Дмитрий Казаков - Война призраков

– Да, и опросы по небольшим выборкам в каждой из целевых групп, – кивнул Рышард.

– Ладно, – проговорил Фонти, когда беседа на научную тему была закончена. – Я вижу, что вы на верном пути! Не желаете посмотреть мою коллекцию живописи? У меня неплохое собрание квазиреалистов.

– С удовольствием, – ответил Рышард.

Они миновали ту же гостиную и вступили в длинный коридор, тянущийся, судя по всему, вокруг всего внутреннего дворика. Лучи солнца с трудом протискивались сюда сквозь жалюзи, и освещение выходило чуть приглушенным.

– Вот «Жизнь» Тактарова… – хозяин представил первое полотно. На нем переливался всеми оттенками зеленого пейзаж, напомнивший Виктору (даже не ему, а Хуану Васкесу) джунгли Альвхейма. Сплошные заросли без единой прорехи. – Вот Ван Хегелен, его триптих «Победа разума».

Если честно, то картина знаменитого уроженца Амстердама показалась Рышарду бессмысленным скоплением разноцветных пятен. Но признаваться в этом было как-то неловко, поэтому Крачковский ограничился тем, что пробурчал нечто невразумительное.

Они переходили от полотна к полотну. Все картины были выполнены в яркой, кричащей манере квазиреалистов, завоевавшей признание в последние годы двадцать второго века.

– А вот это – жемчужина моей коллекции, – сказал Фонти, подводя гостя к картине, которая завершала ряд. Она была заключена в прозрачную пленку защитного покрытия и выглядела достаточно древней. – Ей больше двухсот пятидесяти лет.

– Ничего себе! – изумился Рышард.

К квазиреализму это полотно не имело никакого отношения. Громадная битва растянулась по всему его пространству, до самого горизонта, где терялась в дымке. На переднем плане бойцы были прорисованы отчетливо, с какой-то болезненной доскональностью. С одной стороны – высокие, могучего сложения воины с длинными прямыми мечами и в сверкающих панцирях, все как на подбор – светловолосые, а с другой – орда смуглых лохматых существ, вооруженных кривыми клинками. Фигуры сражающихся переплетались, образуя своеобразную черно-белую мозаику, и определить, кто кого одолевает, не было возможности…

– Это реликт искусства Третьего рейха. – В голосе профессора отчетливо звучало благоговение. – Ее обнаружили в замке Шаунберг, одном из оккультных центров СС в Австрии. Просто чудо, что она не погибла от рук распоясавшейся солдатни.

– И что же здесь изображено?

– Нацисты считали, что не все разумные существа на Земле являются людьми, часть из них – потомки блуда прародителей со зверьми, обретшие разум животные. Отсюда истинные люди и недочеловеки, вечно бьющиеся между собой. От первых произошла высшая раса – европейцы, от вторых – низшие, азиаты и чернокожие.

– Интересная теория, – проговорил Рышард, не позволив себе и намека на иронию.

– И самая забавное, что она подтверждается. – Черные глаза Фонти не отрывались от лица собеседника. – Посмотрите, кто правит бал в изобразительном искусстве?

И хозяин широким жестом обвел свою коллекцию.

– Тактаров, Ван Хегелен, Мак-Нил, Де Йонг – все это европейцы! – продолжил он, все более распаляясь. – Вот уже почти триста лет, как все обитатели Земли имеют равные возможности для художественного самовыражения, а кто по-прежнему двигает вперед культуру? Белые и только белые! Так и не появилось ни одного выдающегося композитора или писателя среди африканцев или азиатов!

– А Джойсон?

– Ему присудили Нобелевскую премию исключительно из политкорректности, – махнул рукой Фонти, – и точно по той же причине все ходят на концерты Ванг Хо! Это модно, но скрежетание и бурчание, которое он производит, – не музыка!

– Вы не любите негров и азиатов? – осторожно полюбопытствовал Рышард.

– Нет, клянусь чистотой крови! – усмехнулся профессор. – Просто считаю, что каждый народ должен заниматься своим делом!

– Эта идея кажется мне достойной внимания, – сказал Рышард, на мгновение задумавшись над странной клятвой, – хотя и несколько смелой.

– Увы, смелые идеи в наше время не приветствуются, – пожал плечами Фонти. – Приветствуются те, которые укладываются в общепринятые представления. Впрочем, мы заболтались. Пойдемте, я провожу вас.

– Спасибо, было очень интересно, – поблагодарил Рышард, вслед за гостеприимным хозяином шагая к выходу.

– Не за что, заходите еще, – ответил Фонти и распахнул дверь.

Снаружи ждал жаркий техасский вечер.

Сосиски на решетке, размещенной над углями, шипели и истекали жиром, а переворачивал их с помощью лопатки на длинной ручке сам декан Джефферсон. Облаченный в цветастую майку и шорты, он держал в свободной руке пластиковый стакан с пивом и время от времени выкрикивал:

– Кому сосиски? Жареные, вредные, холестериновые, но зато вкусные! Подходи, налетай!

Желающих отведать далеко не диетическое блюдо было немало, как среди преподавателей, так и среди студентов, которые тучей клубились в той части университетского парка, где проводилась традиционная вечеринка в честь начала учебного года.

Рышард, усевшийся прямо на земле под одним из деревьев, с интересом наблюдал за происходящим. Традиция подобных пикников сохранилась на американском континенте еще со времен существования США, и в Европе никогда не было ничего подобного.

Люди, которые вскоре окажутся по разные стороны учебных «баррикад», сегодня общались самым простым образом, как будто были старыми друзьями. Со стороны доносились взрывы хохота – там работал уникальный аттракцион. В кресло, установленное над небольшим бассейном, спиной к зрителям садился кто-то из преподавателей, а желающие из числа студентов могли попробовать попасть мячиком для тенниса в довольно большую красную кнопку. В случае удачного броска кресло опрокидывалось и преподаватель падал в воду, не зная, кто именно подстроил ему такую пакость.

Среди тех, кто веселился на пикнике, обязательно выискивались любители покидать мячик, и сухим обычно не уходил никто, даже ректор.

– Сидите? – К Рышарду приблизился Вильям Кокс, один из коллег по департаменту.

Улыбка на его круглом лице выглядела слишком радушной, чтобы быть естественной. К тому же Крачковский хорошо помнил, что рядом с ним не просто преподаватель, замеченный в связях с «Белым Возрождением», а доктор психологии.

– Ага, – ответил он непринужденно, – садитесь рядом! Будем разглядывать это безобразие вместе!

– Нет уж, я постою! – ответил Кокс со смехом. – Опасаюсь испортить одежду. Она несколько сыровата после купания, и не хватало еще и грязи! Как вам наш коллектив?

– Я мало кого знаю, – пожал плечами Рышард. По мимике и жестам собеседника он догадался, что тот подошел не просто так, что у него есть какой-то скрытый интерес. – Разве что был в гостях у профессора Фонти и пил пиво с Ральфом…

– И что вы скажете о Роберте?

– Он крайне оригинальный мыслитель, – ответил Рышард, – а вообще, этично ли обсуждать коллег за глаза?

– Не стоит беспокоиться. – Вильям улыбнулся, но чуть напряженно. – Они вам наверняка все косточки перемыли.

– Вот почему я чувствую себя таким чистым! – Шутка получилась не очень смешной, но позволила адекватно отыграть ситуацию.

– Как хотите. – Кокс улыбнулся. – Пойду, поболтаю с кем-нибудь еще. До встречи!

– Пока, – ответил Рышард, ощущая себя так, словно только что беседовал с акулой.

Поднявшись, он двинулся к палатке, где разливали пиво. Взял полный бокал и отправился к Джефферсону – за сосиской.

– Ага, вот и наш молодой друг! – Тот уже изрядно набрался пива. – Давай, бери тарелку!

На плоское картонное блюдце плюхнулась истекающая жиром поджаристая трубочка. Рышард прижал ее пальцем и собрался было вернуться на прежнее место под деревом, когда кто-то толкнул его в спину.

Сосиска соскользнула с тарелки и исчезла в траве. Крачковский с трудом сдержал ругательство, готовое сорваться с его уст.

– Прошу прощения, – сказал виновник происшествия пьяным голосом, который был полон чего угодно, но только не раскаяния, и на плечо Рышарду бухнулась тяжелая рука. – Сейчас все исправлю!

– Ральф, ты пьян! – Декан слегка нахмурился, но это не оказало никакого воздействия на шатавшуюся громадину. Обойдя Рышарда с таким креном, что становилось непонятным, как он вообще удерживался на ногах, доктор философии Ральф Эрлингмарк ухватил две сосиски прямо с пышущей жаром решетки. Одну сунул в рот, а вторую протянул Рышарду.

– Э, благодарю, – ответил тот.

– Ральф, прочь с глаз моих! – сказал декан с напускной суровостью.

– Есть, сэр! – Эрлингмарк заглотил сосиску, точно лягушка – муху, и даже не подавился. – Пойдем, приятель, побеседуем…