Леонид Кондратьев - Товарищ Ссешес
— Ну и как тебе этот рыбак, Глава? Думаешь, зря он о рыбалке говорил? Рыбалка — дело сторожкое… вдумчивое. Он и на охоте выстрел зря не потратит, и подранка не оставит. Такие на мелочь не размениваются… А ты дичь знатная, трау… — (Чуть вздрогнувший от внезапно раздавшегося голоса Духа Чащи дроу прикрыл глаза и, пробежавшись по воспоминаниям сегодняшнего, казавшегося бесконечным дня, неожиданно хриплым голосом задумчиво произнес:
— Слишком спокойный, слишком уверенный… слишком наглый для хуманса… В иное время и при других обстоятельствах… — при этих словах тело дроу слегка передернулось от предвкушаемого наслаждения, — жаль, что возможный союзник и политические выгоды перевешивают наслаждение танца с ним… Многодневного танца тьмы и стали, достойного войти в летописи Дома…
Мерный шелест листьев, складывающийся в речь, шелестящие, лишенные всяческих эмоций слова, невесомыми лепестками падающие в ночной тиши.
— Медленно снять шкуру захотелось… Правильно вас, трау, детьми тьмы за глаза называли, любители вы этого дела. Только что за картину ты перед глазами этого хуманса рисуешь? Детский рисунок, простые кружева… зачем… неужели думаешь, что он еще не понял и не посмотрел глубже? Хотя подставляешь второй слой личности ты, Глава, виртуозно — даже я иногда сомнения испытываю: вдруг ты на самом деле такой, каким пытаешься казаться…
Шипящий шепот, расцвеченный одновременно яростью и властью, моментально развеял очарование наполненной волшебством и спокойствием ночи:
— Молчи! «Ужас леса», «Прадед черной ели», «Душа гнилой дубравы» — так вроде называли тебя хумансы в своих самых страшных сказках и легендах. Ты же еще помнишь хруст костей человеческих младенцев в корнях… Сладкий вкус стекающей жертвенной крови и это волшебное ощущение полной власти над попавшим в твои владения хумансом…
Откинувшийся назад дроу устремил немного расфокусированный взгляд в безбрежную глубину ночного неба, тихо и доверительно продолжил:
— Пусть все идет как идет… Неужели тебе не интересно развитие этой смешной истории под названием жизнь? Это же ваше любимое времяпрепровождение — наблюдение за проносящимися табуном диких коней событиями. Так что пока не вмешивайся, если только… не маленький… сам разберешься. А пока тебе задание — после похода к нарисованной тобой картине нужно будет заняться другими ближайшими источниками. Подготовь список. Пока мэллорны вырастут, я сам зазеленею, да и знаешь, что может сделать толпа хумансов с топорами. Так что, пока наши гости будут уверены, что они знают наше слабое место, нам надо запустить столько источников, сколько есть в нашей досягаемости, — и знать о них хумансам совсем не обязательно. А там и мэллорны подрастут.
— Понял, Глава. Будет сделано…
5.08.1941 г. День
Передвижение по густым лесам Западной Белоруссии имеет несколько особенностей. Например, только после ирригационных работ, выполненных в послевоенные годы, большая доля болот просто перестала существовать или превратилась в лесные озера — следы торфоразработки. А в описываемый момент времени покрытые густым, практически непролазным лесом аллювиальные холмы и небольшие возвышенности, частым гребнем пересекающие протяженные заболоченные участки местности, представляли собой мрачный и запутанный лабиринт. Нет, с самолета все это выглядело очень красиво. Под крылом плыли живописные участки леса с перемежающимися лиственными и хвойными деревьями, радостные ярко-зеленые поляны, окруженные густо-зелеными жабо из ивняка и молодой поросли деревьев. Но стоило только спуститься с небес на эту грешную землю, как все очарование моментально пропадало. Живописные рощи при пристальном рассмотрении оказывались заросшими ельником и заваленными гниющими стволами непролазными чащобами. Радостные поляны, так привлекающие взгляд наблюдателя своей зеленью, вблизи влажно улыбались многочисленными открытыми бочажками и вдобавок могли даже произвести парочку звуков, заставив праздного туриста покрыться слоем крупных мурашек, геологи, кстати, до сих пор спорят о механизме воспроизведения болотами этих низкочастотных, вызывающих чуть ли не генетический страх булькающих рулад. Вдобавок окружающие эти практически бездонные врата в преисподнюю, бывшие когда-то системой разветвленных древних озер, миленькие, радостные кустики вблизи оказывались чудовищным переплетением ветвей, корней и встречающихся в самом неожиданном месте плетей ежевики. Нет, участки нормальной местности в данном районе тоже встречались, например, иногда в болота врезались пологие гряды, на которых то ли волей природы, то ли после скоротечного лесного пожара осталась только небольшая шапка зелени. Вот в таких неожиданных местах иногда и можно было встретить следы жизнедеятельности человека. Например, как в данном случае — немного покосившийся сарай, подпертый с одного бока слегами, и практически незаметная, причудливо огибающая стволы редких сосен тропинка с разбросанными на ней редкими кляксами подорожника. Если бы заинтересованный наблюдатель проскользил взглядом по этой тропинке, еще неделю назад он мог бы уткнуться в маленький, аккуратный хутор из пяти домов, стоящий практически на самом берегу болота, в одном месте, кстати, стараниями свиней и ребятни превращенного в аналог небольшого, но очень грязного озерца. Хаты из потемневших от старости бревен, сараи, улыбающиеся небу радостными светлыми соломенными крышами. Чуть покосившиеся плетни с обязательными надетыми на колья треснувшими крынками — этот как будто сошедший с кадров кинохроники хуторок был стерт, сметен с лица земли небрежной кистью какого-то гигантского существа. Во всяком случае, именно такой вид открывался на месте его расположения с отстоящего на полтора километра лесистого болотного острова. На выцветшем от жары склоне гряды, обращенном к болоту, выделялся странный мазок коричнево-зеленого цвета, начинающийся где-то в середине окружавших хуторок огородов, забирающийся в глубину темно-зеленого травянистого болотного моря примерно на четыреста — четыреста пятьдесят метров и постепенно утончающийся. Выемка — болотное окно, заполненное коричневой жижей и постепенно переходящее в буквально выеденное в береге углубление, на месте которого еще недавно находились деревенские дома.
Выдвинувшийся по знаку Иванова передовой дозор осторожно перебрался на сторону когда-то существовавшей вески и тихо растворился в подступившем к огородам сосняке. Подождав условного сигнала, основная группа последовала по уже проторенному пути. Выйдя к резко обозначенному краю воздействия, настороженные необычностью окружающего пейзажа люди остановились. Из-за спины оценивающе окинувшего взглядом остатки хутора Иванова со скучающим видом вышел дроу и, тихо ступив на съеденный чем-то грунт, наклонившись, зачерпнул полную горсть странной, разбавленной густой болотной жижей массы. Некоторое время тишину нарушали только дыхание собравшихся и влажные шлепки сочащейся между черными пальцами жижи.
— Чем это так? Что от домов только огрызки печей остались. Да и ограды как ножом срезало.
— Алхимграната, средство, применяющееся только для уничтожения укрепленных районов и цитаделей противника. Металл, органика, камень — все едино… Поживы некромантам в зоне действия этой мерзости не остается. Ну вот, Николай, сын Антона, это и есть место упокоения моих воинов, любуйся… — Одним стремительным движением стряхнув оставшиеся на ладони следы жижи, дроу отступил в сторону сохранившегося плетня и с усталым видом облокотился на него, устремив задумчивый взгляд куда-то в середину уходящего в болото странного химического ожога.
Иванов медленно огляделся. Негромко присвистнул:
— Однако… Весело вы воюете. У нас в свое время и за меньшее военными преступниками становились.
— Обычно алхимграната такого покрытия не дает. Видимо, дело в низком уровне магического поля. А во время войн обычно творят такие вещи, по сравнению с которыми вот это покажется детской игрушкой.
— Вы, Саша, учтите — у нас народ подобные зверства на войне не понимает. И не любит. Думаете, зря старшина немецкие штыки с пилами потопил? — Иванов медленно растер в пальцах щепоть красного порошка — все, что осталось от кирпича. Недовольно прянув ухом, Ссешес медленно вынул из ножен нож примерно на три-четыре сантиметра и так же медленно задвинул. Иванов безразлично скользнул взглядом по ножу, сместился чуть в сторону, присел, что-то разглядывая. — А подпол-то сохранился! Не для наших лесов ваш нож, Ссешес Сабраевич.
Имя прозвучало безукоризненно — как у настоящего дроу.
— Подземное укрытие? Тут? Интересно… — Дроу с заинтересованным видом посмотрел на обследуемое Ивановым углубление в грунте, скрывающее в своей глубине истончившиеся до пергаментного состояния доски и месиво из практически распавшихся крынок и кувшинов с соленьями. И, поправив ножны, добавил: — Так жало не для леса и делалось.
