Глеб Бобров - Украина в огне
— Костик, я не то чтобы прячу… Время бы оттянуть — не более того.
— Смысл?
— По СМИ массированно освещается разгром под Сутоганом. Пусть это переварят. И — запомнят! А про наши художества и так трубят сутки напролет. Эпизодом больше — делов…
— Хе… Ты, Деркулов, смотрю, по-прежнему своей пропагандой мыслишь.
— Как ты — Уставом! Вторая кожа, однако.
— Да не скажи. Не… я — все, налазился. Достало. Вернусь: рапорт, пенсион — «честь имею»!
— Ага, поверил…
— Серьезно, Кирилл Аркадьевич! Мне уж годков… — вдруг засмеялся, оттаял не иначе. — Не так, как тебе, но и дальше — край. Знаешь ведь, как бывает: снял портупею — рассыпался!
— Да-да… — просто смешно от святой уверенности моей спецуры… — Так, брат, и будет — крест на пузе, два на лбу! Какая, говоришь, у тебя командировка — пятая? Тоды запомни… Война, не эта — а любая — она девка с перцем, с характером: капризная и ревнивая до беспамятства. И что самое обидное: у нее Судьба в сводных сестрах ходит. Понимаешь? Кого война привечает, кто с ней сжился — в сердце принял, тех она уже никогда не отпустит. Самым непостижимым образом извернется, переиграет всю жизнь твою по-своему, но, один черт, к себе приберет. Грубо говоря — баба она! Памятливая и преданная. И как ты ни гонорись и ни брыкайся, а коль полюбили вы друг дружку, то еще встретитесь непременно. Поверь мне. Никуда ты, паря, от стези своей не денешься! Доля у тебя такая. Потому что прет тебя — от войны. И не дури себя, лады?
С рассветом со стороны Лотиковского направления послышался гул тяжелой техники. Вскоре Колодий засек беспилотники. К полудню посыпались первые снаряды: быстренько расколошматив АТП, гаубицы принялись утюжить нас — срыли остатки зданий и принялись методично перепахивать территорию.
Минометы Штейнберга, вкупе с командой Гирмана, я еще по потемкам вывел за поселок. Мы же, разделившись остатками отряда надвое, отсиживались на самых дальних окраинах базы — в бункерах растворобетонного узла и ливневках нижней железнодорожной насыпи.
Молотили долго. Наконец, угомонившись, без малейшего передыху переключились на Родаково. Начали, понятно, со станции. Это чем же им снаряды подвозят, неужто отдельную ж/д ветку проложили?
Погода окончательно испортилась, и к непрерывной, изменчивой мороси — то дождь, то крупа — добавился непроглядный туман. И хорошо, и плохо. Втихаря могут и вырезать, к едрене фене, но и встретить можно, как давеча нам удалось — мало не покажется. По затишью я снова выдвинул вперед секреты — за гостями присматривать, да вот только никто пока не появляется.
Связь за этот день теряли раз несколько. Костик со своими абреками, казалось, больше боялся промокнуть, чем попасть под снаряд. Вот уж где кони безбашенные.
К вечеру, перевалив через Луганку, моторизированная группа СОРа встала у микроскопического Суходола — перекрыли нам выход на Бахмутку. Зимогорье, получается, или — сдано, или — отрезано. Со стороны Штейнберга тоже движение. По учебнику охватывают. Да только мы не боимся…
Дорог здесь нет. Уходить нам на северо-восток можно под любым углом. Рельеф местности тут такой, что нужно каждые сто метров блокпост ставить. Ночью — через десять. Плюс, мы ведь не беглые урки с переточенным напильником в носке. То, что они выдвинули за Родаково, мои красавцы по нужде и без поддержки «Террикона» — на «ура» в лобовую сметут.
В полночь поступила кодировка: пощупать камрадов за вымя и сразу отходить на Сабовку. Приказ совершенно неожиданный — мы, вообще-то, к упорной обороне готовились. В разговоре с Богданычем прозвучало, что якобы на переговорах до чего-то договорились. Вроде как СОРу дают разобрать свое кладбище на Сутоганском подъеме. Ну и, не для прессы, настойчивое пожелание Буслаева: под шумок, пока перемирие не подписано — сжечь при отходе несколько единиц техники — дабы «евроиды» булки не расслабляли, да нас в тонусе поддержать: «не бежим, а планово маневрируем».
Состыковали с Колодием время. Штейнберга я перебросил еще на пару километров в сторону Луганска, почти к самому Замостью, а Гирмана усилил Антошей с тройкой «Кончаров» и еще одним расчетом «двадцать девятого» с ночником.
Ровно в четыре ноль пять Богданыч с нескольких точек ударил тяжелыми «чемоданами» по Суходольскому блоку. СОРовцы ответили: буквально сразу на фронт атаки Колодия рухнула вся неизрасходованная ярость самоходных батарей Лотиковской дороги. Это вообще увлекательное зрелище, когда с десяток супернавороченных артсистем ведет беглый огонь по сектору вражеского наступления. При этом вся мощь атакующего противника представлена тремя-четырьмя гранатометчиками, давно бросившими отстрелянные тубусы и пережидающими гнев богов в заранее приготовленных, отрытых внутри домовых подвалов укрытиях.
Пока САУшки вымещали вчерашний позор на ни в чем не повинных поселковых окраинах, Боря степной гадюкой вышел по петляющей низинке на дистанцию прямого выстрела. Как условлено, выждав до четырех двадцати пяти — занавеса артналета на Родаково и психологического рубежа «фу, пронесло!» — влупил с трех «Вампиров» по центральному танку блокады нашего участка. Команда Кузнецова синхронно с залпом по два раза рубанула в «коробочки» дозора и, управившись, за все про все, в неполные пять секунд, — нырнула, следом за людьми Гирмана, в свой овражек.
Танк не горел, но и не стрелял, зато остальная броня, напротив, просто впала в бешенство. В то время как они дружно срезали вершины покинутого группой овражка и вырубали посадку, точно «як у мериканьском кине», — остальной отряд, зайдя в тыл камрадам со стороны железнодорожной остановки «61 километр», парной атакой расчетов Дэна и Малюты приговорил гирмановского подранка (чтобы мозги не парить: «подбит — не подбит», тоже мне еще «малоросская рулетка», бля, выискалась). Хорошо бы с граников добавить, да далековато. В виде «бувайтэ здорови» — с двух «Кончаров» похлопали пару раз по попке легкую броню, да Петя, от щедрот, десяток-полтора мин им на головы положил — попрощались все же.
Свое алаверды СОРовцы тоже зачитали. От тяжелой артиллерии мы, благодаря пацанам Колодия, увернулись, да вот на пути к станции попали под неизвестно откуда выскочившую нам наперерез моторизованную группу. Можно сказать, разошлись с ничейным счетом. Явно один БТР основательно зацепили с «Таволги», но конкретно — не спалили. У самих — несколько бойцов задето осколками. Сильнее всего — командир отряда…
Когда перед глазами сверкнули трассеры автоматической пушки, я, успев боковым зрением срисовать дугой захлестывающую огненную плеть, уже почти залег… да только вот не так быстро, как следовало, — слева, в двух шагах от зажмурившейся морды рвануло два снаряда.
Меня с оттягом, словно черенком лопаты, крепко хрястнуло в основание шеи. Даже не понял поначалу, что это. Выскочив из-под обстрела, первое время держался нормально и адекватно, даже, помню, выматерил с задержкой присоединившегося к нам Петю. Но потом, ближе к станции, поплыл: моторчик колотится — воздуха не хватает, ноги чугуном налились, автомат руки обрывает да в глазах — дурная свистопляска из темных кругов и зеленых зайчиков.
Встали… Очутился в добрых руках Жихаря. Юра выкинул засунутый мною под ватник перевязочный пакет и, как мог, перебинтовал; потом заставил выпить до дна флягу сладкого чая, чуть ли не силком влил в глотку непередаваемо разящего сивухой чемера и, «на закусь», скормил с ладошки россыпь анальгетиков, валерьянки и еще какой-то хрени из своей аптечки.
У самой Сабовки Костя передал приказ двигаться дальше — до Александровска. Я уже потухал. Воспоминания о том, как добрались до городка и как меня тащили в недостроенную школу — теперешний полевой лазарет, остались достаточно сумеречными и фрагментарными. Не столько событиями, сколько ощущениями. Помню, уже на месте вышла заминка: истошные крики насчет «местов нема» и «проходь! проходь!», ответный матерный рев взводного-один и Костика. Следом — смачный, ни с чем не сравнимый луськ двух звонких оплеух. Кто-то упал. Остановившиеся было носилки вновь мягко поплыли по коридору…
Сверху, закрывая слепящие блюдца, навис квадратный ражий детина со странными для таких габаритов несмываемыми следами былого «ботанства» в мигавших из-за слоеных линз неправдоподобно больших зрачках. Копаясь в моем плече и под одеревенелой ключицей сияющей болью нержавейкой, он, заодно, методично выговаривал присевшему у дальней стены Жихарю. Юра, перевязывая, недосмотрел одну дыру в шкуре, через которую настолько неслабо сочилось, что за час с небольшим у меня насквозь пропитало свитер и залило всего до самых берцев. Но, по-любому, — повезло. Бушлат спас: добрая русская вата тормознула осколки. Случись летом — до легких бы проширнуло.
Через прозрачные трубы в обе руки по капле в меня снова вливалась жизнь. Плюс кольнули чего-то, из серии — «мультики форэва». Почти хорошо, да вот только промерз насквозь, околел уже от холода.
