Василий Баранов - Флибустьерское синее море
— Это ты отца туда? — Кто должен отвечать за весь этот бардак не так важно.
— Но крюк не сможет все время держать вселенные вместе. Я решил сшить края вселенных. Для этого нужна игла. А нить… Нить перемещений всегда найдется. Ты и стал такой иглой. Ты появлялся то в одном мире, то в другом. Игла, прошивающая два мира. Одни за другим, аккуратные стежки, что бы сшить вселенные. Сейчас работа закончена. — Роман развел руками.
— Роман, я не смогу больше перемещаться из одного мира в другой? Не смогу увидеть отца? — Как же он там останется один. Это не справедливо!
— Отчего же. Я решил, ты достоин, иметь такое право. Не буду лукавить, мои собратья считают, раз работа закончена, то игла больше не нужна. Ее надо выбросить, перед этим сломать, никто не может ее использовать вновь.
— То есть, я не нужен? — Конечно, жаль, но пусть будет так.
— Более того, ты вреден. — Роман не раз слышал это от своих собратьев.
— Так вас много? Вы что-то наподобие древнегреческих богов с Олимпа? — Какие молодцы были в прошлые эпохи. Почти угадали.
— Очень похоже на Олимп. — Все тайное становится явным. Только много вымысла, прямо листок из желтой прессы.
— И каждый из вас отвечает за что-то свое? За ремесла? За здоровье? А ты вроде Зевса? Начальник?
— Да, я начальник. — Роман не стал углубляться в сложность мира Древних.
— Значит, ты за все в ответе? — Хоть один признает себя ответственным. Не прячется за спины других.
— Видимо. У нас у каждого есть свой участок. Каждый за него в ответе. А я начальник. А кто такой начальник? Тот, кто умеет хорошо пыжиться и не за что не отвечает. И ничего не делает. Только делится со всеми мудрыми откровениями.
— Так ты такой начальник? Не хочешь отвечать, коллектив виноват? — Опять старая история.
— Не совсем. У меня тоже есть свой участок. Ты только не очень робей. Я бог Смерти и Жизни.
— Так ты пришел за мной? Я же уже не нужен. Ты по мою душу? — Данька не испугался. Как-то грустно, не более.
— Даня, не боги горшки обжигают. Ты хочешь, что бы я лично "саданул тебе под сердце финский нож"? Ну, знаешь ли! Ты, конечно, заслуживаешь отдельного подхода, но что бы я сам лично… Для этого найдется что-то другое. Как герой ты заслужил райских кущ, елисейских полей или Валгаллы. Так раньше было. Сейчас все дорожает. Туда так просто не попадешь. Тут связи нужны. Знать человечка к кому обратиться. Сколько предложить, чтоб не обидеть.
— Ты, Роман, намекаешь, что тебе надо позолотить ручку? На взятку? — Вот откуда все пошло. Коррупция бессмертна.
— Это как-то грубо, Даня. Мы взяток не берем. Это подношение. — Елейный голос, прямо святой.
— Я думал, у вас несметные сокровища. Для чего вам подношения?
— Как, Даня. Ты пойми меня, у меня ни одного алтаря, ничего нет в этом мире. Бедствую я. Еле еле концы с концами свожу. Я ведь вот, в госпитале кастеляном работаю, не хватает зарплаты. Санитаром подрабатываю. В хирургическом отделении этого госпиталя, вон его корпуса. Грошик к грошику собираю, в кошелек складываю. Во истину, бедствую. Вон видишь бараки. В них и живу. Комнотенка у меня там. Я эти три барака зову три поганки. В средней я живу, на первом этаже. До работы мне тут рядом. Как-нибудь дохромаю. — Роман посмеивался. Он смеялся не столько над Даней или людьми, он смеялся над собой. Он жил, как обычный мальчишка, вырос в детском доме. И не подозревал, что является воплощением Древнего. Роман мог бы прожить свою жизнь и без всех этих заморочек с "древностью". В нем не было зла и жажды власти.
— Точно, ты же хромой. Если ты бог, то почему на костыле? — Вот сейчас все выяснится.
— Положено так, Даня. Это вы думаете, что смерть — девка с косой. Бегает и косит. А видишь, это мужик с костылем. Костыль — это атрибут. Если что, я и накостыляю. Вот судьба у меня такая. Все по совместительству работать. Как кастелян выдаю простынки. Халаты. Как санитар, кому водички подать, кому судно. А в своей высшей должности я еще за жизнь отвечаю. Как в мире устроено, жизни нет без смерти, а смерти нет без жизни. Вот и приходится за то и другое отвечать. — Прямо сирота Казанская. Жалко-то как. Даня и не подозревал, что в чем-то прав. Роман не знал о своем происхождении, воспитывался в детском доме на Земле. Были тому причины.
— Стало быть, за то и другое отвечаешь? Так на работе и горишь?
— А как без этого. — Благостный, почти монашеский голос.
— Рома, ты говоришь, бедствуешь. А давай, я какой камень установлю. Будет тебе алтарь. Я стану туда взятки… ну, подношения приносить. — В самом деле, жалко парня.
— Не хорошо, Даня. Я что, должен ковылять туда за подношением? — Роман указал на костыль.
— Да. Не получается. Я тебе вместо молитвы песенку бы спел.
— И какую?
— Ковыляй потихонечку, а меня ты забудь. Заживут твои ноженьки, проживешь как-нибудь.
— Ты хочешь, что б смерть мимо прошла? — Роман посмеивается.
— Роман, это вполне естественно. Кто ж хочет без подготовки на тот свет. Без отпущения грехов. — Даня лукавит, для себя прощения не видит.
— Я понимаю. Не браню тебя. Ты мне даже нравишься. Очень нравишься. Я и думаю, может, потом ты снова пригодишься. Не стоит выбрасывать иголку. Иглой не только шить. Ты даже со мной, со смертью шутишь, будто давно меня знаешь.
— А что, Рома, мне кажется, я давно тебя знаю. Встречал тебя. Там, на Тортуге, во время боя.
— Ладно, будем считать, не пробил твой час. — Ромка широко улыбается.
— Рома, а я узнаю, ты заранее… ну, если не ты, то твои посланцы за мной придут? Что бы упорядочить свои земные дела.
— Узнаешь, Даня. Успеешь упорядочить. Еще не скоро. Успеешь закончить свои земные и неземные дела.
— А что, у меня и не земные будут дела? — Это интересно.
— Будут. Всему свое время. Срок. Терпение. Как говорят, будет тебе белка, будет и свисток.
— Что ж, хоть надежда есть. Во, Рома, мой троллейбус. Я поехал.
— Ты сиди. Сиди, Даня. — Роман положил руку на плечо Даньке. — Не твой это троллейбус. Не твой.
— Я столько ждал. А сейчас упущу? — Сиди тут с богами, а троллейбус мимо.
— Погоди. Куда спешить. Ты успеешь. — Хитро улыбается Роман.
Троллейбус стоит, распахнув двери, а Данька сидит, не двигается. Троллейбус со скрежетом, недовольно, словно чего-то недополучил, захлопнул двери и поехал. Пробуксовал, трогаясь с остановки. Встал на перекрестке, дождался зеленого света и покатил дальше. На перекресток выскочил КАМаз, врезался в бок троллейбуса, да так, что зазвенело разбитое стекло. Троллейбус отбросило.
— Вот видишь, — сказал Роман, — не твой это троллейбус. Рано. Сам подумай, сел бы ты сейчас в него, поехал. Присел бы у окошечка. Стал билет покупать у кондуктора. Только кондуктор то же не твой. Ты и билет не успел бы купить, в Валгаллу. И подумать бы не успел. Погоди, сейчас маршрутка подойдет, ты и поедешь.
— Ты, Роман, и это знал?
— Я говорю, без меня тут ничего не происходит. Когда я начал сшивать миры, то мир тебя не принял. Вот ты чуть и с мачты не сорвался. В первом бою тебя шпагой ранили. Но ты успел отбить удар. И он не стал смертельным. Не мог же я допустить такое самоуправство. А шальная пуля, тут пришлось чуть-чуть корабль ваш качнуть. Пуля угодила в тебя. Но оказалась не смертельной. В своем мире, он то же не хотел тебя принимать. Помнишь, ты пошел в магазин, тот с крыльцом, задумался, замечтался. Это я тебя окликнул, а так бы ты в канализационный люк упал. Дорогу переходил, ты замешкался, пришлось тебя пинком подогнать.
— Так это все ты, Рома? — Вот это дела.
— А кто еще?! Я твою судьбу подправил. У меня же дело было. Вселенные надо было сшить.
— Ясно. Вот оно как. Вот какие вы Олимпийцы, Рома, а что вы там, на Олимпе, пьете? Амброзию?
— Какую амброзию! Я сказал, Даня, бедствую я. Грошики коплю. Собираю. Я вот кофе побаловаться, в экономпакете беру. Грешен, еще шоколадные конфеты люблю. Иногда себе позволяю. Ты, к стати, зайди в гости. Хирургическое отделение. Чаем угощу.
— А кофе угостишь? — Данька подмигнул Древнему Богу.
— Если ты с собой принесешь, угощу. Чего не угостить. Ты пакет бери побольше. Вот и вознесешь воздаяние на мой алтарь, на письменный стол в моей коморке. И мы выпьем кофе вместе.
— А я думал, ты там сидишь и амброзию попиваешь. Интересно, у амброзии какая крепость. Сколько градусов.
— Она безалкогольная.
— Ты же большой начальник. Кастелян. Завхоз. У тебя спирт должен быть. В амброзию добавил и пей.
— Не положено.
— Тяжело тебе, Рома. Сижу я и думаю, если доживу, внукам буду рассказывать.
— О чем, Даня?
— Я им расскажу, сидим с Древним богом в подворотне, хорошо сидим. Амброзию попиваем. Про жизнь беседу ведем. Захорошело нам. Хорошая штука, эта амброзия. Потом жребий бросим, кому за амброзией, за добавкой бежать. А тут машина с мигалкой и сиреной. Мы бежать. Там еще непочатая бутылка амброзии осталась.
