Борьба: Пленники Тьмы - Владимир Андерсон
Владимир ответил, что тогда обо всём этом будут мечтать его дети, и, когда они доживут до конца войны, то будут рассказывать уже своим детям, как воевал их дед, и прадед, и, что нет на земле места, где не было войны.
У Александра заболело в сердце, ведь Владимир мёртв, и ни детей, ни жены у него не было, значит некому будет рассказывать о том, как воевал его дед, и прадед, и … И Владимир так и останется солдатом, чьё имя известно, но никому не нужно.
«Нет! — крикнул в уме Александр и побежал ещё быстрее. — Если я доберусь, о нём будут ходить легенды, его будут приводить в пример, он будет нужен, он будет Историей».
Послышался топот копыт, уже сильный и близкий. За какое-то мгновение показалось два всадника — белые лошади и такие же люди. Лицо повстанца осталось неизвестным, но душа заулыбалась.
Через каких-то пятнадцать секунд они были в шаге друг от друга.
«Дружище, ты далёко?» — спросил первый из них, тот, у кого нос покраснее и глаза пошире.
Свой своего за версту чует: Александр радовался, что Своё задание он выполнил.
«Группа Хмельницкого. Красная чайка», — ответил Александр. Последние слова на самом что ни на есть «чрезвычайном» языке значили, что у него срочная посылка.
Несмотря на чрезвычайность их мимика ни чуть не изменилась — такие бодрые и жизнерадостные.
«Ха-Ха», — сказал второй.
«Отлично, папаша! Садись, мигом доставим», — кивнул первый.
«Казаки», — вывел Александр, залезая на скакуна.
Домчали и правда мигом и даже с ветерком.
Командир Никопольской группы Николай Кровин-Кутузов был знаком с Ручьёвым, и как специально ждал у самого края города.
Александр слез с лошади и сделал два шага вперёд, но дальше не смог, ноги не чувствовали. Николай подошёл и обнял его — когда-то они оба находились в одной боевой связке.
«Как жизнь?» — спросил было тот, но почувствовал жар, разлетавшийся от Александра. Его красные и слегка распухшие руки не шевелились и даже не дрожали, по ним и кровь-то не текла.
«Письмо в правом кармане, дружище…» — ответил повстанец и начал падать, но тут же был пойман командиром. Александр не чувствовал ног, рук, живота, спины — вообще ничего не чувствовал, только веки, иногда моргающие на глазах. Раньше всё тело кололо, затем сводило, сжимало, бросало в оцепенение и вот ничего. Но было хорошо, так как ещё никогда не было.
Александр посмотрел вверх — там не оказалось Неба. Откуда-то издали распространялся Свет.
«Саня! Саня!» — командир потряс Ручьёва, но ответа не последовало — повстанец погиб: замёрз насмерть.
«Тебя не забудут», — сказал Кровин-Кутузов и дал указание найти хорошее место для захоронения.
Спустя минуту командир вскрыл конверт:
«От Виктора Хмельницкого командиру группы Николаю Кровин-Кутузову.
Приказываю заминировать пути из Донецка-Макеевки в Днепропетровск. Не вечера 29 марта. По ним, на пути в Днепропетровск, будет двигаться колонна. Предположительно от трёх до пяти бур. Возможно СЧК. В качестве наиболее подходящего места использовать участок Васильковка-Письменное, близ реки Волчья.
При необходимости замените место минирования, но к 20:00 29 марта всё должно быть готово.
Действовать максимально осторожно, возможно, введение чрезвычайного положения при охране транспортных путей.
Первая степень важности.
Виктор Хмельницкий».
Чего нельзя допускать.
Когда чумы узнали, что десятеро из них лежат мёртвыми в пещере, не поверили. Он смеялись над Николаем. Но он поклонился им как хозяевам, просил помощи в «отражении следующего нападения», показывал кровь на своих руках. А они не верили ему. Лишь один совсем молодой, ещё не совсем бесчеловечный чум Данхр решил проверить это.
Тогда начали смеяться и над ним. Но он последовал за человеком, вместе с ним и два его друга на случай нападения маки.
Вид пещеры Данхра вовсе не смутил. Он ещё не знал, что чумы редко гибнут в каких бы то ни было случаях. Ему казалось, что это нередкое событие, что война, хоть и идёт только с маки, но всё же идёт, а значит есть и потери.
Когда он вернулся в Донецк-Макеевку, на его лице не было ни удивления, ни страха, поэтому и его словам о происшедшем никто не поверил. Но его друзья принесли тело Ёгнхра.
Тогда все содрогнулись: где-то при виде лица начальника эсчекистов, искарёженного неведомым страхом, началась паника.
В пещеру отправили чуть ли ни две трети всего личного состава: три буры СЧК и одну буру Чёрного Камня. С ними отправился заместитель Ананхр брат-чум Шинхр.
Первым делом прибывшие хотели убить оставшихся в живых шестерых шахтёров. Но те поклонились им как хозяевам и попросили прощения за то, что не смогли уберечь своих хозяев от смерти; Гора сказал, что мёртвые шахтёры работать не смогут, а ему очень хотелось бы принести свои извинения и на следующий день превысить норму добычи в два раза.
У Шинхра было специальное указание привести в живых хотя бы одного человека, но увидев такое подчинение, он не смог отдать приказ уничтожить остальных — неписаный закон: если он посоветует наверх «удачливого» человека, то повысить могут потом и его самого.
Всех вернули в Донецк-Макеевку.
«Виктор», — сказал Диктатор, обращаясь к командиру болгарской сомы. Тот не заметил окаменелости своего собеседника и того, что в его жилах вместо крови течёт расплавленная сталь. «Да-да, мой друг», — ответил Валиков.
«Мой друг»… Сколько смысла могут вкладывать люди, готовые загрызть в любую удобную минуту. «Мой друг» — обращение, показывающее душевное отношение, а используется по большей части для того, чтобы обмануть.
«Дружище, завтра мы будем готовы…» — в другое время Гавриил мог бы посмеяться этой фразе — как при таком режиме можно быть к чему-то неготовым — но сейчас не стал, ведь теперь он не Командир, он Диктатор. Диктатору нельзя чему-то радоваться, нужно всегда быть сжатым в кулак, чтоб, в случае чего, давить на всех, жать так, чтобы слушались.
Валиков похоже не видел в Гаврииле дальновидного человека, способного действовать в обход очередному шагу — идти не по дороге, а рядом с ней. Ему казалось, что такого командира можно убедить в чём угодно, если отталкиваться от «благих целей» и «желания помочь» своим подчинённым. Он ещё не знал, во что ему обойдётся такое мнение.
«Георгий», — Гавриил обратился теперь уже к своему
