Александр Золотько - Цель – Перл-Харбор
– Хорошо… – пробормотал лейтенант. – Я бегу… Бегу…
– Ты впервые под бомбами, лейтенант? – на бегу спросил Костенко.
– Что? А, нет… Десятый… Двадцатый – какая разница? – пробормотал Сухарев.
– Что ж тебя так развезло… – Костенко остановился возле танка, посмотрел на небо. – Где же они?
Сухарев оперся рукой о броню, вскрикнул, отдернув руку. Солнце нагрело металл, почти раскалило.
– Вы о ком, товарищ капитан? – спросил Сухарев.
– О «мессерах», естественно… – Костенко приставил ладонь козырьком ко лбу. – Не могли же они просто так…
– Почему просто так? Они полетели вдоль дороги… До самого фронта… – Сухарев вытер кровь с подбородка ладонью, а ладонь вытер о галифе. – Вы мне губу разбили, товарищ капитан…
– Жаль, что башку не снес… – не отрывая взгляда от неба, бросил Костенко. – Под двадцатой бомбардировкой – и такой конфуз…
– Конфуз… – повторил Сухарев. – Бывает. Мне говорили, что у каждого свое время на ошибки. И количество ошибок, которое отпущено на жизнь. И пока всех не допустишь – не умрешь…
– Ага, – кивнул капитан. – Бывает… Где же… Вот…
Снова послышался нарастающий рев двигателя и пулеметные очереди. Истребители возвращались тоже вдоль дороги, оставляя за собой дымные столбы горящих машин.
Сухарев проводил немцев взглядом, потом поднял голову и увидел, как тройка самолетов пикирует сверху к дороге…
– Вон еще немцы, – Сухарев указал пальцем.
– Какие немцы… Наши. Тройка – значит наши. Немцы парами работают. – Костенко снял фуражку. – Куда же они лезут?
– Немцы?
– Наши, мать их! «Ишаки»…
– Так собьют они немцев к черту! – Сухарев посмотрел на капитана. – Три против двух – собьют же?
Звено «И-16» спикировало к дороге, «мессеры» ушли вправо-вверх, выскользнув из-под огня.
– Бегут же! – крикнул Сухарев. – Уходят…
– На вертикаль, – тихо сказал капитан. – На вертикаль…
«Ишаки» развернулись резко влево, пошли за немцами вверх.
– Сейчас они их! Сейчас!
Кто-то возле дороги закричал «ура!». Красноармейцы наконец увидели свои самолеты, и не просто увидели – краснозвездные истребители их защищают, прикрывают… И сейчас, конечно, завалят немцев… Завалят…
Головной «ишак» вдруг качнулся, крыло отлетело в сторону, и самолет, вращаясь, устремился к земле. Виток-виток-виток… Удар. Взрыв. Ведомые разошлись в стороны, но один из них тут же столкнулся с оранжевым пунктиром трассеров, скользнул на крыло, потом сорвался в штопор…
– Как же это?.. – пробормотал Сухарев.
– А это – еще пара «мессеров» вверху. Двое выманивают на себя наших, двое загоняют их в землю… – Костенко ударил кулаком по броне. – А наши… Подставились ребята.
Уцелевший «ишак» резким разворотом ушел от пулеметных очередей.
– Уходить! – крикнул Костенко, будто летчик в истребителе мог его слышать. – Не на вертикаль!
«Мессершмитты» один за другим заходили на «И-16», но никак не могли попасть. Через минуту самолеты исчезли, и удалось «ишаку» уцелеть или нет, Сухарев так и не узнал.
– Они небо чистят. Провоцируют наших, потом сбивают. А потом прилетят бомбардировщики… – Костенко выругался. – Скоро прилетят.
Их полуторка, как ни странно, могла ехать. Несколько дыр в кабине и кузове – и все. Двигатель завелся, водитель объехал горящую машину.
– До города – пять с половиной километров, – сказал старший лейтенант Зимянин. – Если повезет…
Им почти повезло.
Где по дороге, где по обочине, водитель дотащил их полуторку до окраины. И вот там везение кончилось.
Вначале Сухарев услышал, как открыли огонь зенитки. Часто застучали зенитные автоматы, в небе над городом повисло несколько дымных комков.
– Ходу! – крикнул Костенко, ударив ладонью по крыше кабины. – Давай к домам…
Полуторка дернулась, набирая скорость, но тут справа вынырнула легковушка, подставила бок.
Водитель грузовика даже затормозить не успел, машина ударила «эмку», проволокла ее несколько метров и опрокинула. И почти в тот же момент сзади в полуторку ударился следовавший за ней грузовик.
Сухарева швырнуло вперед, под ноги Костенко и Зимянина. Закричали дети. Потом вой пикирующего бомбардировщика перекрыл все звуки вокруг. Рев двигателя – вой сирены – свист бомбы – взрыв.
«Эмка» взлетела в воздух, разваливаясь на части, Сухарев почувствовал, как какая-то сила подхватила его и швырнула прочь из кузова, на стоявшую сзади машину.
Темнота.
Темнота и тишина.
У Сухарева не было ни рук, ни ног… тела вообще не было. Только мозг, который плавал в кромешной темноте. В темноте и безмолвии.
Потом вернулось ощущение тела. И боли. Ослепительной, огненной боли.
– Живой… – сказал кто-то над самым ухом Сухарева.
– Я… Живой… – прошептал лейтенант.
– Повезло тебе…
Сухарев открыл глаза – рядом с ним сидел старший лейтенант Зимянин. Сухарев не сразу его узнал – голова старшего лейтенанта была обвязана бинтами. Свежими бинтами, но кровь уже начала просачиваться сквозь повязку.
– А комиссар и водитель… – сказал Зимянин. – Насмерть.
– А… – Сухарев облизнул губы. – Дети как?
– Целые и здоровые… Представляешь? Я прикрыл Сережку, Юрка успел Машу и Лизу накрыть. – Зимянин издал странный звук, похожий на всхлип.
Сухарев не сразу сообразил, что это был смех.
– А ты летал… – сказал Зимянин. – Пробил лобовое стекло на «ЗИСе», чуть не убил водителя. В общем, тебе тоже повезло. Несколько сломанных ребер, контузия, осколок вот, правда, под сердцем был, но тут опять повезло, доктор тебе попался хороший. А Юрка до сих пор без сознания…
– Юрка?..
– Капитан Костенко. Врач пока сомневается – выживет или нет.
Сухарев почувствовал, как кровать под ним качнулась, боль хлестнула наотмашь, лейтенант застонал.
– Держись, – сказал Зимянин. – Сильно качает.
– Что качает? Где мы?
– Поезд, – сказал Зимянин. – Нас везут в тыл. Жену Костенко и детей разместили в вагоне персонала.
Сухарев попытался приподнять голову, чтобы осмотреться, но не смог.
– Слышь, лейтенант… – Зимянин перешел на шепот и, как показалось Сухареву, огляделся по сторонам. – Тут вот какое дело… Я не сказал, что Юрка арестован.
– Да…
– Ты меня понял? Я не сказал, что ты…
– Я сам скажу, – прошептал Сухарев. – Доедем до госпиталя – скажу…
– Вот так… – после паузы сказал Зимянин. – Скажешь, значит… Он же тебе жизнь спас…
– Он… – Сухарев перевел дыхание. – Он виновен в смерти Майского… как минимум… А еще…
– Что еще?
– А еще… комиссар полка и водитель… они ведь из-за Костенко попали под бомбу… Выехали бы… выехали бы раньше… успели бы проскочить… А так…
– Сука ты, Товарищ Уполномоченный, – сказал Зимянин.
– Я?.. Д-да… сука… Но я прав… Ты разве этого не понимаешь? Вы разве этого не понимаете, товарищ старший лейтенант?
Сухарев закрыл глаза и провалился в темноту.
Глава 5
23 июля 1939 года, Берлин
Торопов шел по улице посреди проезжей части, по двойной разделительной, и смотрел на дома. Кажется, мимо проносились автомобили, совсем рядом, обдавая потоками упругого воздуха, но ему было совершенно не страшно, скорее интересно. Или даже забавно. Улица менялась. Перед Тороповым – все было как раньше, до появления Нойманна. В меру обшарпанные дома, крикливые рекламные плакаты и убогие вывески. Но там, где Торопов уже прошел, все изменилось. Дома были выше и аккуратнее. Реклама – богаче, вывески… Все было ярче и живее.
Стоило Торопову поравняться с очередным домом, как тот словно оживал, превращался из провинциального убожества в нечто достойное называться человеческим жилищем. И что самое главное, исчезал мусор. Не было традиционных куч бумажек у мусорных баков и уличных мусорников, не было россыпей окурков возле автобусных остановок, обрывков полиэтиленовых пакетов на ветках деревьев. Не было уличных собак и кошек. Был порядок.
Закончилась славянская и азиатская расхлябанность, пришел немецкий порядок. Настоящий, без дураков.
Его принес Торопов.
Своей волей, своим решением Торопов все изменил, сделал лучше и чище.
Вот здесь, в этой подворотне, раньше обитала компания алкашей. Сейчас… Сейчас – чистый подъезд. Вымытые ступени, аккуратно выкрашенная дверь. На стенах нет диких и нелепых граффити. Ни на русском и ни на немецком, между прочим, потому что порядок Торопов принес не из либерастической вырождающейся Федеративной Германии, а из Третьего рейха, из Великого Государства, способного сплотить народ, дать ему идею… и проследить, чтобы эта идея воплощалась без искажений и исключений.
Торопов шел и видел, как меняется город, замечал, что люди тоже меняются. Почти нет сутулых уродливых слабаков. Молодежь – высокая, энергичная, сильная. Вон тот мальчишка, который только что мотал головой в такт нелепой мелодии из «дебильников», вдруг выпрямился, расправил плечи, его взгляд преобразился, стал светлым и осмысленным. Вместо мятых нелепых штанов и замызганной футболки – форма. Не военная, не дорос еще паренек до почетного права служить в армии. Форма гитлерюгенда, но видно, с какой гордостью носит ее мальчишка.
