Исправительная академия (Оболенский, том 1 и том 2) - Алекс Хай
— А что другие надзиратели об этом говорят? Ну, ваши коллеги…
— А они об этом не говорят, — отрезала София. — Боятся последствий. Это такая негласная договоренность: мы не лезем вниз и не расспрашиваем коллег из «четверки» — нам не портят жизнь и дают спокойно работать.
Я взглянул на надзирательницу в упор.
— И вот после всего этого, София Павловна, скажите, пожалуйста, почему вы продолжаете здесь находиться? Ну явно же это не работа вашей мечты. Вы вроде бы наделены обостренным чувством справедливости, а когда такая мутная ситуация под боком, думаю, вас это беспокоит. При этом вы понимаете, что лезть нельзя. Так почему не ушли отсюда? Вы же из аристократии, у вас есть дар. В Петербурге или Москве вас наверняка с руками оторвут в любую государеву организацию…
— Я уже сказала вам, почему я здесь, Оболенский. Не для денег и не для строчки в послужном списке. Я людей хочу людьми делать. Нормальными. Чтобы они осознали свои ошибки, исправились и жили дальше, не позоря своего сословия. Это мне важно. И да, я боюсь, что меня лишат возможности воспитывать своих подопечных, если выяснится, что я полезла не туда.
— А если в том подвале держат людей, которые ничего не сделали, чтобы сюда попасть? — возразил я. — На это тоже закроете глаза?
— А вы с каких пор начали играть в благородство, Оболенский?
— Я не играю, София Павловна. Я пытаюсь понять, что здесь происходит и насколько все это опасно. И мне претит мысль, что в государевом учреждении могут насильно удерживать невинных людей. Одно дело я или, скажем, Барсуков — за дело попали. А эти? Что если они просто стали жертвами чужой воли?
Было видно, что я ее задел. Ударил по живому. Она-то наверняка все это время себя оправдывала тем, что, ни во что не вмешиваясь, принесет больше пользы. Будет заниматься своим отрядом, постепенно очеловечивать и отправлять по одному наверх, к искуплению и выходу на большую землю. А тут я, сволочь такая, бью по ней ее же словами.
Сейчас она проходила мою проверку. Струсит и откажется — потеряет мое доверие. Никуда не годятся эти ее принципы, если она не готова их защищать. И тогда пусть болтает о них поменьше.
А вот если все же рискнет и попытается мне помочь…
— Вы меня под статью подведете, Оболенский…
— А вам что важнее — справедливость, о которой вы говорили мне при первой встрече, или собственный покой? — жестко спросил я.
Ну же, София, давай. Не разочаровывай меня. Только ведь показала человеческое лицо…
Девушка надолго замолчала и уставилась на озеро. Одна рука сжалась в кулак, глаза потемнели.
— Ладно, Оболенский. Если так хотите поговорить с Давыдовой, я попробую это устроить. Но решение будет более изящным — в четвертую группу я вас не отправлю.
— Тогда что вы предлагаете?
— Дайте мне немного времени, чтобы все устроить. И у меня условие — все, что вы выясните, вы расскажете мне. Дайте слово.
Я кивнул.
— Обещаю. Но вы-то готовы поверить моему слову?
Надзирательница наградила меня тяжелым взглядом.
— Вот и покажите, осталась в вас порядочность или нет. Идемте, вас уже заждались в лазарете. Это может вызвать подозрения.
* * *Тимофей Викторович поднял меня уже после одиннадцати. Натрескавшись постного печенья после вечернего чая, я развалился на кровати и сам не заметил, как задремал.
— Оболенский! — в полумраке блеснули очки лекаря. — Просыпайтесь. Только, молю, тихо.
Я мгновенно сбросил дремоту и тут же сел на кровати.
— Что…
— Тише! — шикнул мужчина. — Нужно идти. Сейчас же.
— Куда? Зачем? — прошептал я. — Что стряслось?
Тимофей Викторович приложил палец к губам и кивнул в сторону коридора. Оттуда доносилось недовольное бормотание и шарканье ботинок. Это что, за мной? Да что они себе позволяют?
— Идите за мной, — велел лекарь и, к моему удивлению, повел меня не на выход, а за ширму.
Я-то думал, там просто вешалка для халатов и место для переодевания, а оказалось, что вешалка была прибита к невзрачной дверке. Просто ее покрасили в цвет стен — издалека не заметишь.
— Что происходит? — почти беззвучно спросил я, когда мы зашли за ширму.
— Софья передала мне вашу просьбу. Надзиратели четвертой группы сейчас сдают анализы — вызвали всех разом. А та, с кем вы хотели поговорить, находится в лазарете. В другой палате. Другой возможности не будет.
Ох и ничего себе…
К счастью, башка соображала быстро. Остатки сонливости как рукой сняло. Ай София Павловна, ай умничка! Правда, теперь во всей этой затее был замешан еще и лекарь. Впрочем, он тоже показался мне нормальным мужиком. Главное, чтобы не был замешан в этих темных делишках администрации. Если они вообще имели место.
С другой стороны, имей Тимофей Викторович свой личный интерес в этих мутках, зачем бы тогда ему сейчас мне помогать? Сдал бы Софью руководству — и был бы у нас новый надзиратель… Да и меня наверняка бы попытались обезвредить, чтоб не лез куда не просят.
Двигаясь почти бесшумно, Тимофей Викторович скользнул в открытую тайную дверь. Мы оказались в еще одной палате — совершенно пустой. Даже свет не горел, но, хвала белым ночам, света хватало, чтобы сориентироваться и ни во что не врезаться.
Там мы нашли еще одну дверку — тоже за ширмой. Она была не заперта.
— Она там, — Тимофей Викторович указал на дверь. — Ее заперли, но надолго без присмотра не оставят. У вас не больше пяти минут.
Я кивнул.
— Спасибо.
— Потом поблагодарите. Возвращайтесь тем же путем, мне нужно к надзирателям, — ответил врач и метнулся обратно.
Я собрался с духом и толкнул дверь.
Мне по глазам ударил свет ламп — пусть они были и в ночном режиме, но все равно глаза успели немного отвыкнуть. Катерина сидела на кровати, свесив тонкие ножки-спички в таких же, как у меня, кроссовках без шнуровки. Мешковатое платье с нашивкой четвертой группы сбилось на девушке складками. Она подняла голову, откинула копну вьющихся волос и уставилась на меня в упор.
— Пришел.
Я притворил дверь и тут же направился к девушке. Нельзя терять ни секунды.
— Привет, Катя. Я Володя.
— Я знаю. Только ты не Володя. Ты волк в овечьей шкуре.
— Допустим. Катя, мне очень нужно с тобой поговорить. Задать пару вопросов. Ты сможешь ответить?
Она закачалась из стороны в сторону, задирая рукава своей робы, словно одежда причиняла ей мучения. Я заметил, что ее вены были исколоты — причем синячки на сгибах локтя были совсем свежие.
—
