Сергей Анисимов - За день до послезавтра
Сейчас, разговаривая с людьми, большинство которых явно старалось отделаться от него побыстрее, Николай окончательно убедился, что дежурство будет не слишком сложным. Кто бы возражал! Но, выйдя из очередной палаты, он неожиданно застыл непосредственно за дверью, пытаясь осознать, что такое происходит. Что-то увиденное в экране именно здесь? Или нет?
Прошедшая по коридору Шурочка с интересом посмотрела в мрачное, напряженное лицо непростого доктора и поинтересовалась, что случилось. Ответил тот снова невпопад, и медсестра, внешне просто кивнув, «про себя» осуждающе покачала головой. Доктор Ляхин за последние полгода заметно изменился. Это была не водка и не наркотики, хотя такой вариант в отделении обсуждался. Как выглядит и то, и другое, здесь знали достаточно хорошо. Несколько человек поопытнее намекали, что это может быть сползание в «пограничное состояние», за которым – уже или собственно психиатрия, или Ляхин сумеет взять себя в руки и вернется к нормальному поведению, отбросив свою дикую доминанту о том, что Россия якобы кому-то нужна. Целиком такие разговоры Шура никогда не слышала – только обрывки. Дистанция между врачами и средним медперсоналом блюлась строго – ничего лишнего в присутствии медсестер сказать о коллеге врачи не могли.
Взглянув вслед уходящей медсестре, Николай вернулся в палату и остановился в дверях. Телевизор что-то неслышимо бубнил, на подоконнике стояли начисто вымытые цветы, тумбочки были завалены газетами и книжками с обложками, расписанными яркими, кричащими красками – сплошные гангстеры, блондинки и пистолеты. Не задержавшись у входа дольше чем на секунду, он подошел к пожилому мужчине (удивленно на него воззрившемуся) и склонился, разглядывая эмблему на его спортивном костюме. Круглая нашивка с двумя флагами – российским и американским, космический челнок, индекс экспедиции. Если он не спутал, тот полет называли «Крикалёвским».
– Доктор, – испуганно прошептал больной. – Что?
– Ну-ка, сядьте.
Человек отложил телевизионный пульт и сел, неуютно поеживаясь.
– Наклоните голову вперед.
Больной наклонился, и севший ему за спину Николай положил руки на его шею.
– Влево-вправо поверните. Еще раз вниз, – он помолчал, тщательно ощупывая узлы под пальцами. – Нет… Показалось.
– Что?
– Показалось, что щитовидка увеличена. Уже ушел, а потом думаю – «дай, вернусь, пощупаю». Но, оказывается, ничего.
Больной благодарно покивал, провожая его, снова идущего к двери, несколько испуганным взглядом: сосед по палате сымитировал выражение его лица, как брат-близнец. Дверь мягко закрылась, и за дверью Николай сумел перевести дух. Ну что ж, старая система сработала, как положено. В конце концов, не будь этой нашивки, что-нибудь другое за несколько часов натолкнуло бы его на ту же самую мысль. Ассоциацию из детства, глупый детский анекдот типа прочих – про Чебурашку и «пиписины», про Гену и старуху Шапокляк и так далее. В наши дни такие уже не рассказывают. Всплывший откуда-то из глубин памяти анекдот действительно подошел бы к описанию ситуации, если бы не был настолько глуп. Гибель «Челленджера» в 1986-м, американский президент (кто тогда был, Рейган?) спрашивает секретаря: а все ли прислали соболезнования. «Да, – отвечает секретарь (почему не секретарша? Бог знает, – говорили-то именно так) – Даже Горбачев. Самым первым, еще за полчаса до старта».
Николай смог позволить себе улыбнуться. Заноза в мозгах исчезла, и теперь он чувствовал себя просто глупо, что в данной ситуации само по себе тоже было почти удовольствием. Детские глупости – забавно, что они всплывают в голове через десятки лет после того, как этот анекдот был рассказан последний раз… Вернувшись к работе, он продолжил делать то, что умел и любил, и это также здорово помогло. Работы было, в общем, не так мало даже для спокойного дежурства. С бумагами он закончил только в полдвенадцатого и, попрощавшись с подозрительно на него поглядевшей Шурой, намылился поспать. Скопившаяся за последние недели усталость давала о себе знать: зевки были неудержимы, как бывает у детей и котов. Вместо зубной щетки он привык пользоваться жевательной резинкой, а брился принципиально только утром и только дома, поэтому со всеми переходами и перекладываниями малопродуктивно потратил еще минут двадцать. В итоге к тому моменту, когда можно было уже действительно ложиться спать, уже начались полуночные теленовости, пропускать которые было неловко. Пульт в телевизоре работал кое-как, но если его как следует потрясти, контакты «схватывали», и Николай смог посмотреть передачу с вообще сибаритским комфортом: лежа на диване под простыней и с выключенным верхним светом. Но новости оказались относительно скучными для такого непростого дня – сплошное повторение снятых и уже показанных раньше видеосюжетов и оптимистичное мычание комментаторов и «представителей силовых ведомств». Воскресенье все же сказывалось – в обычный рабочий день программа почти наверняка была бы более живой. После тридцатисекундного сюжета о том, что правительства ряда европейских стран обратились в российский МИД за разъяснениями, он с облегчением ткнул в заткнувшую экран кнопку. Комментарии диктора давались ставшим в последний год модным иронично-язвительным тоном, и это тоже раздражало. Тот явно считывал с висящего перед ним экрана телетекст, а не говорил сам, поэтому слушать такой голос было противно.
Следующий день тоже прошел как обычно: с утренней конференцией, врачами, больными, медсестрами, неистребимыми запахами пенициллиновых антибиотиков и рисовой каши и так далее. Отделение было в отличном состоянии, ремонт в нем был на зависть многим, как и вышколенный персонал, состоящий целиком из профессионалов. В общем-то Николай Ляхин пока ни разу не пожалел, что после ординатуры пришел работать именно сюда. Своих медицинских тараканов в значении «местных тонкостей» здесь хватало, – но где их нет? В «Кремлевке»? Да бросьте… Работа без тонкостей может быть только у гробовщика…
Вечером дом и человеческий ужин со снова начавшими глядеть на него с затаенным сомнением в глазах родителями. Компьютер, очередной перевод с английского: причем не полировка, а первичный, требующий хорошей концентрации. Позже – бег, привычно и уверенно прогревающий мышцы насквозь, несмотря на классический ленинградский ветер, до предела насыщенный полурастаявшими кристалликами снега. Температура опять начала скакать вверх и вниз, и к концу недели растаял почти весь снег, который падал с начала января. К этому же концу недели Николай начал осознавать, что тон телевизионных новостей несколько изменился. Из оптимистичного он стал каким-то настороженным, и это было странно: трупов за эти дни не прибавилось, интервью с ранеными парнями из спасшей ЛАЭС и город смены можно было видеть каждый день, и все вроде бы было на редкость в порядке. Вечером четверга «Газета. Ру» выпустила краткое сообщение о свежем заявлении премьер-министра Великобритании. Заглавный абзац оборвался на словах «…о недопустимости безалаберного отношения к безопасности…», и Николай на секунду задумался – как будет по-английски «безалаберный» или «безалаберность». Вспомнив по крайней мере три варианта, он полез в «130-тысячный» словарь Таубе-Даглиш – и тут задумался еще больше. Классическим переводом для стоявшего первым «haphazard» действительно было «неприцельный огонь».
К пятнице непонятно резкое заявление англичанина было поддержано сразу несколькими политиками, включая даже нейтральных шведов, а к субботе от комментариев, заключений и разъяснений на новостных интернет-лентах уже рябило в глазах. К этому времени уловленная им еще несколько дней назад настороженность в собственно российских комментариях переросла в нечто иное. В этом новом качестве было всего понемногу – и это было на редкость непонятно, поэтому Николай задумался уже совсем всерьез. Было такое ощущение, что ни англичане, ни «континентальные» европейцы, ни подключившиеся к ним на удивление позже всех американцы просто не обращали внимания на произошедшее на самом деле. Никто не желал замечать видеосюжеты с выложенными в ряд телами нападавших. Половина их была опознана уже на второй день – все они действительно оказались чеченцами. Никто за пределами России не обращал внимания на то, что ни один темный силуэт в опубликованной во всех газетах, представленной Государственной следственной комиссией схеме не пересек «внутренний периметр» системы охраны станции. Это все было как будто с кем-то другим, где-то в другом месте, потому что все комментарии и заявления долбили одно: «неприемлемая халатность в обеспечении системы охраны», «система, не отвечающая запросам даже середины ХХ века», «угроза экологической безопасности Европы и всего мира»…
Странным было и то, что огрызались отечественные СМИ довольно вяло. Некоторую вспышку напомнившего ранние репортажи оптимизма вызвало прозвучавшее в субботу заявление пресс-службы ФСБ о том, что террористов было, оказывается, не десять, а одиннадцать. Тяжелораненый одиннадцатый был, как вдруг выяснилось, взят живым, и само его существование до этого момента скрывалось. На юге страны к этому времени также были проведены масштабные противотеррористические мероприятия, и в телеэфире начали мельком звучать цифры, обобщающие их итог – арестовано столько-то людей, «возможно, имеющих отношение к произошедшему в конце прошлой недели нападению на Сосновоборскую АЭС», «следствие вышло на след организаторов…» Но этого не хватило, и после примерно суток «переваривания» новости все зарубежные комментаторы и футурологи-любители взялись за старое. «Возмутительная халатность, едва не позволившая экстремистам погрузить Европу в ужас второго Чернобыля». «Сложно рассчитывать на то, что чудо, спасшее русских от очередной катастрофы, поможет им в другой, следующий раз…» МИД отвечал какими-то заявлениями, пробитые автоматными пулями синюшно-бледные трупы показали в таком виде, что половина увидевших сюжет ОРТ зрителей не-медиков наверняка бросились к унитазам – все без толку. Группа перебитых к такой-то матери под воротами ЛАЭС чеченцев была едва ли не официально объявлена победителями, и никакие другие не укладывающиеся в эту концепцию факторы в расчет уже не принимались.
