчитывают на недоразвитость человечества. Надеются, что люди сгрудятся вокруг Бога и позволят вести себя за кольцо в носу. Сами они, естественно, религиозны в той же степени, в какой религиозен наемный убийца, спрятавшийся в исповедальне с кинжалом. Да только вот они просчитались. Под их управлением религиозный инструмент превращается в фарс. Видела объявления в газетах? Освященные офисные помещения, благословленная церковью распродажа... Рано или поздно они начнут торговать индульгенциями, и тогда срочно придется что-то решать. Потому что перед человечеством встанет выбор: окончательно отказаться от эволюции разума или открыть глаза. Открыть и увидеть, как на их спинах строится империя авантюристов. Увидеть цензуру мыслей и слов, увидеть лицемерие священников в стриптиз-барах, увидеть, как ради интересов Синода развяжется война.

   Октавиан всем телом развернулся к Анне и насмешливо пожал плечами.

   - Только все мы знаем, что выберет человечество. С закрытыми глазами и вырезанной половинкой мозга живется комфортно и счастливо. Масса любит, когда ей делают тепло и приятно. Масса ленива, ей не хочется отрывать глаза, идти, спотыкаться, прорываться сквозь тернии. Массе нужны пастыри. А пастыри берут хирургические инструменты и ампутируют массе руки и ноги. Ибо так проще владеть ее плотью. Поэтому масса выберет священника, гасящего слепящие свечи, а не юношу с горящим сердцем, зовущего вдаль. Русский писатель был слишком наивен. Им не нужен свет, им нужна темнота, в которой можно пить, жрать и совокупляться, пока не остановится заплывшее жиром сердце. Ведь оно не горит.

   Улыбка Октавиана издевательски искривилась.

   - Главное - чтобы можно было отделаться парой молитв во искупление грехов перед Богом. Лишь бы делать ничего не пришлось. И тут-то теократия Синода для массы - идеальна. Это как монастырь без устава. Ты святой просто потому, что живешь здесь. А молиться целыми днями не нужно. Мечта идиота. Душа современного Запада.

   Анна, тихо слушавшая длинную речь любимого, в который раз поймала себя на том, что смотрит в эти глубокие глаза и начинает потихоньку растворяться в них. Когда Октавиан говорил, неважно, что, она переставала осознавать себя как живое, отдельное от мира существо. Она становилась единым целым с ним, с его голосом, с его руками, щедро сопровождавшими слова жестами. Она просто обожала смотреть на Вендиго. Слушать его.

   Все-таки, это была любовь.

   Любовь ли?

   Скорее, обожание.

   Услышав собственное дыхание, девушка, наконец, очнулась и поняла, что Вендиго замолчал. Он стоял посреди комнаты и вслушивался в играющую музыку.

   - Скажи, - подала она голос. - Ты разве не веришь в Бога?

   - Я? - Октавиан вновь посмотрел на нее. Синие глаза, гигантские синие озера, сверкнули тем необъяснимым огнем, что иногда загорался в его взгляде. - Как же я могу в него не верить?

   Мужчина вдруг резко развернулся корпусом и выбросил правую руку в направлении занавешенного окна. Сложив пальцы в подобие пистолета, как делают играющие детишки, он тихо произнес: "Бум". И занавеси, вместе с рамой и стеклом, способным выдержать автоматную очередь, с лязгом, треском и грохотом полетели на улицу. Голые плечи Анны почти сразу принялся кусать злой ноябрьский ветер.

   - Как же я могу не верить в Бога? - вновь обернувшись к ней, повторил Вендиго. - Я собираюсь им стать.

   Настало время.

   Он привычно коснулся рукой густой бороды. Даже сквозь жесткие длинные волосы, коловшие подушечки пальцев, ощущалась корявая грубая кожа ожога. Этот ожог он получил давно, можно сказать, в другой жизни. Тогда было очень больно. Но теперь прикосновение к старой ране успокаивало. Ибо больше такого с ним случиться просто не могло. Ибо, как выяснилось, даже смерть - это лишь начало.

   - Выходы блокированы, - шепнул, минуя уши, голос помощника. Шепнул прямо в разум, чистый, готовый действовать.

   - Начинаем, - тихо сказал он троим, что прошли вместе с ним за сцену. И первым шагнул туда, в яркие краски шутовского представления. Представления, на которое пришли разжиревшие свиньи. Будет неприятно слушать их визг.

   Танцоры крутились перед залом, мелькая во всполохах дыма и огня, дергаясь под музыку. Но вот на сцену, вылизываемую взглядами сотен, шагнул человек. Он был совсем непохож на участников рок-оперы. Наряд его, черный, свободный, украшенный множеством карманов, походил на нечто военное, только не бутафорское, а настоящее. На широком плече лежала петля ремня. Ремня от короткого черного автомата.

   Неизвестный шагнул на освещенную часть сцены, сразу же притянув взгляды зрителей. Неспешно приблизился к танцующим. Рука его медленно, почти лениво, легла на рукоять автомата, поднимая оружие и переводя в горизонтальное положение. Крохотная искорка тревоги уже начинала вой колкий путь в сердцах увидевших чужака. Крохотная тусклая искорка. Никто ведь на самом деле ничего не понял. Увлеченное формой представления сознание, занятая анализом его содержания голова, расслабившееся тело - ничто не подало знака. И когда автоматное дуло уставилось в спину поющему, все решили, что это часть сюжета.

   Красный отблеск лег на густую бороду человека в черном за миг до того, как палец лег на спусковой крючок. И надавил.

   Грохот, страшный, скрежещущий, в один миг перекрывший музыку, вознесся под потолок зала. Не успевший ничего понять певец заметил только, как на груди, взрываясь вулканами, появляются страшные рваные дыры. В следующий миг тело его, ударенное в спину многотонной кувалдой, понесло вперед, ноги на миг оторвались от земли. И мир погас. Уже мертвый, человек в парадном мундире неизвестной армии повалился со сцены.

   Убийца не изменился в лице. Не дрогнула и его рука, державшая на весу оружие. Не дрогнула и не позволила отдаче увести пули вверх и особенно вниз. Как будто и должно было стрелять из автомата вот так, от бедра. Не дрогнула ни единая клетка его тела и тогда, когда осознавший, услышавший и увидевший случившееся зал залила паника.

   Конечно, в первые секунды все замерли. Но лишь в первые секунды. Почти сразу послышался дикий, слившийся из сотен голосов, крик. И под этот крик у всех дверей, ведущих прочь из зала, возникли люди в черной форме, точь-в-точь как у вышедшего на сцену стрелка. Вооруженные такими же автоматами, эти люди подняли их стволами вверх и начали стрелять. Стрекочущий грохот ударил по отхлынувшей от сцены толпе, подкосил ноги вскочивших со своих сидений зрителей.

   Игравшая музыка вдруг сконфуженно крякнула и затихла.

   - Это захват! - оглушительно рявкнул стоявший на сцене убийца. Голос его был похож на рык огромного злого пса. - Всем сидеть, это захват!

   И снова застрекотали автоматы. Черные фигуры замелькали в боковых проходах, замерли в проемах дверей. И стрекотали короткие красноватые огоньки на дульных срезах.

   - Это захват!

   Повелительный голос с акцентом ударял снизу, толкая навстречу звенящей наверху стрельбе. Как молот, бьющий по наковальне. И, словно при ударе молота о железо, этот голос высекал огонь. Огонь ужаса, опалившего всех, кто оказался в зале в этот вечер. Те. Кто встал, обессилено и испуганно сели обратно. Те, кто сидел, уже не нашли в себе силы встать или хотя бы просто пошевелиться. На это и рассчитывали захватчики. Страх сковал тела и души. Руки начинали дрожать, зубы немедленно принимались выбивать дрожь. Сопротивление было подавлено в зародыше.

   Но не везде. Где-то с краю одного из проходов неизвестные не ограничились стрельбой в воздух. Средних лет мужчина, сидевший у самого прохода, не упал обратно в кресло, а бездумно, наверняка, сам не понимая цели этой выходки, бросился навстречу черному человеку, бежавшему навстречу. Что он мог сделать? Возможно, что-то и мог. Но захватчик, не выказав испуга, даже не моргнув, поднял сжатый в руках автомат и на ходу полоснул по мужчине короткой очередью. Несчастный упал в проходе, пятная разорванную рубаху красным, а его убийца продолжил движение мимо остальных зрителей, вжимавшихся в спинки сидений.

   - Охрана устранена полностью, - докладывал стоявшему на сцене вожаку помощник. - Жертв среди наших нет.

   А в зале Учики Отоко чувствовал, как предательски задрожали колени. Они с девушками сидели недалеко от прохода, а потому юноша успел хорошенько разглядеть бегущего мимо человека с оружием. На лице неизвестного была черная маска с прорезями для глаз, закрывавшая все лицо, помимо автомата имелась кобура с пистолетом и тактический жилет. Еще до того, как стрелявший со сцены крикнул: "Это захват!", Отоко понял, что эти люди - террористы.