Алексей Лукьянов - Ликвидация
Из-за плотно закрытой двери раздался нечеловеческий визг, и снова все затихло.
— Вот что тебя ожидает, если ты вдруг заупрямишься и откажешься честно отвечать на мои вопросы. Все понятно?
Кряхтя и постанывая, Белка промывал глаза, но силы кивнуть в ответ нашел. Жгло нещадно, хотя большую часть соли уже удалось смыть.
— Итак, вопрос первый и самый главный — кто тебе рассказал о тритоне?..
Возможно, если бы Федор случайно не обмолвился за завтраком о тритоне, никакой бы трагедии и не вышло, но этим утром, намазывая на ситный хлеб сливочное масло, он как бы между прочим невпопад сказал:
— Я тут в шалмане на днях зависал, кой-какие слухи узнал.
— И какими же слухами полнится русская земля? — спросила Прянишникова.
— Ванька-Белка ищет какую-то редкую штуку, мол, стоит миллион золотом.
— Что за штука? Корона российской империи?
— Ага, вроде того. Амулетик какой-то, на ящерицу похожий. Как-то там название говорили, щас вспомню. Тритон, вот. Даже картинку дали.
Он порылся в кармане и достал сложенный вчетверо кусок папиросной бумаги.
— Полюбуйтесь.
Рисунок выполнен был, что называется, под копирку. Несмотря на неопытную руку и лишние украшательства, Эмма Павловна сразу поняла, что это за штука.
— Откуда это?
— Да бог знает. Говорит, купец какой-то разыскивает, он, наверное, и дал.
— Немедленно узнай, где этот Белка живет. Мне срочно нужно с ним поговорить.
Федор вышел из-за стола и отправился исполнять каприз хозяйки. Хозяйка же предалась воспоминаниям, полным ужаса и сладкой неги. Несколько лет назад, будучи владелицей артефакта, позволяющего ориентироваться в пространстве, что твой Чингачгук, Эмма Павловна сколотила приличное состояние, просто переставляя вагоны на железнодорожной станции. Правда, вскоре она его потеряла по причине неадекватности мужа. Он покончил с собой, полиция, хоть и подозревала мадам Прянишникову в преступном деянии, доказать ничего не могла, к тому же Эмма Павловна удачно изобразила апоплексический удар.
Помогал ей во всем именно артефакт. Он будто нашептывал, что и когда делать, а мадам Прянишникова просто плыла по течению и получала удовольствие от того, что происходит. Она даже не расстроилась, что потеряла все состояние, потому что это тоже пошло на пользу общему событию. Пока о ней все забыли, полагая, что Эмма Павловна прикована к постели, она заново сколотила капиталец, правда, состоял он в основном из товаров первой необходимости. Зачем ей столько мыла, спичек, круп, свечей, муки и прочего, она не понимала, пока однажды не прочитала в газете, что знаменитая коллекция туземных амулетов Булатовича будет передана Российским географическим обществом в дар Эрмитажу. Ей сразу припомнился разговор с неким Эберманом, который знал Булатовича; возник образ предмета — тритон. И почти сразу родился план, как добыть коллекцию.
Правда, Федор на ту пору испугался проникать в Зимний. Как ни давила, как ни заставляла мадам Прянишникова, никто не мог отважиться на такой отчаянный и дерзкий поступок. И тогда она стала рассказывать про общее событие сыновьям.
Со старшим, Кириллом, Эмма Павловна потеряла связь сразу после гибели мужа, Кириного отца. Кирилл все реже приходил в увольнительную домой и старался как можно меньше общаться с маменькой. Младший, Леша, очень тяготился этой размолвкой и готов был пойти на что угодно, лишь бы примирить маму и брата. Эмме Павловне ничего не стоило убедить его проникнуть в сокровищницу Эрмитажа и найти коллекцию. Чтобы все прошло гладко, муравья своего она передала Лешеньке, «на удачу». Муравей сам посоветовал ей так поступить.
Больше она мальчиков не видела. Через неделю томительного ожидания пришел однокашник Кирилла, Скальберг, и сказал, что во время штурма Зимнего дворца ребята попали в руки к пьяным матросам и погибли.
В этот момент Эмма Павловна поняла, что ее надули, что никакого общего события нет и ее мальчиков тоже нет. Она выгнала Скальберга взашей и долгое время сидела одна взаперти, переваривая свое горе. А потом начала мстить. Всем без разбору. Она собиралась заставить страдать весь мир, чем не общее событие?
За три года горе по мальчикам притупилось, если бы не фотография, она бы даже начала забывать их лица. Махинации, спекуляция, контрабанда — все это стало для нее отдушиной, и она уже смирилась со своим положением.
И вдруг — тритон. Получается, мальчикам тогда удалось выкрасть коллекцию? Получается, Скальберг ей все наврал? Может, это он убил мальчиков?
В это время Федор пришел и сказал, что знает, где находится Белка. Федор взял самых расторопных и жестоких своих подручных, и они поехали посмотреть на этого Белку, который держит в страхе весь город.
— Кто тебе рассказал о тритоне?
— Поручик! — шипя от боли, ответил Белка.
— Ах, пору-учик? — удивленно пролепетала Эмма Павловна. — Только не он! — Потом, немного помолчав, спросила: — А кто это?
— Не знаю.
Холодная вода на какое-то время давала облегчение, но стоило перестать промывать — вновь начинало жечь.
— Это неправильный ответ, — сказала тетка.
Белка почувствовал на затылке руку Федора — и тут же приложился лбом о водопроводный кран. Звон в ушах, кровь из рассеченной брови — и спокойный голос Эммы Павловны:
— Вспоминай, кто такой поручик.
— Мент.
— Вот как? А твои дружки знают, что ты с ментами якшаешься?
— Он ненастоящий мент. Шофером у них работает, все вынюхивает, нам потом рассказывает.
— Оборотень, значит, — поняла тетка. — Ну и что он тебе про тритона рассказывал?
— Ничего. Сказал, дорогая штука, купец какой-то может за нее миллион золотом дать. Предлагал сначала барыг опускать, думал, может, у них у кого-то есть эта штука.
— Вот как? А почему он так думал?
— Он не говорил. Он вообще почти ничего не говорил — придет, наговорит гадостей, даст совет какой-нибудь и сваливает сразу.
— Где вы с ним встречаетесь?
— Не встречаемся уже. Раньше по пятницам в шалмане, а потом он ко мне завалился, как вы сейчас, и права качать начал. Он подумал, будто это я велел мента замочить.
— Какого мента?
— Скальберга.
Если бы у Белки не слезились глаза, он бы увидел, что тетка изменилась в лице.
— А ты, значит, не убивал?
— Да не я это! Все уже знают, что это Шурка-Баянист со своими подпевалами!
— Так Баянист вроде под тобой ходил.
— Да тупой он, как валенок, накосячил пару раз, я и завязал с ним работать. Он уж год как сам по себе.
— Ладно, допустим, я тебе верю. А зачем этому поручику Скальберг нужен был?
— Говорю же — не знаю. Он мне вообще говорил легавых не трогать, чтобы, значит, они мстить не начинали.
— Умный, мерзавец. И где же мне его найти?
— Он хитрый, гасится ото всех. Мы его раз десять пытались пропасти, он все время уходил.
— Выглядит как?
— Ну, он такой… ничего в нем нет, только глаза.
— Что с глазами?
— Болят, — огрызнулся Белка и снова плеснул водой себе в лицо. — Цвет его глаза меняют. То обычные, а то голубой с зеленым.
— Глаза меняют цвет? — переспросила Эмма Павловна.
— Да. Я сам охренел, как увидел.
— А еще что?
— Ничего…
Эмма Павловна задумалась.
— И что, ты вот так легко отказался от миллиона? — спросила она после непродолжительного молчания.
— А где он, тот миллион? Он мне все уши тем миллионом прожужжал: миллион, миллион, миллион. Хоть бы копейку я с того миллиона увидел.
— И не увидишь. Федор, я сейчас уйду, ты здесь прибери…
— Стойте! Я знаю, как он выглядит! Могу на Лассаля с вами прийти, — заорал Белка.
— Зачем ты мне? Сама приду и найду этого твоего поручика, если ты мне не свистишь.
— Как ты его искать будешь, ты же не знаешь, какой он из себя! Только я с ним дело имел, больше никто!
— Какая разница? Найду шофера с разными глазами.
— Он же не всегда с разными!
Эмма Павловна усмехнулась:
— Жить хочешь?
— Кто ж не хочет?
— Подружка твоя.
Белка прислушался. Тоськи больше не было слышно.
— Так чем же ты можешь оказаться мне полезен?
— Хабар! Весь хабар отдам!
Эмма Павловна рассмеялась:
— На что мне твой помоечный хабар?
Крыть Белке было нечем. Он видел, как размытая фигура страшной Эммы Павловны растворяется в пелене слез, застивших глаза. Федор надавил Белке на плечи и поставил на колени.
— Ты не бойся, я быстро.
В это время в комнате, куда Васенька с Юрой увели Тоську, раздалось два негромких хлопка.
— Все, отмучилась, болезная. — Федор покопался в ящике с ножами и достал большой, для нарезания хлеба.
— Брось нож, петух, — послышалось из-за спины.
Федор и Белка обернулись. Белка почти не видел Тоську, слезы продолжали течь, но он догадывался, что выглядит она не лучшим образом.
