Александр Золотько - Цель – Перл-Харбор
– Вы готовы отказать мне в моей просьбе? – холодно осведомился Орлов. – Вы будете делать одну ставку и ставить все, что у вас есть?
– Нет, конечно. До тех пор, пока ваши просьбы не вступают в противоречия с моими планами, я не вижу причин отказываться от сотрудничества с вами. Если окажется, что вы что-то напутали, то…
– То и в этом случае вы не сможете мне ничего сделать, – спокойно сказал Орлов. – Но я не ошибаюсь. Я знаю, как развивались события после японского удара по Гавайям. И я даже представить себе не могу, как они станут развиваться, если этого удара не будет. Не исключаю того, что в результате все будет даже лучше, чем было на самом деле, но испытывать судьбу я бы не хотел.
– И я тоже… – кивнул Сталин. – И я – тоже… То есть удар должен быть нанесен. Но одного желания японцев… и вашего тоже – мало, чтобы удар состоялся. Мои адмиралы утверждали, что при правильно поставленном патрулировании приблизиться к острову незаметно японцы не смогут. Плюс наличие оживленной линии торговли между нами и американцами. Кроме того, американцы уже начали разворачивать там эти… радары, если не ошибаюсь… Наши ученые говорят, что эти устройства могут обнаруживать самолеты противника за сотню километров уже сейчас, а в перспективе… Получается, что американцы и в самом деле должны подставить голову под удар, а иначе у самураев ничего не получится…
– Но ведь удар был нанесен. И вполне успешный удар, – возразил Орлов. – Значит, это возможно. Значит, нужно просто найти способ… Финт, если хотите.
– Хочу, – кивнул Сталин. – Очень хочу. И Черчилль, я уверен, тоже хочет. Для него вступление Америки в войну – спасение. Пусть даже врагов станет больше и под угрозой окажется Индия – жемчужина британской короны, но зато какой союзник будет приобретен!.. То, что Черчилль согласится сотрудничать с вами, это было понятно с самого начала, правда… У меня возник один вопрос. Даже не так – вопросов возникло много, но один – самый… ну, странный, что ли… Не проконсультируете?
– Пожалуйста.
– Из вашего разговора с Черчиллем следует… – Сталин поискал в папке и достал несколько листов машинописного текста, – следует, что вы с ним разговаривали уже после встречи господина премьер-министра Великобритании с Гопкинсом и президентом Америки Рузвельтом… Так?
– Да.
– Но Гопкинс улетел из Москвы только вчера. И даже если уже успел пообщаться с Черчиллем, то…
– Я встречался с Черчиллем девятнадцатого августа, – спокойно, как о чем-то простом и привычном, сказал Орлов. – После возвращения его на острова.
Сталин непроизвольно взглянул на свой настольный календарь:
– А беседа Зорге с Ямамото происходила двадцать девятого июля…
Легкая тень скользнула по лицу Сталина.
– Что-то не так?
– Знаете, – помедлив, сказал Сталин, – мне очень трудно привыкнуть к тому, как вы легко обращаетесь со временем. Я даже немного удивлен, что вы настолько мне доверяете… При вашей нелюбви лично ко мне вы тем не менее даже мысли, похоже, не допускаете, что я отправлю телеграмму Черчиллю и сообщу ему… ну, скажем, о том, что знаю о времени и месте предстоящей встречи его с президентом…
– Я могу вас даже ненавидеть, Иосиф Виссарионович, но это не значит, что я не оценил ваш прагматизм. Вы работаете на Империю, хотите вы того или нет. Посему – мы с вами союзники. Пока – это я тоже понимаю. Такие же временные, как вы и Черчилль. Он, кстати, это понимает. Рузвельт тоже понимает, но это не мешает всем вместе пытаться выжить в этой войне, поддерживая друг друга.
– Это даже мне понятно, – кивнул Сталин. – Мне не понятно – почему вы выбрали Рамзая?
– Есть другие варианты?
– Сами бы пошли к адмиралу. Как ко мне.
– Не все зависит от меня, – тихо сказал Орлов. – Я тоже не могу быть везде и всегда. Открою вам тайну – сейчас, в этот день, я и так нахожусь в двух местах одновременно. Здесь – и недалеко от Смоленска. Вы даже не пытайтесь понять – у меня самого голова идет кругом и трещит череп…
– Я и не буду, но вот Рамзай… Он не имел права… Он слишком легко пошел на контакт с вашим человеком. Разве вы не знаете, что он работает на немцев? – Сталин снова взял трубку в руки, покрутил и положил ее на стол. – Вы не боитесь, что он передаст информацию прямо Гитлеру?
– Он не работает на Германию, – сказал Орлов. – Он…
– Он в любом случае не должен был без моего указания брать на себя такую ответственность. – Рука Сталина сжалась в кулак. – Не имел права.
– Он не успевал. Кроме того, он не мог быть уверен, что вы санкционировали бы его участие в операции…
– Конечно, нет. Эти его вечные бабы, пьянка… Мы передали нашему послу в Токио список потенциальных кандидатов на вербовку в тамошней европейской колонии, так Рамзая вычеркнули сразу. Он, оказывается, нацист и пропойца… Я бы предложил вам кого-нибудь другого. У нас есть люди в Токио, чтобы… – Сталин замолчал.
Он снова взял себя в руки, кулаки разжались, на лице появилось подобие улыбки.
– Ладно, что прошло – то прошло. Вам удобнее работать через Рамзая – вам виднее. Черчилль возьмет… взял на себя работу с Рузвельтом – прекрасно. Что дальше?
– Вы же читали стенограмму. До пятого августа я должен представить Ямамото решение проблемы. Сделать нечто, что убедит его в осуществимости операции.
– Но ведь вам никто не мешает все подготовить и сообщить хоть сейчас готовый результат. – Сталин внимательно смотрел на Орлова, следил за каждым его жестом. – Вы можете отправиться в будущее или прошлое, там хоть год, хоть десять сидеть и размышлять, а потом…
– Я уже говорил – не все от меня зависит. И я не так свободен в перемещениях во времени, как это может показаться… – Орлов встал, одернул гимнастерку. – Вот и сейчас я вынужден откланяться. Дела, знаете ли…
– Боюсь, вы упускаете из виду еще одно обстоятельство, – сказал Сталин. – Или делаете вид, что не придаете ему значения…
– Что вы имеете в виду?
– Если вы сказали правду и нападение на Перл-Харбор действительно состоялось…
– Я сказал правду.
– Я и не сомневаюсь, – по-отечески улыбнулся Сталин, мгновенно став похожим на свои официальные фотографии с детьми. – Но ведь вас должно интересовать не только то, как восстановить историю, но и то, почему произошло такое вот нарушение обычного ее течения. Я бы в первую очередь попытался выяснить именно это. Может, если устранить причину изменения, то не придется ломать голову над всем остальным…
– Есть человек – есть проблема, нет человека – нет проблемы, – пробормотал Орлов.
– Что? – не понял Сталин.
– Так, к слову пришлось. – Орлов пригладил волосы и вздохнул. – Я постараюсь все подготовить в кратчайшие сроки. Может быть, даже до завтра – не хочу рисковать. Если для решения проблемы понадобится время…
– Или путешествия в нем, – сказал Сталин. – Значит, вы позвоните в секретариат, как обычно, и товарищ Поскребышев…
– Да, я помню. И помню, что лучше – после полуночи. Я помню… – Орлов, не прощаясь, кивнул, взял со стола папку и шагнул к двери.
Он ждал вопроса.
Он ждал вопроса уже давно, думал, что Сталин должен был задать его еще во время прошлой встречи, но тот упрямо вопрос не задавал. И это удивляло Орлова. Удивляло настолько, что на этот раз он не выдержал.
Не доходя до двери, Орлов остановился и четко, через левое плечо, повернулся к хозяину кабинета.
– Что-то еще? – спросил тот.
– Двадцатого июля немцы сообщили, что…
– Я знаю, что сообщили немцы двадцатого июля, – не поднимая головы от карты, сказал Сталин. – Они лгут. Мой сын не мог сдаться в плен…
– Он… – начал Орлов, но замолчал.
– Если он стал предателем, то… он не мой сын.
– Он не пошел на сотрудничество с немцами, – тихо сказал Орлов. – Все, что они говорили и скажут…
– Мой сын не может быть предателем… И если вы думаете, господин Орлов, что я стану вас просить его вытащить из плена или не допустить того, чтобы он в плен попал, то вы… Я хорошо усвоил правила вашей игры. И до декабря я буду играть по ним. До декабря…
– Хорошо, – сказал Орлов и вышел из кабинета.
– До декабря, – повторил Сталин.
9 июля 1941 года, Юго-Западный фронт
Полуторку мотало из стороны в сторону, борта скрипели и громыхали, что-то лязгало под кузовом, и лейтенанту Сухареву постоянно казалось, что еще один такой скачок, и машина просто развалится на куски.
Сидевшему у заднего борта Сухареву приходилось все время держаться за доски кузова – остальным, сидевшим у кабины, доставалось куда меньше. Но Сухарев не завидовал им. Он сам выбрал себе место, так, чтобы видеть одновременно и арестованного капитана Костенко, и его жену с детьми, и на всякий случай штурмана из экипажа «восьмерки», старшего лейтенанта Зимина.
То, что он пытался остановить Костенко ночью и даже был им избит, ничего не меняло. Избит-то он, конечно, избит, но как-то уж очень нарочито, что ли… Распух нос, разбита губа – все? И это сделал человек, которому нужно было во что бы то ни стало захватить самолет и вывезти свою семью? Если бы самому лейтенанту Сухареву пришлось вот так прорываться, он бы дрался куда злее… Если бы пришлось…
