Инферно – вперёд! - Роман Кузьма
Пауза, сделанная Ферсатом нарочно, дабы слушатели смогли оценить красоту его слога, разожгла в присутствующих неподдельный интерес.
– И что, что же ты сказал?
Писатель улыбнулся и покачал головой:
– Вы не поверите, вы просто не поверите…
– Да говори же мерзавец, не глумись над нами! – не выдержал Дортег. Ферсат расхохотался в ответ. – Это было так глупо с моей стороны – надеяться на пенсию по слабоумию…
Наконец, он согласился поведать эту, едва ли правдоподобную, но, несомненно, правдивую историю. Дело было у светофора – эти релейные, мигающие зелёным и красным, устройства, уже давно стояли на улицах столицы, управляя дорожным движением. На пешеходном переходе вспыхнул красный свет – алая человеческая фигурка, – что принудило целую группу прохожих, включая и Ферсата, замереть.
– Вот за чем мы, оказывается, пришли, – заявил вдруг Ферсат окружающим. – Мы хотели увидеть красного человечка!
Его арестовали на месте – это сделал сотрудник УТСН в штатском, следовавший за Ферсатом по пятам; трое свидетелей поставили свои подписи на чистом, незаполненном ещё бланке протокола. Тем же вечером писатель давал показания следователю на Груф Мерген, 22. Причины, по которым Ферсат осуществляет агитацию в пользу противника, интересовавшие следствие в первую очередь, так и остались нераскрытыми: писатель, действуя по заранее намеченному плану, начал имитировать сумасшествие.
– Я думал: какая разница, где я сваляю дурака – в больнице или на допросе? Надеялся, что их это удовлетворит…
– Как бы не так, – вырвалось у нескольких слушателей одновременно. – Совершенно верно, ребята!
Ферсат встал и начал демонстрировать, каким именно образом он симулировал эпилептический припадок прямо в кабинете у следователя.
– Я пускал пену изо рта, нёс какую-то нечленораздельную чушь, утверждал, что я – король Эамонн IX – это тот, который жил два масслетия52 назад, – и, в конце концов, добился своего. Оказалось, у них там и врачи есть – о Господи, мне никогда не забыть этих вивисекторов! – и больничное отделение. Меня закрыли в маленькой палате со стенами, обитыми войлоком. Поначалу мне было смешно: с чего бы это вдруг человеку биться головой о стену?
О, наивный! Вскоре послышались голоса: это военные врачи, тайком подсматривавшие за мной, начали свою отвратительную работу. Каждое моё движение, стоило мне шелохнуться, сопровождалось издевательским комментарием. Лампа, висевшая вне пределов моей досягаемости, была по странной причине забрана решёткой. Даже если бы я каким-то чудом смог допрыгнуть до неё и повиснуть на прутьях, оставалась ещё проволочная сетка, достаточно прочная, чтоб я не смог её разорвать своими слабыми, привычными лишь к писательству пальцами.
Вскоре и тайна зарешёченной лампочки получила свою разгадку: свет в той комнатке никогда не отключали; её жильцам попросту не положено спать. Едва мои веки смыкались, меня тут же будили; невидимые уста тут же начинали шептать угрозы, оскорбления – или надуманные обвинения в том, что я, например, пребываю в позе, недостойной испытываемого кандидата на должность военного корреспондента.
И они начали меня испытывать!
Голоса – военврачи и санитары – утверждали, что кандидат на столь ответственную должность непременно должен быть патриотом – и я, мечтая вырваться из этого застенка, горланил все известные мне военные песни. Голоса твердили, что необходимо также иметь офицерское звание, а оно доступно лишь людям с безупречной выправкой, хорошо подготовленным физически, с идеальным самообладанием и тому подобное – и я маршировал по комнате, отжимался от пола, в общем, превращался в бездумную марионетку. Почти поверив этим коварным голосам, я выполнял все их, даже самые глупые, требования, не понимая, в насколько подлую ловушку позволил себя вовлечь.
– Ты сознался в том, что вменяем! – смекнул Норс.
– Да, именно так всё и было. Я произнёс эти слова, и их записали на магнитофон. По крайней мере, уже через минуту из невидимого репродуктора, спрятанного, видимо, в вентиляционной отдушине, послышался мой, словно надтреснутый, голос, утверждающий, что Генрих Ферсат – верный сын Айлестера, почитает короля и верит в Эзуса, и из него получится отличный офицер.
Норс медленно кивнул: до него начала доходить суть происходящего. Сам он, хотя и не с таким упорством сопротивляясь бесчеловечной машине, прошёл тот же путь. Медленно, шаг за шагом теряя часть собственного достоинства, он в конце концов согласился начать службу рядовым. Бывший редактор почувствовал невольное уважение перед силой духа Ферсата: под маской шута скрывалась незаурядная, волевая личность.
– Как они смеялись надо мной! «Офицер! – кривлялись мне голоса. – Я просто умираю, офицер!». Конечно же, я мог отрицать всё, даже когда дал им в руки столь сильный козырь! В конце концов, мало ли что взбредёт в голову сумасшедшему? Однако желание сопротивляться системе, в конце концов, исчезло, ведь они не давали мне спать в течение полутора суток.
Совершенно измождённый этими бессмысленными спорами с голосами, я начал стучать в дверь и просить дать мне лист бумаги и ручку. К моему удивлению, просьбу эту удовлетворили: видимо, «врачи» действительно всё это время разговаривали со мной и полагали, что добились своей цели.
Меня провели в кабинет и усадили за стол, по другую сторону которого сидел пожилой мужчина в белом халате, одетом поверх военного кителя. Он вежливо, почти доброжелательно поинтересовался, что мне угодно. Я хотел сказать ему множество слов, которым выучился у завсегдатаев кабака «Хмельной бочонок», где в юности работал официантом, однако промолчал. По моей просьбе на столе оказалась ручка и лист бумаги.
Когда я писал заявление с просьбой принять меня на военную службу добровольцем, за плечами у меня стояло два дюжих санитара, готовых скрутить, если я вдруг решу броситься на «врача». Надежда на то, что мне удастся провернуть нечто подобное, сохранялась вплоть до последнего момента, когда я поставил собственную подпись. Только тогда, отдав этому палачу в медицинском халате заявление, я начал осознавать, что только что собственной рукой подписал себе смертный приговор. «Хорошо, – сказал он, – мы приобщим это к вашему делу. Сейчас возвращайтесь в вашу палату и отдохните!».
Я не мог поверить своим ушам – они вернули меня в ту самую комнатку, где круглосуточно горел свет, а голоса наблюдателей играли на самых болезненных струнах моей исстрадавшейся души. Я полностью утратил желание
