Ян Валетов - Дети Капища
– За собой такого не замечал.
– Ну и слава богу! А я уж было испугался! Замер, можно сказать – заледенел душой. Очень я идеалистов не люблю. Опасные, непредсказуемые люди. Все мировые беды от них, уж поверьте! А кем на сегодня мы востребованы, вы обязательно узнаете. Всему свое время, Михаил Владимирович, всему свое время. Завтра к вам подойдет человек…
– … и скажет: «У вас продается славянский шкаф?»
– Пренеприятнейшая у вас привычка – шутить не к месту… Пароль вам не понадобится. Человек вас знает.
– Дело не в том, знает ли меня ваш человек, а в том – знаю ли я его.
Антивирус снова мягко, вальяжно хохотнул.
– А вы хитрец, Михаил Владимирович, натуральный хитрец… Дождитесь завтрашнего дня. Куда вам спешить? И еще… Примите предложение почтенного Владимира Анатольевича! И желательно побыстрее.
«Вот это да! – подумал Сергеев. – Это уже не вербовка, не приглашение восстановиться на работе, а черт знает что такое!»
Обычно (правда, опыту сергеевскому было уже немало лет) Контора никогда не действовала в лоб. Какой смысл ломать человека, если он лучше работает, когда делает все добровольно и с песней?
Антивирус Михаила не вербовал. Сотрудник беседовал с сотрудником, оба знали правила игры, оба знали, кто и на что способен. Правда, у Касперского было небольшое преимущество: скорее всего, перед ним лежало максимально полное досье на Сергеева, содержащее и информацию об акциях, в которых Михаил участвовал за годы службы, и комментарии-рекомендации психологов, и биографические справки. Все, что только можно было собрать, включая сексуальные склонности и привычки. Касперский знал, как на него воздействовать, но пренебрег рекомендациями.
Его фраза означала, что дом Блинчика прослушивается. Возможно, не весь – иначе Васильевича действительно нужно гнать в три шеи, но локальные зоны контролируются каким-то электронным устройством. Более того, в совокупности с пленкой и фотографиями, этот факт говорил о том, что Владимир Анатольевич находится в многомесячной (если не многолетней) разработке. И третье – предмет торгов был назван. В лоб. Без обиняков и экивоков.
«Господи, – подумал Сергеев, – ну почему мне так хронически не везет? Кто же это там обо мне вспомнил после всех обещаний?»
В принципе, он сам мог дать ответ на этот вопрос.
Сергеев стал лакомым куском для своих коллег, засветившись в окружении Блинова. Оставалось выяснить, чем же Блинчик так интересует Контору? Оружейным бизнесом коллеги и сами грешили, но конкурентные вопросы такими методами не решают. Слишком дорого и трудоемко. Услуги хорошего снайпера стоят значительно дешевле. А отличных стрелков в Конторе было пруд пруди!
– Послушайте, господин Антивирус, что ж вы так бесцеремонно меня атакуете? Даже неудобно как-то… Так и хочется спросить, а где прелюдия?
– А чего стесняться, Михаил Владимирович? – весело парировал собеседник. – Вы все равно наш, что бы вы не говорили. Это при рождении вы были мамин и папин, а много лет уже наш. И сами это понимаете. Ну что вам стоило трубку бросить? Или послать меня туда, куда Макар телят не гонял? Но не послали? С бумагами вот возились. Фильмы любительские смотрели. Оно вам надо было?
– Природная любознательность.
– Ой, Михаил Владимирович, не во всем виновата природа. Скучно стало?
– Вы и не представляете себе, господин Касперский, как приятно иногда, для разнообразия, поскучать!
– Наверное. Я не пробовал. Мне, знаете ли, скучать некогда!
– Все за родину радеете? Или все-таки за деньги?
– Скажу вам честно, Сергеев, в последние годы это неплохо сочетается. Может быть, перестанем пикироваться, Михаил Владимирович? Ну не к лицу это человеку с вашей героической биографией.
Сергеев вздохнул.
– Я не хочу ни за кем шпионить. Меня не интересует моральный облик Блинова. Я считаю, что нашим с вами общим друзьям я ничего не должен. Понятно?
– Вы забыли добавить, что вы хотите просто спокойно жить в этом прекрасном городе, хм… дружить с госпожой Плотниковой, посещать вашу служебную синекуру…
– Синекуру можете забрать себе. О Плотниковой лучше ни слова – рискуете здоровьем, поверьте. А с тезисом согласен полностью.
– А если я вам скажу, что шпионить не надо? Скажу, что моральный облик Блинова и нас интересует только с познавательной стороны? И заверю, что никаких долгов по отношению к Конторе у вас нет?
– Задам ответный вопрос – что тогда вам от меня надо?
– Нам надо, чтобы Владимир Анатольевич и дальше благополучно жил и работал. А это вы только за последние несколько месяцев и без нас делали два раза. Чтобы его связи с некоторыми людьми росли и крепли. И чтобы вы были в курсе всех его дел. Не для того чтобы докладывать нам. В этом нет необходимости. Сами можете корректировать его активность, но в рамках концепции.
– А какова концепция?
– Концепция, знаете ли, не менялась… Что хорошо для империи, то хорошо и для нас.
Над запыленным плацем сырой осенний ветер гнал клочья серых, как собачья шерсть, туч. Воздух пах сухими травами крымской степи, тленом, легкой, как порох, коричневой пылью и еще слабым запахом гниющих на далеком песчаном берегу водорослей.
Мангуст, сухой и кривоногий, как буденновский кавалерист, стоял перед зябнущей курсантской шеренгой, заложив руки за спину. Было холодно. Очень холодно и невероятно промозгло. С низкого, нависшего над их головами неба то и дело брызгало мелкой водяной пылью.
– Кадеты! – произнес он негромко, но голос его был слышен отчетливо. – Вы все меня не любите. Некоторые из вас меня даже ненавидят. И это нормально. К концу учебы меня будут ненавидеть все. И это тоже нормально. А когда все закончится, кое-кто увидит во мне друга. Это вполне нормально, но маловероятно.
Он улыбнулся одной половиной рта и обвел строй взглядом.
– Есть одно правило, кадеты, которое нужно запомнить. Одно. Основное. Правило. Если вы поймете, что я имею в виду, любые тяготы и лишения будут казаться вам несущественными. И я, и вы служим не Генеральному секретарю, ни министру обороны, ни ЦК КПСС. Мы служим империи. Она была до нас, она будет, когда нас не будет и сама память о нас сотрется. Но она останется благодаря каждому из нас. Вот почему я хочу, чтобы вы запомнили эту мысль и повторяли ее каждый день, особенно когда вам будет херово. Что хорошо для империи, то хорошо и для нас!
Строй молчал, медленно синея лицами на режущем, как бритва хулигана, осеннем ветру.
– И каждый раз, когда вам захочется меня задушить, помните об этом. Ничего больше. Ничего личного.
– ПОТОМУ ЧТО!.. – заорал он хрипло, и с двух низкорослых тополей за его спиной в воздух сорвались ошалевшие вороны.
– ЧТО ХОРОШО ДЛЯ ИМПЕРИИ, ТО ХОРОШО И ДЛЯ НАС! – каркнул простуженно строй.
– Уже восемь лет, как нет империи, – сказал Сергеев как можно более спокойно. – А значит, нет и той Конторы…
Он все еще стоял там, на плацу, и с распухшего носа на подбородок текли жидкие сопли, которые было не утереть. И слезились иссеченные пылью глаза.
– Да? – спросил Антивирус тем же ироничным тоном, и Михаил, хоть и никогда его не видел, отчетливо представил себе лицо собеседника – с гладко выбритыми щеками, тонким носом, широко посаженными темными глазами и морщинкой над переносицей. И увидел кривоватую ухмылку на тонких бледных губах. – А вы в этом уверены?
Глава 7
Ах как хороша была Плотникова, когда на нее смотрели телевизионные камеры!
Она была хороша и без них, но в тот момент, когда на нее падал свет от ламп освещения, когда вспыхивали красные светодиоды рекордеров, когда перед ее лицом начинали плясать микрофоны, украшенные логотипами каналов, Виктория Андроновна расцветала по-настоящему.
В эти минуты она становилась по-настоящему красивой, но не одухотворенной живой красотой, а холодным совершенством символа. За такими женщинами идут на смерть, за таких женщин сражаются и именно таких женщин благоразумные мужчины боятся до смерти.
Пресс-конференция только что кончилась, медленно, потрескивая, остывали софиты, еще тараторили свои заготовки возле ПТСов журналисты-информационники, а Вика уже начинала свой собственный брифинг на пороге Украинского Дома.
Глядя на Плотникову, тесно окруженную толпой репортеров, Сергеев понял, что на месте ее шефа он бы задумался, а стоит ли пускать впереди себя, «ледоколом», столь харизматичную и привлекательную особу.
Она непринужденно шутила, не обращая внимания ни на направленные на нее камеры, ни на диктофоны, и журналисты смеялись вместе с ней, что само по себе было неожиданностью. Ее шеф нравился представителям СМИ в гораздо меньшей степени: в его присутствии шуток себе никто не позволял. Он претендовал на роль народного любимца и изо всех сил пытался показаться рубахой-парнем, но при острых вопросах в свой адрес мгновенно «набычивался» и не мог стереть с лица угрожающее выражение.
