Михаил Тырин - Желтая линия
Снова грохнуло, дым стал гуще, и я закашлялся. Попытался встать на колени, но тут на меня кто-то бросился с такой силой, что я закричал от боли. Это был Арах, он насел на меня и никак не хотел слезать, а я орал и что есть сил пытался его отпихнуть. Наконец он отцепился, я глянул на него – и ошалел. У Араха в груди зияла здоровенная дыра, и в ней булькала кровь.
Опять грохот, и из-под моих ног взлетел целый фонтан земли, больно хлестнув по глазам. Я на какое-то время ослеп, и тут меня чем-то треснуло по голове. Я покатился под уклон и через мгновение оказался по самую макушку в холодной воде.
Грохот продолжался. Я вынырнул, кашляя и хватая воздух. Кто-то схватил меня за шиворот, не позволяя поднять голову из воды. Я начал орать и извиваться, но тут над самым ухом раздался голос Нуя:
– Замри!
Я послушался, хотя в легких еще булькала вода, а неудержимый кашель рвал грудь пополам. Один глаз наконец стал видеть. Я сразу заметил Ояза – он нелепо скакал под деревом, а из его горла фонтаном била кровь. Адский грохот продолжался, с дерева сыпалась сбитая пулями листва и кусочки коры.
Сквозь дым прорезался алый огненный отблеск – кто-то из наших жарил наугад из огнемета по кустам. Вдруг навалилась тишина, только потрескивало пламя на поверхности болота. Из меня еще рвался кашель, и Нуй крепко сжал мое плечо.
– Тихо... тихо... – повторял он, словно читал заклинание.
Я и сам знал, что надо не подавать признаков жизни. Наверняка ивенки с самострелами все еще пялились на нас из капусты и ждали, когда кто-нибудь недобитый пошевелится.
Все медленно затихало. Тишина становилась гуще, тяжелей и наваливалась, словно глухое одеяло. Вот уже и пламя на воде задохнулось, слышалось только бульканье болотных пузырьков. Дым еще гулял меж кустов и кочек, мы ждали, когда его не станет.
Заплескалась вода, и на островок выполз кто-то из наших. Он выбрался на четвереньках и некоторое время так и стоял без сил. Меня всего колотило, я тоже хотел выбраться, но Нуй еще сильнее сжал мне плечо. Он ждал, не обрушится ли на вылезшего огонь и грохот из зарослей капусты.
Ничего не произошло. Из воды выбрались еще двое. За ними решили показаться и мы с Нуем. Всего – шестеро уцелевших. Выжили только те, кто прыгнул в болото и просидел по уши в грязи и воде до последнего выстрела. Но и болото не всем позволило спастись – несколько продырявленных тел плавало и там.
Островок был весь завален мертвыми. У меня в ушах стоял какой-то свист, в глазах – все мерцало, как в плохом телевизоре. И я никак не мог осознать, что это происходит со мной и по-настоящему, а не в фантазиях.
Я увидел мертвого Шилу, который по-прежнему сжимал ребенка. Их убила, кажется, одна пуля. Из-под Шилу натекло столько крови, что можно было пускать кораблики. Впрочем, ото всех было много крови. Она залила весь островок.
Потом я увидел Ояза – он полулежал, привалившись к дереву. Его голова была неестественно запрокинута набок. Она держалась, как говорят, на одной ниточке. Кровь пропитала форму и продолжала выходить слабой медленной струйкой.
Нуй нашел одного живого. Это был Улса, ему оторвало руку. Мы стояли и не знали, как ему помочь, просто смотрели. А он уставился в небо и не моргал, только губы мелко-мелко дрожали. Потом дрожь перешла на всю челюсть, потом все его тело несколько раз дернулось, спина выгнулась – и он умер.
– Идите, помогайте! – позвали нас.
Наш кавалер-мастер лежал почти весь в болоте, только ноги на сухом берегу. Бойцы ползали вокруг и шарили в болоте, они искали рацию. Мы неохотно присоединились. Вода была перемешана с кровью, меня подташнивало. К счастью, Нуй довольно быстро отыскал черную коробочку с антенной.
– Только бы пуля не разбила, – проговорил один из бойцов, стряхивая с рации воду. Понажимал на клавиши, прислушался и, наконец, с облегчением кивнул – работает.
Без рации мы не смогли бы выбраться, ведь мы не знали, где находимся и в какой стороне свои.
– Нападение на пехотную группу «Крысолов», – проговорил боец в рацию. – Есть пострадавшие, в том числе командир группы. Всем, кто на связи...
Обязательно нужно говорить, что пострадал командир, – объяснил он чуть позже. – А то никто не почешется. И не надо говорить, что убит, просто пострадал. Так быстрее прилетят.
Потом мы, скользя на окровавленной траве, собирали трупы в одну большую кучу. Четырнадцать пехотинцев и командир, кавалер-мастер Рафин-Е. Последнего мы почему-то не решились класть вместе со всеми, устроили рядышком, отдельно. Наверно, интуитивно – он ведь всегда был как бы отдельно.
Искали живых, щупали пульс, слушали дыхание – но живых не нашлось. Пули ивенков были тяжелыми, тупоносыми и тихоходными. Они не прошивали человека насквозь, они скорее проламывали его, как удар киянкой. Любое ранение становилось смертельно опасным из-за болевого шока и потери крови.
Почему-то я был почти спокоен. Более того, в голове и в теле появилась странная легкость. Не потому, что я уцелел... не знаю, почему. Я складывал мертвецов в кучу, словно это были просто дрова. Я не знал, что шок наваливается позже, гораздо позже.
Наконец донесся такой знакомый и родной свист реактивных двигателей. Два реаплана зависли прямо над островом. Затем один – весь обвешанный пушками и пулеметами – принялся описывать круги над болотом. Второй опустился, окатив нас фонтаном грязи. На островок выбрался незнакомый офицер в новенькой, хорошо подогнанной форме. С ним четыре угрюмых штурмовика-охранника, которые не проявили к нам интереса, принявшись вглядываться в болото.
Мы молча смотрели на офицера, говорить было нечего. Он с задумчивым видом обошел вокруг груды убитых, где-то задержался, разглядывая подробности, удивленно покачал головой. Потом остановился возле Шилу, сжимающего мертвого младенца.
– Ивенок! – с удивлением сказал офицер – то ли нам, то ли сам себе. – Откуда он?
– Здесь был, – хрипло ответил кто-то из наших.
– Точно ивенок. Глядите – и скулы, и глаза... Это что же – они своих детей подкладывают, чтобы вас подманить?
Затем он склонился над телом Рафина-Е, похлопал по его карманам, проверил подсумки, что-то вытащил. Наконец, отошел к воде и, сорвав большой пучок травы, принялся вытирать кровь с обуви.
– Все, жгите тела, – сказал он. – Нет, постойте!
Офицер еще раз подошел к мертвым и задумчиво оглядел их, заложив руки за спину.
– Жгите, – подтвердил он. – Но сначала снимите со всех сапоги. Раздадим союзникам.
Я лично стащил с покойников только две пары сапог. Другие работали шустрей. Мне вовсе не было противно или обидно, я вообще ничего не испытывал. Я просто снимал сапоги – не пропадать же?
Странное открытие мне сегодня выпало сделать. Оказывается – никакой я не воин, не защитник, не цивилизатор. Я всего-то кусочек слизи, кое-как скрепленный ломким скелетом. Меня запросто пробивает безмозглая железка, и ничего от меня не зависит. Даже собственная жизнь.
Полтора десятка опытных бойцов во главе с командиром не смогли себя уберечь. Всех побило тупое железо, и с таким трудом скопленные уцим моментально обратились в прах. Из праха пришли – в прах ушли. Смешно.
Если бы не Нуй, который вовремя столкнул меня в болото, сейчас и с моих ног стаскивали бы сапожки. И носил бы их краснобородый орангутанг с человеческими задатками. А мои жалкие притязания на общественный статус, на хорошую жратву и белые носки два раза в день исчезли бы, просто развеялись в пространстве. Смешно, не верите?
Меня так и подмывало похихикать в кулак. Я-то, дурак, даже страха не испытывал, когда влезал в эту форму. Думал, мир крутится вокруг, а я спокойно на него смотрю. Думал, война – это удобный тир. С одной стороны, я – хитрый, осторожный, хорошо замаскированный. С другой – хорошо освещенная мишень.
Оказалось, совсем не то. Вместо тира я попал в горящий дом с запертыми дверями, где рушатся балки, проваливаются полы, мечутся обезумевшие люди. Попробуй тут прицелься. Сдохнешь, даже пискнуть не успеешь.
В тот же вечер команду «Крысолов» вернули на базу для переукомплектования. Я лежал в казарме, смотрел на пустые кровати и ни о чем не думал. Рядом болталась мокрая одежда, отстиранная от крови.
Потом мне приснился большой банкетный стол, за которым собралась вся наша команда. Шилу держал на руках ребеночка, у которого почему-то было лицо Рафина-Е. И тот все время повторял: «Дяденька, сдохли наши хомячки, дяденька...»
А рядом сидел Арах, ковырялся в пробоине на груди, вытаскивая осколки костей и пуль, и вежливо у всех спрашивал: «Простите, вы не знаете, сколько уцим вычитают за утерю сердечного клапана?»
И Ояз был тут, он все время подпрыгивал, а его наполовину оторванная голова болталась в разные стороны. Потом он расстегнул бушлат, и оказалось, что у него тело женщины. А Улса присыпал перцем собственную отстреленную руку и брезгливо говорил: «Тут совсем не умеют готовить...»
