Виталий Сертаков - Заначка Пандоры
— Извини, пока не вижу ничего оригинального. Насколько я помню, схема проста: жевать грибы и тихо тощать среди кактусов. Для этого и нужна поездка в Мексику?
Оба компьютера заявили о полной готовности. Ковальский совершал привычные механические движения, втыкал штекеры, менял режимы восприимчивости, наконец, помедлив, выдал на контакты датчика самый малый ток. На панели засветился третий диод, пару раз моргнул, погас, затем снова включился — уже окончательно. Руки Юджина двигались, а в ушах всё отчетливей раздавался скрежет открываемого замка. Она стремилась в Мексику…
— Ты хотел услышать — я рассказал! — не обиделся Роберт. — Инна туда не за грибами собиралась, для этого переть на край света нет смысла, достаточно в Амстердам сгонять. Она вбила себе в голову, что… ну, что, может быть, ей там полегчает с диабетом…
— А? — Ковальский невольно разинул рот.
— Да, потянуло и всё тут, ничего не сделаешь. Последний год только и разговоров, чуть ли не грезит своими индейцами. Конкретной цели никакой — пирамиду там новую открыть или навсегда поселиться… Я же говорю, живет за троих, на месте не удержишь. За то и люблю, наверное, хотя врагу такой жены не пожелаю. Я сам-то довольно чокнутый, как ушел от предков в семнадцать лет с гитарой, так и вращаюсь. Это здесь, в Берлине, болото, народ сидит вечерами по барам без музыки, точно на поминках, а там мы чудили обалденно. Но, по сравнению с Инкой, признаюсь, я пас…
Ковальский переводил взгляд с одного монитора на другой. Как всегда при разгоне датчиков, его охватило чувство сродни религиозному экстазу. Шесть лет прошло с того дня, как они впервые научили крысиный мозг жить без тела, а затем добились обратной сенсорной связи на простейшем рефлекторном уровне; но каждый раз, запуская сигнал побудки, он трясся, будто фанатик перед святыми мощами. Трясся и переставал замечать происходящее.
Роберт продолжал еще что-то говорить, приканчивая шестую бутылку пива. Как бы парень ни храбрился, ни создавал видимость, что понимает ситуацию, в глубине души он, несомненно, начинал чувствовать, что не всё так просто, что сегодняшний побег супруги — вовсе не побег. Ковальский пока ни слова не сказал ему о своих худших предположениях. Тем более Мексика…
Он поймал затухающий шлейф. Всё как тогда, в Калифорнии, когда Гарсия передал результаты первичных наблюдений. Фантастическая амплитуда в бета-развертке, зона покоя в шестнадцать раз меньше активной, что совершенно немыслимо и не встречалось ранее ни у одного рецептора, и процент наложения… Он переметнулся ко второму монитору, забегал по клавишам.
— О, Боже, на сей раз почти девяносто шесть процентов!
— Что такое? Чего ты стонешь? — перепугался Роберт. — Ты соображаешь в этой белиберде? Ты ее нашел?
— Нет, пока нет, я же говорил, это не радар! Я вижу только, что некоторое время назад — пока не могу сказать точно когда, идет обработка данных, но скорее всего ночью — ее мозг опять вышел на контакт…
— Контакт с кем? С пришельцами, что ли?
— Сомневаюсь. Есть у меня одно предположение, но проверить его можно только в нашей лаборатории… На всякий случай я отослал записку своему шефу, вдруг у них осталась капля разума. Но наши с тобой головы так не умеют, это уж точно.
Датчик негромко пискнул, один из огоньков погас. Плохо дело…
— Женя, ты думаешь, что Инка… сходит с ума?
— Успокойся, я тебе десять раз повторял, все рецепторы абсолютно нормальны.
Не мог же Ковальский сказать издерганному мужу, что показатели возмущения таинственной зоны на Юкатане, по данным компьютера, уже на девяносто процентов совпадают с показателями мозга Инны Кон! Потому что тот задал бы сразу логичный вопрос: что будет, когда совпадение достигнет ста? И на вопрос этот у Ковальского подходящего ответа не имелось, прежнее максимальное наложение у той мексиканки с Аляски достигало, помнится, восьмидесяти трех процентов.
И уж тем более он не допускал и мысли рассказать Бобу о крысах…
О крысах знали только он, Эдвард и Большой П. Рапорт они составили по всей форме, а Пендельсон собрал их после и спросил: «С чем мы столкнулись? Смелее, ребята!»
— Полагаю, недопустимая халатность, сэр! — Как младший по должности, Сноу козырнул первым.
— Ваше мнение, Ковальский? — Большой П. выглядел совершенно разбитым.
— Вопиющая халатность, сэр! — подтвердил Юджин. — Я указал в объяснительной, что этот лаборант, Тенесси, находился на рабочем месте в состоянии опьянения и, безусловно, должен быть немедленно уволен. Своей вины я не слагаю, сэр. Я отвлекся и не провел обязательный контроль перед заступлением на смену.
— А что он сам пишет в объяснительной? — спросил Большой П. с таким видом, будто ничего не читал.
Они все вместе разыгрывали небольшую партию на случай вмешательства более крупного начальства. Слава Господу, в ту ночь Сноу заступил дежурным оператором, а старик Пендельсон знал его еще студентом. Они могли доверять друг другу — все трое — и на ходу прокручивали варианты поведения…
— Он пишет, что отошел ненадолго в туалет, а когда вернулся, обнаружил тлеющую проводку автопоилки. Сообщать дежурному не стал, хотя это вменено инструкцией. Надеялся справиться собственными силами. Он перевел животных из четвертого вольера в третий, поднял крышку, обесточил поилку и отправился за инструментом, чтобы вывернуть консоль. Когда он вернулся, увидел, что крысы сбежали. Видимо, неплотно защелкнулся замок на дверце вольера…
— Юджин… — Большой П., как всегда в состоянии крайнего возбуждения, крутил в пальцах незажженную сигару. — Юджин, через час я докладываю о результатах расследования Большому Ю., и копия докладной уходит в аналитический отдел. Как по-твоему, версия о вопиющей халатности выглядит достаточно достоверно?
Ковальский понимал, что на самом деле вопрос звучит иначе: «Юджин, достаточно ли глупы парни из службы безопасности, чтобы не потребовать кусок сгоревшей проводки, которого не существует в природе? Достаточно ли они ленивы, чтобы не заглянуть в лабораторный отсек, дверцы на вольерах которого сконструированы так, что ни одна крыса даже при открытом замке не в состоянии выбраться наружу?..»
— Да, сэр! — глядя профессору в глаза, подтвердил Ковальский. — Этот Тенесси был попросту пьян. Я провел с ним беседу, он признал этот факт.
— Хорошо! — Пендельсон оторвал от сигары верхний лист. — Идите работать.
Они вышли, переглянулись и отправились работать. Спустя неделю Большой П. собрал их снова. Они провели сутки, безуспешно пытаясь собрать в кучу разрозненную картину прошлой субботы. После они собирались снова и снова, всякий раз перебирая тысячи вариантов нагрузки, но наложение у крыс, как и всегда, не превышало семнадцатипроцентного порога. Обычный штатный уровень телепатии одомашненных животных. У диких особей порог непременно оказывался выше, что лишний раз говорило в пользу более развитых механизмов внутривидовой коммуникации и не более того. Данная тема обсасывалась тысячи раз и с научной точки зрения никого на базе особенно не занимала. С незапамятных времен человек принимал как должное, что меньшие братья телепатически общаются между собой, особенно во время охоты, опасности или массовых миграций. Гораздо более обидным представлялось, что ни один из многочисленных добровольцев-людей, включая поголовно весь персонал института, не реагировал на активность генератора. Показатели у женщин, впрочем, оказывались вдвое выше, чем у мужчин, но в целом человеческий разум оставался глух. Феноменальное исключение составляла мизерная кучка разбросанных по планете рецепторов.
Через два месяца Большой П. сдался. По умолчанию признали, что имел место сбой приборов. Больше о происшествии двухлетней давности не было сказано ни слова. Потому что проще было добровольно отправиться в психиатрическую клинику и поставить на «Секвойе» большой жирный крест…
Про крыс и про многое другое Ковальский рассказать Бобу не мог: где-то тут, очень близко, проходила граница национальной безопасности. И хотя она была уже не единожды нарушена, усугублять положение явно не стоило. Вместо этого Юджин спросил:
— Скажи, а ты в курсе родословной своей супруги? Вдруг это у нее наследственная тяга?
Роберт пожал плечами, не отрывая завороженных глаз от экрана, разделенного на четыре квадрата, в каждом из которых разворачивался многоцветный хоровод цифр и линий.
— Точно не знаю… Вот ты сейчас спросил, так я вспоминаю. Вроде бы она как-то говорила, что ее прадед был моряк, то ли бразилец, то ли испанец… Гляди, вот тут изменилось! Что это значит?
— Это значит… — Ковальский потер щетину на подбородке.
Совершенно некстати вспомнилась Лайза, она ненавидела его небритым. Черт подери, какую-то неделю назад он имел уважение, которого добился годами каторжного труда, уютный дом в самом центре Силиконовой долины и любимую подружку. А теперь он прячется, словно мышь в норе, на пару с русским рокером и даже толком не знает, от кого ждать пули.
