Владимир Чистяков - Несносная Херктерент
— Интересно, что будет, если в коридоре повесить? Ты мне тут такой макияж изобразила, что не узнают.
— Провисит до первого мальчишки — упрет к себе, и будет, сама знаешь, чем заниматься. Ты заметила, в библиотеке разобрали почти все книги про художников, кто хоть раз писал ню?
— Теперь давай я тебя нарисую, — говорит Софи.
Эрида стоит у зеркала, оттянув ногу назад, словно балерина и набросив на плечи шаль.
— Сядь на подоконник. Держи шаль так, словно закрываешься от кого-то. Смотри смущенно.
— Так?
Глаза опущены, голова наклонена.
— Вот!
— Да ты тут меня совсем маленькой сделала!
Эрида на рисунке выглядит ребенком, застигнутым нагой в неудачный момент. На лице смешанное выражения испуга, смущения и какой-то непосредственной наивности.
Сравнивают оба рисунка.
— Хм, — с глубокомысленным видом изрекает Софи, встав в позу оратора и подняв к верху палец, — что интересно, типы, представленные на данных изображениях, по мнению многих мужчин, являются примерно одинаково привлекательными, как с эстетической, так и с… другой точки зрения.
Эрида запускает в неё подушку. Софи ловко уворачивается. Обе хохочут.
Такое впечатление, что содержимое шкафа Эриды бесконечно. Чехлы с шубами. Коробки с обувью. Яркие коробки с мирренскими надписями. Софи с интересом открывает одну из них и достает атласные балетные туфельки с лентами.
Разглядывает, примеряет к ноге
— Ой, — удивляется Софи, пощупав жесткий носок.
— Что там?
— Он совсем твердый.
— А ты что хотела, это же пуанты.
— Настоящие балетные туфельки?
— Ну да. Мирренской фирмы в них выступают лучшие балерины мира, включая нашу Геллетт.
— По прозвищу Императрица?
— Ну да, её почти все так зовут.
Софи надевает туфельку (у неё с Эридой один размер)
— Эр, а зачем носок жесткий? Что бы фуэте делать можно было?
— Ну да, хотя пуанты уже давно так делают, раньше, чем фуэте придумали. Носок проклеен и проложен картоном, подошва проложена толстой картонной стелькой и подшита тонкой кожей. В этой мастерской есть даже выточенные из дерева специальные колодки- этакие скульптурные портреты стоп всех самых известных балерин, как наших, так и мирренских. Про пуанты этой мастерской говорят что их, в отличие от всех остальных, сразу надевать можно.
— А разве не так?
— Нет, конечно. Пуанты — это тебе не туфли от Теренн, в которых можно отправляться на бал, едва достав их из коробки.
Балерина сначала разбивает носок молотком, что бы был несколько помягче, потом колотит по стельке. Иногда стельку совсем выдирают. Подошву трет о терку, подпиливает самый кончик туфли, и прошивает эту дыру суровыми нитками — все это нужно, что бы не скользить по полу. Иногда, прежде чем надеть, туфли слегка мочат, что бы лучше сели по ноге. Ленты к туфлям балерина тоже зачастую пришивает сама.
Софи попыталась завязать ленту.
— Надо не так.
— А как?
— Смотри.
Судя по ловким движениям рук, обычно неуклюжей Эриды, пуанты она надевала частенько.
— Откуда ты всё это знаешь?
— Так я года два балериной быть хотела. Все спектакли с Императрицей смотрела.
— Помню, я тебя несколько раз в ложе видела.
— Я просила отца отдать меня в Императорскую балетную школу. Он был не против. Императрица приезжала к нам. Меня смотрела. Я жутко боялась, но показывала ей всё, что могла. Отцу прямо сказала — балериной быть могу, но дальше второй солистки не поднимусь. Того, на что не хватает таланта, можно достичь упорной работой, а я известная лентяйка. К тому же, люблю покушать. И мне сразу разонравилось быть балериной. Не хочется быть второй.
— Я тоже второй быть не люблю. Слушай, а покажи что-нибудь! Ведь даже императрица сказала, что ты можешь быть не худшей балериной.
Эрида зачем-то перекручивает ожерелье так, чтобы оно, как пояс, болталось на талии.
Эрида резко вскидывает ногу почти на сто восемдесят градусов. Обхватив ногу руками, стоит так несколько секунд. Усаживается на шпагат. Софи чуть рот от изумления не открыла.
— Ну и растяжка у тебя, Эр!
Эрида вскакивает. Делает два оборота, наклоняется вперед. Резко вскидывает вертикально вверх ногу. Руки заводит за спину.
— Во как я ещё могу!
Софи вскакивает.
Миг — и она в такой же позе.
Носом почти касается носа Эриды.
Обе смеются.
Встают нормально.
— Не знала, что ты такая гибкая.
— Это ещё что, ты Марины не видела, увидь её императрица — точно бы стала умолять Императора, что бы он её в балетное училище определил.
— С чего ты взяла?
— Я ей показывала, что могу, ей понравилось, и захотелось повторить. И у неё всё получилось. Я ей сказала про балет, а она ответила, что профессиональные балерины — самые дорогие проститутки страны, и что со времен Прошлого Правления, когда Императорская труппа была коллективным гаремом императорской семьи, изменились только посетители, но не характер борделя.
— Интересно, кто ей это сказал?
— Все, и никто. Она обожает делать неочевидные, но верные выводы из очевидных вещей. Она сказала: «Императрицу так зовут не из-за того, что она здорово танцует, а потому, что она с отцом дружила столь же близко, как Кэрдин в свое время».
Софи промолчала. Слухи и ей известны, и она, хотя и считает их правдивыми, предпочитает не говорить на подобные темы. Лучше перевести разговор на что-нибудь другое.
— Почему же ты на гимнастике чуть ли не последняя?
— Не знаю. Когда на меня люди смотрят, я как-то теряюсь. Мышцы словно деревенеют.
С усмешкой изучают отражение. На Эриде шляпка, очки, несколько длинных перепутанных жемчужных ожерелий, свешивающихся ниже пупка, и балетные туфельки.
У Софи бархотка на шее, ещё одна на середине бедра левой ноги, мехове боа через плечо.
Переглядываются.
— Правда, мы замечательные?
Обе хохочут.
— А теперь ты мне позируй: ложись на бок спиной ко мне.
Так и не одевшись, лежат на кровати, листая альбом репродукций.
— Представляешь, что будет, если эти рисунки найдут?
— А что может быть? Висит же в Императорском музее портрет Эоны Сордар. На ней тоже ничего нет, а ей лет десять — одиннадцать, не больше.
— Ты бы ещё служанок с фресок в старых мирренских гробницах вспомнила!
— Вообще — то, судя по ожерельям и прическам, там и принцессы изображены. Не вполне понимаю, почему изображение обнаженной женщины — искусство, а если нашей ровесницы — то у художника могут быть проблемы с законом.
— Ну, у Пархена проблем не было, хотя его изображения школьниц на пляже взбесили некоторых феминисток. Они даже привлечь за растление его хотели.
— Там всё было чисто, мне Кэрдин говорила, отцу, кстати, эти рисунки понравились, но он об этом сказал, только когда негласная проверка закончилась. Художник ему напомнил какого-то известного иллюстратора из другого мира.
На следующем листе как раз знаменитое изображение принцесс.
— А давай, как они оденемся?
— Так на них же и нет почти ничего.
— Не скажи, видишь, браслеты, косички.
Запасы косметики у Эр тоже превосходят все мыслимые пределы. У Софи куда меньше.
Первой принцессой решили сделать Эриду, как более смуглую. Софи заплетает ей множество косичек. Проводит стрелки около глаз. Берет помаду, обводит сосок Эриды. Та хихикнула.
— Щекотно!
Каждая надевает на предплечья по несколько браслетов.
Софи застегивает тоненький серебряный поясок.
Проходит на носках, ритмично покачивая бедрами. Звякают браслеты на запястьях и щиколотках.
— Смотри, я танцовщица.
Эрида торопливо делает набросок.
— А может, фото поделать, а потом уже с них рисовать? У меня цветная пленка есть.
— А кто проявлять будет?
— Я и буду.
— Ты сможешь?
— Конечно. Мне уже два года фотографией заниматься нравиться. Я даже как в старину, на стеклянные пластины фото делать умею. Реактивов целый ящик. Марина про них расспрашивала.
«Ой, мама!» — думает Софи.
— Смотри, если с этим фильтром, то фото будет такое коричнево-желтоватое, как в старину.
— Эр, у тебя мундштука часом нету?
— Мундштука… Не, нет, капитанская трубка была где-то.
Со шкафа стаскивают плюшевого тигра, по расцветке и выражению морды мало отличающегося от настоящего. Софи устраивается у него на спине. Костюм — только бусы и шляпка. Сначала сидит, потом укладывается и обнимает зверя.
— Если подретушировать чуток, — Эрида щелкает затвором, — то тигр совсем, как живой будет.
Эрида протягивает Софи фотоаппарат.
— А теперь ты сними меня. С мечом, как воительницу.
— У тебя, что, и меч есть?
— Конечно! А у тебя разве нет?
Софи промолчала. Прославленные Мечи Дины она видела только в витрине. «Ты не коснешься «Глаза Змеи» до совершеннолетия!» — непривычно властным тоном сказала Кэретта Марине. Это было на одном из прошлых парадов. Чем-то он был важнее других, по крайней мере, на Кэретте была старинная портупея, и золотом и камнями сверкала на боку любимая рапира императрицы. Софи прекрасно знает — если Кэретта запретит что-либо одной из них — запрет распространяется и на другую.
