Дем Михайлов - Эхо войны
Мне хватило короткой пробежки вокруг разбитой стоянки и беглого взгляда чтобы увидеть — они уходили в разные стороны, наверняка делая вид, что отошли отлить. А позже где-нибудь встретились и дернули что есть сил в сторону города. Километров сорок пять-пятьдесят до нашего городка, это если следовать дороге. Если же рискнуть и пойти напрямую, нехоженой местностью, через ущелья и барханы, по прямой линии, то километров сорок. Хороший ходок осилит за десять часов — если вынослив, легок в весе, умеет ходить по пустыне, знает, куда ставить ногу, как идти чтобы меньше уставать, на что следует обращать внимание.
Но эти двое не такие — потому я и решил, что за день им не добраться. Ушли они ближе к утру, на это им ума хватило, но еще одну ночку провести в пустыне придется. Ходоки из них никакие. Обувь… ни у кого из людей Татарина я не видел годной для долгих переходов обуви. Обуты они неплохо — Бессадулин расщедрился, снабдил посланцев из складов. Но чем? Узкими плотными мокасинами из бараньей кожи с нашитыми подошвами вырезанными из старых автомобильных покрышек. Это страшно… спустя пять-восемь километров каждый шаг начнется отдаваться в пятках ударом колокола.
Впрочем, помимо сноровки и правильной одежды требуется кое-что еще — нужна удача. Ничто не защитит от внезапной и молниеносной атаки мутировавшего варана, укуса отравленного радиацией насекомого, змеи, заглота. Больше половины тварей днем сидит в норах, пережидают жару, но они не упустят возможности напасть, если вкусно пахнущая добыча пройдет мимо — например, пара тяжело дышащих, пропахших потом мужиков, дающих знать о своем присутствии на расстоянии десятка километров.
А беглецы начнут искать тень, будут часто отдыхать в прикрытых от солнца местах, прятаться под ветвями саксаула… не понимая, что пустынные твари мыслят точно так же, когда ищут убежище. Кого-нибудь из двоих точно укусят или отхватят кусок тела — от стопы, от ягодицы, если будет сидеть, вонзят жала в колено, если решит присесть и завязать шнурки, откусят палец от поставленной на песок ладони….
— Что думаешь? — лениво поинтересовался подошедший крепыш Виктор, поправляя воротник куртки — Добегут кобылки до финиша?
— Беглецы?
— Ага.
— Борис в курсе?
— Конечно. Еще ночью часовые сообщили, что двое уходили с раздутыми в районе талии халатами, да так и не вернулись с оправки. Так что с их шансами добраться?
— Мало — пожал я плечами — Но гадать нельзя. Пустыня сама решит.
— Ты как верующий о ней говоришь. Может и молишься пустыне? — хохотнул Виктор.
— Бывает — серьезно ответил я — Это пустыня. Не вздумай смеяться над ней. И шути с оглядкой, Виктор. Иначе, когда намертво заглохнет ваша железная кибитка, когда она утонет в зыбучих песках, когда вы останетесь стоять на раскаленном гребне бархана и вглядываться в дрожащий горизонт — вот тогда ты пожалеешь обо всех смешках и шутках.
— Да ты поэт, Битум.
— Нет. Я не поэт. Просто живу в песках. Здесь правят не люди. Когда на город налетает песчаная буря, то и Татарин и Пахан тихонько сидят в укрытиях и ждут, когда все закончится. Здесь она хозяйка — пустыня. И кто знает, что она решит сегодня. Бывало, что совсем не знающие песков люди блуждали неделю, а затем внезапно выходили к городу или кишлаку. Бывало и наоборот — опытнейшие охотники отправлялись по сотню раз хоженому пути и погибали через двести шагов от укуса крохотного паучка. Поэтому, Виктор — не смейся. Иначе пустыня поймает твой веселый смех, наполнит его сухим песком и вобьет его тебе обратно в глотку. Ты услышал меня?
— Я услышал тебя — кивнул чужак, и на этот раз в его голосе не слышалось и намека на веселье.
— Уже пора? — сменил я тему, намекая на время отправки.
Сейчас рано, нет и пяти утра. Посветлело, посерело небо, зябкая прохлада заставляет ежиться, почти нет ветра, хотя песок барханов продолжает жить и с легким шепотом куда-то двигаться. Самое время отправляться в путь. Но я вижу, как проснувшиеся люди первым делом оправляются, сонно переговариваются, что-то пишут струйками мочи на склонах барханов, а затем, поправляя кушаки и пояса, начинают поглядывать на пустые котлы — хочется горячего чая. С сахаром! — у русских чужаков он имелся, и они им поделились. Дали всем кроме меня — я на вчерашнюю позднюю раздачу не явился, предпочтя отсидеться, медленно погружаясь в чуткую дрему.
— Предложишь Борису позавтракать на ходу? — спросил я, пытаясь отмазаться от лично встречи с командиром русских.
— Сам предлагай — широко улыбнулся Виктор — А пока ты предлагаешь идеи, я чайку вмажу. Кстати, слыхал шум со стороны завода?
— Да. Выли какие-то звери. Я не знаю такого воя. Но звери радовались, значит, хорошо покушали. Сейчас легли спать, проснутся вечером. Мы будем далеко.
— Да это понятно, просто хотел узнать, что за звери могут так выть. Это точно не волки были….
Проводив крепыша безразличным взглядом, я отошел за бархан, нашел клочок растительности, оправился рядом с ним, предварительно тщательно оглядевшись и убедившись, что рядом нет опасной живности. Были случаи, когда в ягодицу присевшего по нужде человека жадно впивалась чья-нибудь клыкастая пасть. Быть следующим я не собирался.
Воду из фляги потратил частично на питье, остальную влагу пустил на помывку, ибо увидел, как из большой железной бочки люди Татарина восполняют питьевые запасы, наполняя фляги и бурдюки. И я встану в ту очередь, ведь как не крути, меня нанял именно хозяин ТЦ, за его счет и снабжение. Тут никто не сможет возразить….
Так и случилось — возражений не послышалось. А вот пару недобрых взглядов я почувствовал, увидел «глядельщиков», отметил в памяти их лица. Что ж я такие злые эмоции у людей вызываю?
— Ну ты и с-сука, Битум! — предельно тихо, но крайне эмоционально процедил Косой Ильяс, вставший рядом со мной, нервными движениями свинчивая с фляги поскрипывающую алюминиевую крышку.
— Это почему?
— Только не говори, что это не ты посоветовал долбанному Борису уложить меня спать под грузовиком!
— С чего ты взял? — не стал уходить я в жесткое отрицалово, но сразу же добавил — Ильяс, ты не догоняешь, что вокруг происходит? Ты ведь охотник, значит не дурак. Ты здесь не пассажир, Ильяс. Ты здесь проводник. Если ты вернешься в город без нас, то сколько дней сумеешь прожить после этого? День? Меньше? Тебя послал Татарин. Он же с тебя и спросит — что случилось? Где остальные? Что ты ему ответишь?
— Ну… я найду что ответить.
— Ага. Верю. Ты расскажешь все, сам знаешь, как умеючи они ведут беседу. После чего Татарин прикажет тебя распнуть.
— Слушай, че ты меня…
— Заткнись — жестко велел я — Ильяс, вчера ты хотел дать деру. Хотел нас здесь бросить, падаль ты вонючая. Я с тобой разговариваю лишь по доброте душевной. Проводник бросающий караван — знаешь как в древности поступали с такими как ты?
— Есть ты! Проводником!
— А если я ослепну дней на пять от укуса песчаной осы? Кто всех выведет, кто покажет, где зыбучие пески, а где гнезда заглотов? Я к чему за тебя просил у Татарина? Че творишь, Ильяс?!
— Битум… слушай… жить хочется, брат — выдохнул тоскливо Косой Ильяс, чья накопленная за ночь злость разом канула в песок.
— Всем хочется — ответил я — Мне тоже пока умирать никак нельзя.
— У меня дети. А ты один. Я сдохну — детей ты кормить станешь?
— Мне умирать пока никак нельзя — повторил я и зашагал к оставленному недавно бархану — Готовься к отправке, проводник. И сегодня постарайся проследить, чтобы никто не палил по варанам. Все целее будем.
Косой Ильяс меня не услышал, тихо пробормотав лишь:
— Так хочется жить….
Я не мог доверять полностью подавленному проводнику, чьи мысли направлены лишь на жалость к себе, нежелание умирать и стремление назад в город. Ильяс уже не проводник, а мусор болтающийся на крыше белого автобуса. Линзы его солнцезащитных очков то и дело блестят на солнце, когда он смотрит назад, на нас, на идущий сзади мощный грузовик. И тут не надо уметь читать мысли, чтобы понять — Ильяс шибко завидует мне и мечтает оказаться на моем месте, в грузовике, а не в автобусе идущем спереди. Меняться с ним я не собирался — мой инстинкт самосохранения здоров и действует, пороки в виде самопожертвования начисто отсутствуют.
Ведомый инстинктом я принял следующие меры — не поленился спуститься в салон грузовика и попросить у недолюбливающего меня чуток водителя отстать еще на пяток метров. Просил через сидящего рядом Бориса и потому меня послушались. Не успел грузовик отстать на пару метров, как поднимающий пыль автобус яростно завопил гудком, выражая ревом озабоченность граничащую с паникой. Вот уроды! Да у них инстинкты не хуже моих!
В темпе выбравшись на крышу кузова, я зло замахал руками, показывая, что опасности нет, надо продолжать движение. Внизу гремело эхо рева Бориса, с помощью рации заставляя автобус двигаться дальше. Вот ведь обсосы заглотные! Вперед они не смотрят, чтоб их! Они смотрят назад! Жутко боятся что их бросят одних в страшных песках рядом с жуткой Ямой.
