Борьба: Пленники Тьмы - Владимир Андерсон
Это был единственный человек, который обнаружил бездонную пропасть в его глазах. Ему это не то чтобы не понравилось, просто убрало живую бойкость действия.
«Жор… У меня к тебе просьба… Маша… Она должна бежать отсюда».
Грубо говоря этих слов Волин не понял — его левая бровь вскочила на лоб, а глаза застыли на месте: «Дружище, ты чего? Что такое случилось-то?»
«Мой сын. — чуть ли ни шепнул Гавриил. — Он мёртв… Пожалуйста, не говори ей это. Она убьёт себя… Жора… твоя дочь уже вдова… Моего сына уже нет… Жора… У Маши же будет ребёнок… Она должна бежать».
Георгий склонил голову и положил Гавриилу руку на плечо: «Рафаил мёртв…» Он тяжело вздохнул и вовсе согнулся. Ему стало совсем плохо — Маша и правда убьёт себя, если узнает это. Волин даже не представлял, что с ней будет. Её сердце просто остановится.
«Значит сегодня?» — спросил отец дочери. Отец сына молча кивнул. Завтра будет уже поздно.
Сегодня, 29 марта, день особенный. Сегодня ровно в девять вечера чумы выводят всех на полчаса наружу, на поверхность.
«Маша», — позвал отец дочку. Вокруг все мирно ходили, дыша свежим воздухом.
Территория, по которой могли походить шахтёры, располагалась рядом с железной дорогой и была отгорожена как от неё, так и от всего остального мира проволочным забором с колючей проволокой. По трём углам стояли деревянные вышки, занимаемые чумами раз в неделю. Четвёртый угол через ворота соединялся с главным наружным корпусом группы Донецк-Макеевка.
Мария Железнова тем временем беспорядочно мелькала глазами по толпе в поисках своего мужа. Услышав голос отца, она решила, что он нашёл его, и тут же подбежала: «Что?»
Волин выглядел мрачнее тучи: «Маш…»
«Пап, что ты хотел сказать? Ты не видел Рафаила?»
Георгий никогда в жизни не врал её сильным и добрым глазам, но сейчас другого выхода не было — ему придётся, видя её в последний раз в жизни, соврать ей.
Его голова инстинктивно отвернулась в сторону, но рот отказался говорить. Волин почувствовал, что, если он поведёт себя так, это будет неправдоподобно, и ничего не получится.
Он повернул голову и посмотрел ей в глаза. Добрые, чистые, счастливые глаза. «Какая же она счастливая. Это от мужа. Она видит своё счастье в нём… Она не знает, что его уже нет в живых».
«Маша. У нас мало времени… Запоминай, что я скажу…» — начал Волин.
«Пап. Что-то не так с Рафаилом?»
Эти слова не застряли в его горле, он твёрдо решил не останавливаться: «Слушай меня… Ты знаешь, где здесь тайник для маки?»
Мария кивнула, ещё не поняв, что ей предлагают.
«Вот. Там для тебя хватит места. Туда уже всё положили. Еду, одежду, там есть карта и компас. Через семь минут мы подойдём туда… ребята на всякий случай отвлекут их…»
«Пап, ты что, хочешь, чтобы я убежала?»
«Тебе надо это сделать. Ты беременна. Маки встретят…»
«Нет. Я не буду это делать. Я останусь с мужем. — Мария отвернулась, нахмурилась и зажала гуы. — Я останусь с Рафаилом».
Теперь, когда дочь на него не смотрела, отец получил возможность лгать более искусно: «А кто тебя с ним разлучает. Он бежит с тобой. Только через неделю. Мы не можем устраивать побег сразу двоим. Обещаю, потом он присоединится к тебе».
Мария быстро развернулась обратно, её лицо было заполнено надеждой: «Правда? Обещаешь?»
Маша смотрела прямо в глаза, а она умела видеть правду. Георгий прекрасно знал это, а также то, что от этого ответа зависит всё. Он вспотел везде, кроме лица, потому что там потеть было нельзя, и за какую-то долю секунды в его голове пробежалась целая колонна разных мыслей: «Если я ошибусь, она узнает правду, которую она не способна вынести. Она не может представить себя без мужа. Она убьёт себя. Нет. Надо не просто сказать «да». Надо выразить это слово, как будто оно живёт во мне. Мне должно быть приятно говорить это… Господи, помоги».
«Да».
Это слово Мария ощутила душой: две буквы, слитые в слово, чтобы спасать жизни. Это слово Мария мечтала сейчас услышать. Это слово сбросило гору с её плеч.
«Спасибо, пап, — она обняла его и закрыла глаза. — Спасибо».
В тайнике темно и даже немного сыро. Земля холодная и твёрдая как камень. Мария сидела там, прижав коленки к лицу, и при этом её рост не позволял ей даже приподнять голову. Сверху её прикрывала деревянная дощечка засыпанная землёй и притоптанная снегом. Но, по крайней мере, хорошо дышалось: не то, чтобы существовала настоящая вентиляция, но по сравнению с шахтой всё казалось совершенно другим.
Чтобы не рисковать при проникновении в тайник, шахтёры устроили настоящий спектакль: Гора приказал Лесину подраться ср Столовым. Тем самым человеком, который как Птицев сомневался в Диктаторе. Он хоть и вовремя одумался, но всё же факт несвоевременного подчинения был: он подчинился, но не сразу. За это его следовало наказать, пусть и не так жестоко, как Птицева, но перед всеми.
Николай тогда налетел на него с таким ражем и криком «Да как ты смеешь!», что можно было подумать, что это глубоко личный вопрос. Вскоре из разняли, и стали разбираться, в чём дело; разумеется, чумы. Как на счастье, в этот момент на одной из вышек дежурил Данхр, лично видевший Лесина, ещё утром стоявшего на коленях со словами «Хозяин, прости». Благодаря этому решение не заставило себя долго ждать: Столова перевели в чёрного шахтёра, Николая поставили в пример всем как образец «слуги Империи» и дали банку консервов (к которой он сам потом не притронулся — отдал другим). Ему тяжело было тогда стоять на виду у всех и под этими словами, он считал, что его будут ненавидеть за это, но это продлилось лишь до следующего дня, когда все поняли, что произошло.
Мария не знала всего этого. Когда чумы «хвалили» Лесина, до неё доносились отдельные весьма нечёткие слова и глухой бум — над тайником тогда стояли её отец и свёкр, притоптывая снег. Волин особенно не хотел, чтобы она узнала цену своей свободы, для того чтобы не пришлось платить её ещё раз: нужно, чтобы она убежала быстро и незаметно.
Теперь настало время выбираться из этой разваливающейся ямы —
