Алексей Лукьянов - Ликвидация
— Сейчас десятое марта одна тысяча девятьсот пятнадцатого года, но если вы полагаете, что вам удастся изобразить невменяемого…
Пятьдесят восемь! Ему пятьдесят восемь лет! Куда выпали годы до сорокалетия? Куда канули годы до сегодняшнего дня?! Нет, у Леннарта Себастьяновича не было ретроградной амнезии или еще чего-то мудреного, он прекрасно помнил все события в своей жизни, он мог совершенно точно сказать, где находился и что делал в любой день едва ли не с первого класса гимназии. Его убило то, что жизнь пролетела так молниеносно!
Леннарту Себастьяновичу предъявили обвинение — много обвинений! — началось следствие, потом суд, однако пребывание Эбермана под стражей продолжалось недолго. Грянула Февральская революция, темницы рухнули, и на свободе оказалось столько всякого сброда, что о безобидном, в сущности, мошеннике все позабыли.
Эберман вернулся домой, на Тамбовскую, и обнаружил, что за два года в Крестах изрядно состарился. Теперь ему вполне можно было дать не шестьдесят даже, а все семьдесят. Он пошарил в своем тайнике, в камине, и ничего не нашел. Странно, что в построенный специально для такого случая тайник он за все годы так ничего и не отложил. Думал, что успеет, и вот, как оказалось, не успел.
Он стал старьевщиком. Все равно лучшее, что он умел, — это втюхивать окружающим всякую рухлядь. У него довольно сносно стало получаться, выросли и оборот, и выручка. Эберман вдруг открыл для себя радость простого труда, когда весь день ходишь от двора ко двору, общаешься с людьми, торгуешься, покупаешь, продаешь и чувствуешь течение жизни, а не теряешься в нем, как щепка, которую уносит потоком.
Его теперь узнавали на улицах, здоровались, интересовались новостями и рассказывали сплетни. Он чувствовал себя — усталость, радость, интерес, скуку, печаль, гнев, разочарование — эмоции, на которые раньше времени не было. Стал навещать и приглашать к себе племянника Эвальда. Они познакомились на суде — в первых рядах сидели брат Леннарта, его жена и пятнадцатилетний сын. Племянник наведывался в гости, обсуждал с ним искусство и политику, и Леннарт Себастьянович думал — вот сейчас и надо умирать, в состоянии абсолютного счастья.
Но тут вмешалось общее событие.
Эвальд с какими-то молодыми людьми, очевидно, тоже юнкерами, ввалился в квартиру рано утром, еще даже не рассвело. Все были замерзшие, промокшие насквозь, при себе был вещмешок и кожаный портфель.
— Дядя, я знаю, что ты раньше был жуликом. Нам нужен твой опыт, — сказал Эвальд.
— Что?
— Вот.
Они развязали мешок, и внутри оказались вещи, которые дядя Леннарт наметанным глазом определил как роскошные.
— Вы что, ювелирный магазин ограбили?
— Нет, Эрмитаж.
— Что?!
— Дядя, в стране переворот, к власти пришли большевики. Там сейчас уже грабежи начались, мы взяли совсем немного.
— Это немного, по-вашему?
— Дядя, ты поможешь?
— Сначала разденьтесь и обсохните. Я чайник поставлю.
Первым делом он спросил, какого черта они вообще поперлись в Зимний. Молодые люди рассказали все, без утайки, и вот тут-то сердечко у Леннарта Себастьяновича ёкнуло. Вот оно, то, что два года назад напророчила мадам Прянишникова. Значит, имя Эбермана есть в плане общего события.
От недавнего счастья не осталось и следа. Он с опаской смотрел то на мешок с сокровищами, то на портфель с коллекцией и никак не мог избавиться от чувства, что это все — проверка. Проверка — на месте ли тот бес, которого изгонял Булатович. И Леннарт Себастьянович чувствовал — здесь он, рогатый, поджидает. Жизнь опять начинала раскручивать маховик, сейчас все опять полетит кувырком… но как он без этого жил? Ведь в этом и смысл — жить так быстро, чтобы не замечать течения времени, в этом смысл вечной молодости — движение без остановки.
— И что вы собираетесь со всем этим делать? — спросил Эберман у гостей как можно спокойнее.
— Выехать за границу и там продать, — сказал тот, кто выглядел самым старшим, — Шура Скальберг.
— Разумно. Когда собираетесь?
— Еще не знаем. Но чем скорей, тем лучше. В самое ближайшее время здесь может начаться настоящая война.
— А как вы собираетесь поступить с вдовой Прянишниковой?
Мальчики переглянулись.
— Никак, — резко ответил Скальберг. — Дырку ей от бублика.
— Ты что, Кирюха же просил передать…
— Что ты ей хочешь передать? Последние слова? Пожалуйста, иди и передавай.
Эвальд осекся.
Леннарт Себастьянович едва владел собой. Ему хотелось наорать на недорослей, выставить из квартиры и поскорей открыть портфель. Но он понимал, что так себя выдавать нельзя.
— Предлагаю поступить следующим образом. Сейчас мы вытаскиваем все вещи, пересчитываем и составляем список в нескольких экземплярах. Затем я прячу вещи, а вы со своими экземплярами идете по домам и обдумываете, как хотите поступить. Как только решите — я к вашим услугам. Но делать это забесплатно я не буду. Мне нужна какая-то оплата за риск, который я с вами делю. Скажем, перстень с камнем или что-то в этом роде. Вы согласны?
Конечно, они были согласны.
— И вот еще. Если ко мне нагрянут с обыском и обнаружат все это — ваши имена я не смогу скрывать. Даже за очень большие деньги. Так что подумайте, оправдан ли риск.
Это был старый прием — выбор без выбора. Куда им сейчас идти? Рассвело, на улице не пойми что творится. Так что они все были у дяди Леннарта в кармане.
Опись составляли в течение часа. Потом молодых парней сморило — все-таки больше суток без сна, такое напряжение для психики. Эберман постелил им прямо на полу. Внутри у него все клокотало, и он отправился на улицу, подышать и успокоиться.
Эберман пошел по дворам. О торговле речи никакой идти не могло, но клиенты все равно выходили и рассказывали все, о чем слышали. Народ был взбудоражен. Говорили, что в Обводном утопили все отделение полиции за отказ подчиняться революционной власти. Совсем рядом, на Курской, ограбили винную лавку, и теперь полквартала ходит пьяными в сопли. Что за власть такая, которая позволяет устраивать подобные бесчинства?
Тут и там в городе раздавались выстрелы, крики о помощи, грязная площадная брань. Пару раз Леннарту Себастьяновичу пришлось увидеть, как солдаты и матросы выводят из подъездов растерянных господ и увозят куда-то на автомобилях. Один раз Эбермана задержал патруль, как они себя назвали. Покопались в вещах, обыскали старика, ничего не нашли, разочарованно реквизировали чьи-то поношенные сапоги. Леннарт Себастьянович не возражал — «патруль» был навеселе, спорить с пьяными, тем более вооруженными, оказалось бы верхом глупости.
Эберман начал приходить в ужас. Резоны молодых людей о бегстве из страны казались ему теперь в высшей степени разумными. Он вернулся домой, когда начало темнеть. Молодые люди все еще спали. Камин выгорел и уже почти остыл, так что Леннарт Себастьянович аккуратно его вычистил и разбудил гостей.
— На случай, если я вдруг помру или меня убьют на улице, — сказал он. — Сейчас я покажу вам тайник. Ключ у меня только один, поэтому висит он за иконой.
Он прошел к стене, противоположной от окна, перевернул икону святого Пантелеймона и снял висящий на ней ключик.
— Тайник здесь.
Он наполовину влез в камин, специальными перчатками, чтобы не испачкаться, вынул сначала железный лист, прислоненный к задней стенке камина, потом лист асбеста, и все увидели дверь несгораемого шкафа. Эберман открыл шкаф.
— У вас там совсем ничего нет? — удивился тот, кого все называли Куликовым.
— Увы, мне не повезло так, как вам. Вы решили, чем будете расплачиваться?
— Думаю, золотым портсигаром, — сказал Скальберг. — Вас устроит?
— Вполне. Я достану его потом, когда возникнет надобность. А пока прошу вычеркнуть его из наших списков.
Они поочередно вычеркнули из своих экземпляров «портсигар золотой с вензелем Н», и Скальберг, кряхтя, засунул вещмешок в тайник. Сверху он пристроил кожаный портфель. Содержимое карманов Куликова и Сеничева, завернутое в носовой платок и табачный кисет, тоже покоилось в мешке. Эберман закрыл тайник, поставил на место асбестовый и металлический листы и заложил в камин новую порцию дров.
— Сейчас на улицу выходить опасно — патрульных отчего-то очень раздражает военная форма. Подождем до четырех утра, я вас выведу дворами. Даже не возражайте: Эвальд — мой племянник, и я сам отведу его домой. Надеюсь, вы не будете против, что я составлю вам компанию?
Они не возражали. Часов до трех ночи все еще поспали, потом быстро собрались и ушли.
Родители Эвальда чуть с ума не сошли, когда Леннарт привел его домой. Брат Себастьян молча тряс руку Леннарту, жена Себастьяна, Ильза, плакала и пыталась поцеловать запястье. Себастьян предложил уехать в Швецию всем вместе, но Леннарт отказался.
