Наоми Вуд - Миссис Хемингуэй
На столе – початая бутылка шампанского: зеленое стекло просвечивает на солнце. «Перрье Жуэ», что характерно: где бы Эрнест ни оказался, денежных проблем у него не возникает.
– Позволь мне освежиться немного. – Он прячет грязные руки за спиной, словно арестант.
Сквозь запах машинного масла и сапожной ваксы пробивается сладкий химический аромат. Духи? Возможно. Наверняка он развлекался тут со шлюхами.
Туалетный столик завален картами и документами, из-под бумаг свисает длинный лоскут, – похоже, туалетная бумага. Внизу на улице собрались женщины и что-то обсуждают. Марта выглядывает в окно, но может различить только длинные колыхающиеся юбки.
Из ванной возвращается Эрнест. С вымытыми руками, сидя на карамельного цвета покрывале, он похож на счастливого ребенка. На розоватом атласе разложены винтовки и ручные гранаты. На прикроватной тумбочке стоит еще одно ведерко для шампанского. Интересно, успевает ли лед растаять, прежде чем муж приканчивает очередную бутылку?
– Где ты это взял? – Марта кивнула на бутылку брюта.
– В подвале отеля. Я планирую опустошить его запасы.
– А потом?
– А потом двину в «Лэнсон».
– Вообще-то я не это имела в виду.
– Я знаю, – он подложил под себя ладони и, подавшись вперед, посмотрел на сидящую на подоконнике Марту. – Ты была здесь во время высадки союзных войск?
– Я прибыла на корабле Красного Креста.
– Официально?
– Нет. Спряталась в сортире.
Эрнест широко ухмыляется. Когда он в духе, его восхищает храбрость Марты.
– Как голова?
– Проклятые эскулапы не разрешают снять повязку.
– Без головы тебе пить будет нечем.
Эрнест явно задет. Он терпеть не может разговоров о своем пьянстве. Тюль на окнах колышется под легким ветерком, гвалт внизу на площади становится все громче, подходят все новые женщины, некоторые о чем-то спорят. Отвернувшись от окна, Марта замечает пистолет, лежащий рядом с журналистским значком Эрнеста.
– Ты привез с Кубы оружие отца?
– Подумал, отец хотел бы, чтобы я приставил его к голове нациста. Учитывая, что последней падалью, которой касалась эта штука, был шоколадный торт.
– Это неправильно. Ты репортер, а не солдат.
Услышав звук сирены, Эрнест тоже подходит к окну; оба всматриваются в небо. Уже в который раз за их жизнь. В повторении этого ритуала есть что-то успокаивающее: они словно вернулись в Мадрид и снова вместе и неженаты.
– Пойдем в убежище?
– Да ну.
И на улице бегущих в убежище тоже что-то не видно.
Эрнест подходит к радиоле, включает мазурку. Старый лис, это же их музыка из мадридских времен! Марта точно помнит, где запись зашипит – пластинка поцарапалась, когда полетела Эрнесту в голову в одну из их самых горячих ссор на «Финке». Из-за чего они тогда поругались? Выпивка. Война. Женщина. Извечная троица.
Эрнест некоторое время наблюдает за вращением пластинки, прежде чем поднять на жену восхитительно честные глаза.
– Какая ты красивая, Марти, когда сидишь вот так, с солнцем в волосах. Я ужасно скучал по тебе, Кролик.
Если он сейчас не дотронется до нее, она выдержит. Но Эрнест подошел вплотную, так, что слышно его тяжелое дыхание, слышно, как он сглатывает слюну. Он ласково убирает прядку волос с ее лица, заправляет за ухо. Марта собирается с духом – но тут он целует ее в шею, в ямку между ключиц.
– Скажи, что ты скучала по мне!
– Свин, – выдыхает она. – Конечно, я скучала по тебе.
– Ты была так далеко. Мы опять можем быть вместе.
– Эрнест.
– Вдвоем посреди войны, как в старые добрые времена.
– Эрнест!
Сирена смолкла. Похоже, ложная тревога. Люди на улице все еще с опаской посматривают на небо. Марта поворачивается, чтобы сказать ему то, что так долго твердила про себя. Что у них не может быть общего будущего. Но он уже стоит у кровати, пересыпая лед из одного ведерка в другое. Потом наливает шампанского себе в бокал.
– Я хочу сказать, что.
– Что тебе нужно выпить? Мне тоже, – беззаботно откликается он, но руки у него дрожат, когда он наполняет второй бокал.
– Сколько ты выпиваешь за день?
– По утрам я заливаю хлопья шампанским, а чай завариваю джином. – Эрнест потер виски через повязку. – Я не хочу сейчас ругаться из-за этого.
– Все эти годы, – начала она, – мы только и делали, что ругались.
Он протягивает ей пенящийся бокал.
– Потому что мы из одного теста. Потому что мы оба писатели.
– Это недостаточное оправдание. Я семнадцать дней провела в посудине, набитой динамитом, а ты совершил приятную прогулку на гидроплане. Ведь ты вполне мог и для меня добыть место.
Эрнест залпом опустошает бокал.
– Я не хотел, чтобы ты сюда приезжала. Чего ради добывать тебе место в самолете, если я вообще не хотел, чтобы ты была здесь?
Марта отставляет нетронутый бокал, надевает ранец. Все, с этим занудным эгоизмом почти покончено.
– Меня здесь больше и не будет.
– Марти. – Эрнест дергает за ремешок ранца, усаживая ее к себе на колени. Держит Марту за руки, гладит ей ладони своими большими пальцами. – Кролик. Вспомни Испанию. Нам нужна война, только тогда мы чувствуем силу друг друга. Давай не поедем на Кубу. Давай последуем за фронтом, если он нас крепче свяжет. Какая-нибудь война всегда найдется. Вместе мы сила, а друг против друга – беззащитны. – Он сжимает ее ладони. – Ты говоришь так, словно уже все решила. Но, может, стоит подумать? И начать все сначала?
Слышится выстрел, потом стук деревянных подошв и хлопанье дверей. Парижане прячутся в домах.
– Почти как в Мадриде. – Марта печально улыбается: сколько с тех пор утрачено!
– Наш брак в безопасности, пока нам самим грозит опасность.
– Даже не знаю, хочу ли я, чтобы это было правдой. – Посмотрев на его покрытые шрамами руки и перевязанную голову, она встает. Нужно от него оторваться, иначе ей никогда не произнести этого вслух. – Я не думаю, что нам стоит оставаться вместе.
Он ошарашен, точно его ударили исподтишка.
– Я люблю тебя, – горько произносит он. – Я подсел на тебя, как долбаный наркоман. – Потом поднимается, но лишь для того, чтобы прикончить ее нетронутый бокал. – Просто обещай мне подумать. Давай начнем сначала, Марти, мы ведь можем прожить новую жизнь, где хотим. Мы даже в канаве можем жить, если это сделает тебя счастливой, Кролик.
Марта уговаривает себя сказать «нет», просто открыть рот и сказать Эрнесту, что она больше не собирается думать об их совместной жизни, но вместо этого кивает, потому что за эти семь лет она тоже подсела на его любовь.
Она целует его в щеку, чуть не перевернув бокал. Тут же вспоминается их китайский медовый месяц: самолет сорвался в крутое пике, а когда наконец выровнялся, Эрнест как ни в чем не бывало поднял свой стакан: «Ну вот видите, ни капли не пролил!» И только после этого оглянулся проверить, как там жена. А потом Марта сидела, уставившись в иллюминатор, и размышляла, за кого ее угораздило выйти замуж. Его настоящей женой всегда была выпивка, а Марта так, любовницей.
Марта собирает вещи и направляется к выходу. Идет мимо гигантской ванной со сдвоенной раковиной и таким огромным биде, что в нем можно выкупать собаку. И уже стоит у самой двери, когда порывом ветра со стола сбрасывает карты. Замеченный ею рулон туалетной бумаги раскатывается по ковру.
– Эрнест! – смеется она.
Потом наклоняется поднять карты и видит, что начало рулона исписано синими чернилами. Почерк Эрнеста на шести квадратиках туалетной бумаги.
– Постой, – напряженным голосом произносит он. – Я сам все подниму.
Но Марта уже поняла, что он пытается от нее утаить: на туалетной бумаге, зияющей дырками от чернильных клякс, записано любовное стихотворение. Марта прочитывает его до конца. Занавески хлопают Эрнеста по спине.
– «Мэри, в Лондон», – произносит она. – Что это? Кто такая Мэри?
– Корреспондент «Тайм», – признается Эрнест, даже не пытаясь отвертеться.
Марта сворачивает рулон и ставит на стол. Так вот отчего Сильвия так странно смотрела на нее утром. Не потому, что забыла – просто решила, что Марте уже нашли замену. Возможно, Сильвия даже встречалась с этой Мэри. Марта уставилась на рулон, не в силах оторвать взгляда от нелепых стихов.
– Я не понимаю тебя. Ты говоришь, что тебе невыносима мысль о том, чтобы потерять меня, но в то же самое время пишешь стихи другой женщине?
Эрнест смотрит на нее умоляюще – но молча. Облепленный тюлем, точно жених – фатой своей невесты.
– А как фамилия Мэри?
– Уэлш.
– И кто же она тебе, эта Мэри Уэлш? Возлюбленная? Любовница? Следующая жена?
Эрнест уже готов что-то сказать, но не говорит. Как это в его духе – хотеть все сразу: и жену, и любовницу, и все, до чего может дотянуться. На самом деле он вовсе не бабник, он просто не понимает, что ему нужно на самом деле, потому и хватается за все подряд. Жены, жены, жены. А Эрнесту нужна не жена, а мама!
