Олег Дивов - Вундервафля. Сборник
Щербак очень хотел его послушаться, но не сумел. «Руки не подчинились», — сказал он потом. Машина покатилась именно туда, куда настойчиво указывала невидимая стрелка в Саниной голове, — и там самоходку немедленно прихлопнули. Это оказалось последней каплей.
В следующем бою Домешек, скрипя зубами и временами кусая себя за кулак, пролез к Щербаку и попытался схватиться за рычаги. Механик такого прямого указания на свою слабость не вынес — то ли зарычав, то ли застонав, он дал по тормозам, и самоходка замерла.
— Ребята! — заорал Щербак. — Я смог!
Тут их сожгли, и этот болевой шок окончательно высвободил экипаж.
В начале следующего боя Бянкин открыл верхний люк и высунулся наружу. И вдруг захохотал.
— Мишка! — позвал он. — Ты только посмотри.
Домешек выставил наверх голову и тоже заржал.
— Да что у вас там? — спросил Саня.
Он уже взялся за защелку своего люка, но было как-то боязно. Мало ли чего ребята смеются. Может, им смешно, а тебе покажется страшно. А бояться младшему лейтенанту Малешкину надоело — страха он наелся досыта.
— Не поверишь, что у нас там, лейтенант. Громыхало у нас там.
— Чего громыхало?!
— Ну вот такое Громыхало. Из деревни Подмышки Пензенской области!
Малешкин выпрыгнул из люка, будто на пружине. Когда горят, и то не всегда так выскакивают.
— Здрасте, товарищ лейтенант! — обрадованно приветствовал его маленький солдатик.
— Откуда он тут? — Саня обернулся к Домешеку.
— Спроси чего полегче, лейтенант.
— Давно здесь сижу, — сообщил Громыхало.
— А ты почему там, — Саня ткнул пальцем в небо, — с нами не говоришь?
— А это где? — удивился Громыхало и посмотрел вверх.
И тут наконец-то вся компания как следует огляделась по сторонам.
Через оптику и смотровые щели этот мир выглядел немного странно, а сейчас, чистыми глазами, видно было: он попросту ненастоящий. Словно его нарисовали. Нарисовали прекрасно — ярко, четко, достоверно. Красиво сделали.
В наушниках у Сани бубнил комбат, и толкал в затылок неведомый местный кукловод, повелитель марионеток, да так настойчиво, что руки невольно подергивались, но Малешкину впервые было все равно.
— Кино, — только и сказал Бянкин, провожая взглядом уходящую вперед батарею.
— Кино, — Домешек кивнул. — И немцы.
* * *Громыхало сидел на корме машины как приклеенный, и когда в самоходку попадало, ничего особенного не чувствовал, только дергался поначалу, а потом вообще привык. Никуда он после гибели машины не возносился, а так и торчал на обугленной броне, пока «зверобоя» не кидало на следующую карту, где тот становился вдруг новеньким и опять шел в бой. Солдат пытался стучаться прикладом в люки, но те оказались заперты, и никто изнутри не отзывался. Еще немного, и Громыхало свихнулся бы от тоски и одиночества. Он был уверен, что угодил в преисподнюю.
— Не дури, — посоветовал Бянкин. — Мы за правое дело сражались, нам в аду не место.
— Может, до того нагрешили, — буркнул солдат.
— Война все списала, — отмахнулся Домешек.
— Тогда где мы? — спросил Саня. — Если мы не в аду, то получается, это такой специальный рай для танкистов?
— Ну его к чертовой бабушке, такой рай! — крикнул из машины Щербак.
— Каждому воздастся по вере его! — напомнил Домешек и подмигнул Сане.
— Да я… — крикнул было Щербак и умолк. Задумался.
— Вот дураки-то, — сказал Бянкин и полез обратно в машину.
— Ты сам-то понял, чего сказал, Мишка? — спросил Саня, чувствуя, как покрывается холодным потом. Хотя мертвые вроде не потеют, но ощущение было именно такое.
— Ну, лейтенант, ты же первый был против религиозной постановки вопроса. Сам говорил — здесь что-то другое. Припоминаю по этому поводу один анекдот. Приходит Абрам в синагогу…
— А если — по вере?.. — вырвалось у Сани. — Вот оно! Чего я видел в жизни кроме войны? И во что верил? Я победить хотел фашистов! Только боялся, что меня с машины снимут, каждую минуту боялся… Да я на войне по-настоящему всего день прожил — и тут меня срезало! Один бой — и готов Саня Малешкин! Когда мне было в себя поверить?! Ну вот, какая вера, такой и рай! Недоделанный, игрушечный!
Наводчик глядел на Саню усталыми грустными глазами.
— Не бойся, лейтенант. Это все вообще не по правде, — сказал он наконец.
— Почему?!
— Потому что… Иногда я вспоминаю, как ты погиб. И вдруг вижу, что все не так. Я прекрасно помню, что ты остался жив-здоров, это меня убили.
— Как — тебя… — буркнул Саня. — Почему — тебя?
— На войне как на войне, лейтенант. — Домешек криво усмехнулся. — Только дело было не зимой, а летом. Та же самая история: мы проскочили в деревню по краю поля, под прикрытием дыма, ты бежал перед машиной, потому что Щербак… Растерялся. Все в точности, но летом. И мы сожгли два «тигра». Второй успел перебить нам гусеницу, машина на заднем ходу разулась, мы залегли вокруг нее, отстреливались. А потом Громыхало сцепился врукопашную с немцем, который вылез из-за хаты с «фаустом». Я побежал на помощь, убил немца, и тут меня из пулемета… Очень больно.
Подождал, все так же устало глядя на Саню, и добавил:
— Вы меня очень хорошо похоронили, спасибо, я был тронут. Честное слово.
— Хорошая Мишке досталась земля… — пробасил из машины Бянкин.
— Мягкая, как пух… — прошептал Саня.
На глаза навернулись слезы. Малешкин шмыгнул носом и отвернулся.
* * *Через несколько дней Сане удалось поговорить с Пашкой Теленковым. Не обменяться данными, а именно по-человечески поговорить. Их самоходки как раз встали рядом в засаду… И так остались стоять.
Теленков чувствовал себя терпимо, просто «устал от всего этого». Он еще не пробовал высунуться из машины, но, к счастью, уже научился владеть собой и подчинил экипаж. В разговоре открылось нечто странное: во-первых, Пашка своего экипажа не знал, это оказались какие-то совершенно новые для него люди, во-вторых, и не люди вроде. Послушные, но бесчувственные куклы с пустыми глазами. Теленков на войне навидался трупов — так эти и на мертвецов не были похожи. Куклы и куклы. И слава богу, все лучше с игрушечным экипажем, чем с неупокоенным.
«Я их крестил поначалу! — сказал Пашка, смеясь. — Перекрещу — и жду, чего будет. А им хоть бы хны».
Насчет идеи рая для танкистов Теленков высказался нецензурно. Но признавать себя в аду тоже не хотел.
«Про чистилище слыхал?» — подсказал Домешек, хитро щурясь.
Идею чистилища Теленков отверг: это заведение ему представлялось чем-то вроде запасного полка.
«Ладно, вылезай, — сказал Малешкин. — Хоть посмотрим на тебя. Ничего не бойся, мы рядом».
В земной жизни он не стал бы так запросто командовать, что Теленкову делать и чего не бояться, но прежнего Сани Малешкина уже не было.
В командирской башенке открылся люк, высунулась голова.
— Ого! — сказал Теленков.
С соседней машины ему дружно помахали руками.
Теленков огляделся, снова сказал: «Ого!», тут заметил Громыхало и вылупил глаза.
— А это что? — спросил он.
— Это наш десантник Громыхало, — объяснил Домешек. — Его никто не звал, он как-то сам прилип. Сидел на броне черт знает сколько боев подряд.
— Бедняга, — сказал Теленков. — Я бы помер.
— Да мы и так померли, — обрадовал его Саня. — Чего уж теперь волноваться.
— Это понятно, — Пашка слегка поморщился. — Я в переносном смысле. Делать-то что будем?
— Пока не знаю, — честно признался Саня.
— А наши дерутся…
Вдалеке грохотал бой. Наши прорвались к немецкой базе.
— Зимина сожгли! — Пашка дернулся было назад в машину.
И машина дернулась вместе с ним.
— Да погоди ты! Ну сожгли и сожгли, сколько он уже горел? Сто раз.
— Тоже верно, — согласился Теленков. — Просто неудобно как-то.
— Ты устал воевать, ты о госпитале мечтал, чего теперь здесь суетишься?
— Да не устал я, просто чувствовал, вот-вот убьют, а деваться некуда, — объяснил Теленков. — Нервишки разгулялись, вот я и ныл о том, как хорошо в госпитале…
— Отсюда точно деваться некуда, — сказал Саня. — Но и воевать не обязательно.
— Это ты не слышишь, как нас с тобой комбат матом кроет.
— Прекрасно слышу. Ну и что? Пашка, тут все неправильное, ненастоящее.
— И сами мы какие-то ненастоящие, — ввернул Домешек.
Теленков поглядел на него очень внимательно.
— Поэтому нас и в рай не пускают, — высказал Домешек то, о чем все побаивались говорить. — Да чего там, для нас даже в аду места нет!
— Бабушкины сказки, — отмахнулся Теленков.
— Все равно здесь война не взаправду, — убежденно сказал Саня.
— Так я и спрашиваю: делать-то чего?
— Давай ее похерим для начала, эту игрушечную войну. Наплевать, кто в нее играет, бог или дьявол. Похерим, а там видно будет.
