Андрей Левицкий - Варвары Крыма
Мои руки все еще лежали на груди, и я слышал их: два моих сердца, бьющиеся в унисон. Слышал, как тогда, в этой же комнате много лет назад, когда лежал на койке. Но не той, что стоит здесь сейчас, а широкой и застеленной покрывалом. …Болеслав, еще не лишившийся голоса из-за редкой болезни связок, без динамика на шее, склоняется надо мной. Вдоль стен полки с банками, где плавают зародыши мутафагов и заспиртованные внутренности, человеческие и звериные. На подставке в углу стоит панцирный волк с отпиленной головой, а его голова валяется в полном крови жестяном ведре рядом. Из шеи торчит шланг, идущий к компрессору у полок, обритая грудь волка вздымается, когда в легкие поступает воздух.
У койки двое: пожилой мужчина с большим крючковатым носом и высокий статный красавец, тоже немолодой, с крупными, правильными чертами лица.
Болеслав, приставив к моей груди воронку стетоскопа, приник ухом к другому его концу.
— Я повторяю, — брюзгливо произносит он, выпрямляясь, и сразу становится понятно, что бывший монах не любит этих двоих. — Ошибки нет. Твой сын — мутант, у него два сердца. Мутантское отродье, это все его мать… Управителем Херсон-Града не может быть мутант.
— Заткнись! — Высокий, подняв руку, делает шаг к койке, полы светлых одежд взлетают.
Я сажусь, опустив на пол ноги в походных сапогах, еще заляпанных грязью пустошей, окружающих Херсон-Град. Мутант? Я — мутант? Но мать нормальная, ведь не все кочевые — мутанты! Нет, этого не может быть! Или может? Я и раньше смутно осознавал, что со мной что-то не так. Иногда после бега или драки слышал громкое биение в груди, которое доносилось будто бы из двух мест. Наверное, подспудно я давно понимал, что отличаюсь от других людей, но гнал от себя эти мысли.
Высокий мужчина хватает Болеслава за горло.
— Ты не расскажешь об этом никому. Никому, понял?
— Август! — Второй, скользнув по мне сочувствующим взглядом, подходит к высокому и мягко берет его за руку. — Не надо.
— Орест, если про это узнают…
Орест — ну конечно, это он! Тот, кто проводил со мной времени гораздо больше вечно занятого отца, кто очень многому научил меня, был мне дороже, чем Август Сид…
Я не слушаю, о чем они говорят: несколько мгновений назад мне показалось, что за приоткрытой дверью кто-то есть, и теперь догадка перерастает в уверенность. Орест что-то говорит отцу, тот отвечает, а дверь приоткрывается все шире.
И теперь я вижу лицо того, кто прячется за ней. И его волосы. Там стою я! Это я подслушиваю разговор в комнате, это я заглядываю в комнату, где сижу я сам!
И снова прошлое исчезло, откатилось назад вместе с темной волной, показав настоящее: бетонную комнату, под стеной которой уже не было полок, меня, стоящего па коленях рядом с перевернутой койкой, и Болеслава. Ужас сменился яростью. В этой комнате старик пытал меня! Из-за него я потерял память!
Когда койка перевернулась, инструменты из железного судка выпали. Я не видел свой кинжал, поэтому схватил с пола скальпель, вскочил и шагнул к Болеславу.
— Не подходи, отродье! — задребезжала машинка на его горле.
Он попятился. Я шел на него, ощущая близость новой волны. Еще немного, и я снова захлебнусь прошлым, мне надо добраться до палача и убить прежде, чем это произойдет. Он спиной натолкнулся на столик, тот качнулся, из прибора посыпались искры. Не оглядываясь, Болеслав отвел назад руку и опять задвигал серыми губами. Машинка проскрипела:
— В этот раз не уйдешь от меня, мутант. Тогда тебе Орест помог, но теперь все расскажешь.
Я замахнулся скальпелем, чтобы ударить тонким заточенным лезвием в морщинистое лицо — но вместо него там было уже другое, очень хорошо знакомое мне. Лицо Ореста. Он говорил, как всегда, рассудительно и негромко:
— Другого выхода нет, Алии. Марк рассказал все, тебя казнят, повесят на городских воротах. В городе есть те, кто очень не любит твоего отца. Они раздуют эту историю. Еще бы, наследный управитель — мутант. …Я сижу на краю повозки, запряженной двумя манисами, рядом кутается в плащ мать, вожжи держит ее старый слуга. На моих коленях заряженное ружье, на поясе висит револьвер.
— На Крыме к мутантам относятся не как в Пустоши, — продолжает Орест. — Их терпят, потому что влияние Ордена здесь слабо. Но управитель Херсон-Града… нет, Марк сделает все, чтобы ты не стал им. …А потом все меняется. Лагерь кочевников: горят костры вокруг шатров и палаток из шкур, ходят смуглые люди, в пыли спят ящеры. Нет, не в пыли — это сухой ил Донной пустыни. Вокруг скалы, состоящие будто из пластов грязи, наляпанных один на другой. Жарко, солнце плавится в рыжем небе. Моя мать — уже не такая красивая, с морщинами у глаз и поджатыми губами — сидит у входа в самую большую палатку и перебирает что-то в сите. Шкура за ее спиной откинута, в проеме стоит рослый старый кочевник, у него гребень темных, пропитанных маслом катрана волос и неестественно вытянутая голова с высоким бугристым лбом. А еще у него очень широкая, выпуклая грудь. Наверное, потому, что у старика, как и у меня, два сердца. Хотя моя грудь обычных размеров, ну разве что выглядит немного мощнее, чем у нормального человека.
Среди кочевников есть и люди, и мутанты. Последние отличаются бугристыми высокими лбами, некоторые горбаты, с очень длинными четырехпалыми руками, многие поросли густой темной шерстью.
Хан, вождь клана и брат моей матери, наблюдает за мной. Мать, позабыв про сито, тоже смотрит. Опустившись на одно колено, я пытаюсь сильнее согнуть ребро маниса, чтобы набросить на верхний конец тетиву, скрученную из жил. Я сильный, но кость дальше не сгибается. На меня падает тень, поднимаю голову — высокий кочевник с рыжеватыми, заплетенными в две косицы усами стоит надо мной. Это Стоян Верзила, старший из братьев-мутантов, лучших воинов племени. «Лучший воин» не значит «самый умный» — разговаривают Верзилы с трудом.
Что-то промычав, он кладет руку на мое плечо, но я сбрасываю ее.
— Дай! — рычит Стоян. — Помогу!
Опустившись рядом, Верзила по-особому перехватывает кость, просовывает под нее руку и, согнув длинную волосатую кисть, упирает изгиб в колено. Нажимает — и вот, готово, петля на конце тетивы наброшена. Стоян ухает, его довольная веснушчатая морда совсем близко… …Только это не Стоян, я вижу серое лицо Болеслава. Оказывается, я попытался ударить его скальпелем, но старик отбил мою руку электродом и замахнулся вторым, согнутым крюком. …А я уже в другом месте. Лежу, выставив голову над краем ущелья, в глубине которого из дыры в каменном склоне торчит продолговатое металлическое тело с плавниками и прямоугольным выступом на середине. Из выступа выдвинут штырь с косой перекладиной, похожий на большую антенну. Далеко за моей спиной высится до небес склон горы Крым, а рядом лежат братья Верзилы. Мы со Стояном одновременно смотрим вверх. В ночном небе висит платформа — необычайно низко. Как правило, они парят где-то за облаками, а эта спустилась чуть не к самой земле. Жаль, что сейчас темно, днем мы бы впервые смогли хорошо разглядеть одну из этих странных штук, а так видим лишь темный круг, закрывший звезды. По нему ползут переливающиеся блекло-зеленые огни, а потом в центре что-то сдвигается, и оттуда выстреливает тусклый столб света, накрывающий железное тело внизу. На миг ущелье занимается зеленым огнем, потом свет гаснет, и платформа взлетает.
— Видали? — шепчу я братьям. — Там некроз был, а теперь исчез! Выходит, платформы управляют некрозом? Или только пытаются… Короче, Стоян, мы теперь к этой штуке спуститься можем. Пошли!
Опираясь на его плечо, я поднимаюсь на колени, и тогда ущелье с древней машиной, братья Верзилы и склон Крыма исчезают. …Я стоял на коленях возле перевернутой койки, надо мной, обеими руками сжимая изогнутый электрод, навис Болеслав.
— Два сердца у тебя, мутант? Одного я тебя лишу, сможешь с другим жить?
Конец крюка впился в мою грудь. Зеленоватый свет, похожий на ползающие по днищу платформы огни, мигнул под рубахой. Меня качнуло назад, а крюк вместе с рукой Болеслава отбросило в другую сторону, и он выпустил электрод, бешено сверкая глазами. Машинка на горле задребезжала:
— Силовая броня? Это технология доминантой, откуда она у тебя?!
Кулаком 51 врезал ему в живот и вскочил. Скальпель с кинжалом валялись на полу рядом, но они были не нужны мне.
В коридоре послышались быстрые шаги. Болеслав заголосил что-то про мутанта, доминантов и броню, я схватил его за шиворот и толкнул что было сил. Влажный беззубый рот раскрылся, коробка на шее затрещала, замигала лампочка. Болеслав боком налетел на стол с прибором, перевернув его, упал. Из прибора посыпались искры.
— Стой! — донесся от двери голос Миры.
Не глядя туда, но видя краем глаза два силуэта в проеме, я схватил прибор с пола, обрывая провода, занес над дергающимся стариком. Машинка заголосила испуганно и злобно, а я с размаху опустил тяжелый короб на его грудь, вложив в удар весь свой страх и всю ненависть к этому человеку.
