Юрий Любушкин -Тайное оружие Берии. «Собачий спецназ» НКВД
На особиста – ё–моё – смотреть страшно. Бледный, как полотно. Желваки на скулах играют. Видать, тоже переживает, волнуется. Не так‑то просто в своих стрелять, будь ты хоть и тысячу раз чекист. Но… Но, видать, сделаны они из другого теста, чем мы, грешные.
И как обвал камней, прозвучали в напряжённой тишине его слова: «Я решений своих не меняю и приказ не нарушу. И никому не позволю». Сказал, как отрезал.
Все.
Расстреляли – и вся недолга – комбата и его ППЖ. Судьба, знать, у них на роду такая написана: от своей пули умереть. Так вот выходит. Нда–аа.
…Комбат и здесь в труса не сыграл. Мужик, что ни говори, геройский. Смерти окаянной не раз в глаза смотрел. Дерзко поглядывал на особистов и все пытался урезонить свою подругу, подбодрить.
— Не реви, дурёха. Сама виновата. Встань, не унижайся. Ну же…
Опосля уже в батальоне всем объяснили, что комбат нарушил Присягу и фактически стал пособником немецких агентов. Только мы в душе не верили. Враки все это. Наш комбат – и немецкий прихвостень? Ерунда это на постном масле – вот что я вам скажу! Но молчали, молчали… Молчанье, как известно, золото. Да и проще оно так.
Но особист и тут подсуетился… Понял – а чего ж тут не понять? – почему его слова встречены нашим угрюмым молчанием, потому и выдал в заключение.
— Факт морального разложения в батальоне налицо. Это‑то всем ясно? Кто не согласен со мной – два шага вперёд!
Никто не вышел. Дураков нема девять граммов свинца от своих в лоб получить.
…Из показаний ещё одного русского военнопленного, добровольно сбежавшего на нашу сторону.
Обстоятельства были такие, что «на все про все » у него было времени «с гулькин нос». Иначе и его бы «загребли» особисты «под белы рученьки» и все – «хана ему» тогда.
(И снова пометки, пометки, пометки красным карандашом: что это название спецоперации – «на все про все» – или окопный сленг русских?).
Их ротный, у которого он был вроде посыльного и ординарца (ординарцы полагались, начиная с комбата и выше), частенько в подпитии высказывал крамольные мысли о тридцать седьмом годе и особенно о коллективизации («большевистские колхозы, герр Адмирал»…), когда они оставались в землянке в узком, «своём» кругу.
Отчаянной храбрости был капитан, одна беда – выпить любил, и это его сгубило. Под хмельком, приняв сто граммов «наркомовских», мог болтать о том, о чем бы лучше молчать. «Нёс пургу», в общем. Да ещё какую…
Заложил его, видимо, ротный старшина, который был «и нашим и вашим». (И снова пометка красным карандашом…) Эта сука могла сочувственно поддакивать ротному, когда тот «был уже хорош». И тут же бегал закладывать его. Шестёрка, она и есть шестёрка. А в последнее время и вовсе зачастил «налево», гнида. Туда – сюда, туда – сюда. Ну словно чисто помазок. Думал наверняка, что «покровитель» отмажет его от передовой, и он благополучно перекантуется в тылу. Но нет, не вышло… Промашка.
Жалко ротного, хороший мужик, простецкий, без закидонов. И солдат своих жалел, зря никого на смерть не гонял. Жить бы ему да жить. Да только, видно, не судьба.
…В общем, был ротный в очередном подпитии. А тут они пополнение получили. Пополнение, к слову сказать, одни чурки из Средней Азии. Киргизы или туркмены – да хрен их вообще разберёшь. Ни бельмеса по–русски. Придуривались в основном, конечно. Воевать не хотели просто и потому «моя–твоя не понимай». Да все они понимали, нехристи узкоглазые.
Бои как раз тяжёлые были накануне. Роту как выкосило. Да и во всем батальоне солдат чуть больше роты наберётся. Вот и прислали этих чучмеков. Одно хорошо… Подали список на боевые потери на день позже. Это чтобы «наркомовские» на погибших мужиков получить. Не пропадать же добру. Вот тут ротный на халяву и «захорошел».
Он, может быть, и не пил, а тут ещё один повод, да какой: фрицы внезапно поутихли. Не лезут на рожон. Затихарились вовсе. Будто их и нет. Вот, мать честная, что‑то не похоже на них совсем. А может, раны зализывали, как и мы? Ну не лезут и не лезут – и нам хорошо, перекур выдался. Впору и передохнуть не грех…
Так что выпал ротному шанс гульнуть, и он его не упустил. Ну и нам лафа, хоть мужиков помянем без лишней суеты. И, конечно, чуркам из пополнения «хрен на рыло», а не наркомовские. Ротный самолично распорядился. Нефиг им, мусульманам, русскую водку глушить. Обойдутся. А сам по такому случаю перебрал лишку. Благо и тишина стоит, фрицы словно вымерли. Ну, а как переберёт – известное дело: языком молотит, благо он у него без костей.
А эта гнида, ну старшина значит, тут как тут. Подливает ему: «Помянем наших, товарищ капитан. Давайте, не чокаясь».
Вот же сучара! Тамбовский волк ему товарищ. Ну, а ротный что, как заложит за воротник, ему и море по колено… Беда!
Вот то‑то и оно, что беда. И надо же такому случиться: тут особисты, как снег на голову. А за ними, уже в сумерки, спецгруппы с собаками. Изготовились – на рассвете, говорят, фрицы попрут. И танков у них немерено. Вот так дела, ёлы–палы: значит, тихарились гады не зря, силы копили.
…Ротный наш, как только посторонние зашли в траншеи, с пьяных глаз устроил переполох: «Кто такие? Почему? Доложить немедленно! Ну, ему и «доложили»… Скрутили его мгновенно, ППШ, один из немногих в роте, отобрали. И то верно, он бы ещё пальбу по своим устроил. Ему начштаба полка, что прибыл с «гостями», чуть ли не с мольбой: «Уймись, капитан! Светает, дело нешуточное предстоит».
А тот заладил свою волынку: «Это вам не тридцать седьмой. Кончилась ваша власть. Натерпелись». И вслед – мат–перемат. Ну все – пошло–поехало. Нашла коса на камень. Не угомонится, пока не протрезвеет. В общем, особисты выходку его терпели недолго. Сгребли капитана в охапку и поволокли в тыл. Говорят, расстреляли… Чтоб не болтал лишнего. И так перебор вышел: наговорил сдуру такого, что на десять расстрелов выйдет.
Эх–хе–хе–хе… Вот что воевал геройски – сам тому свидетелем был, как‑никак от самого Белостока, считай, до Москвы дочапали – так это не в счёт. С самого первого дня войны лиха хлебал через край – и на тебе. Расстрелять…
А наутро страшный бой. Немец попёр, как оглашённый. Атака за атакой, атака за атакой. Ну я грешным делом думал, хана нам. В лучшем случае драпанем, благо и лесок в тылу неподалёку, в худшем – заутюжит нас германец танками. Как пить дать заутюжит. Не раз приходилось видеть такое. Страх божий… Смертушка лютая…
Исход боя решили спецгрупповцы. Действовали, как боги. Косили штабелями фрицевскую пехоту из своих ППШ. При них было ещё два трофейных МГ. Так пулемётчики вообще творили чудеса. Любо–дорого посмотреть. И где они такому только поднаторели? Загадка… И танков пожгли своими собаками – видимо–невидимо. Я такого ещё никогда не видел. Одно слово: чудеса творили, да и только. Вот таких бы вояк да с первого дня войны! Глядишь, и драпать бы до самой Москвы не пришлось. Ещё у самой границы всю немчуру под корень бы извели. С такими‑то вояками это уж точно.
Кисло немчуре в тот день пришлось. Ещё как кисло. Поняли, гады, что такое русское накось выкуси. То‑то же и оно. Не все вам, сволочугам, нас колошматить. И вам красную юшку подпустили, да ещё какую – закачаешься! А то – не все коту Масленица. Поминайте, суку, вашу гитлеровскую маму, чтоб ей пусто было.
Вот так‑то оно воевать можно. Одна закавыка только, да, пожалуй, самая существенная. Спецотрядовцы побыли и ушли, перебрасывают их на самые опасные участки. А артиллерии как не было, так и нет. Вот и повоюй тут… Хоть и пополнение не только в роте, а по всему полку – вроде бы живи и радуйся, – ан нет. Какое из чурок пополнение, едрена вошь, а–аа?
Вояки они некудышные, прости меня, господи, бздуны все до одного. Только–только атака началась, так они засели на дно траншей и про оружие забыли. Глаза от страха таращат. Вонь от них стоит несусветная. Выходит, не только перебздели, а в штаны ещё наклали. Так, курвы, и просидели, пока бой к вечеру не закончился. Фрицы атакуют, а им все по фигу. Пинка ему врежешь – подымайся, стреляй. А ему хоть бы хрен. Не подымается, чурбан проклятый. Башкой своей трясёт, как истукан, и глаза таращит. Не хочет воевать, и все тут – хоть ты тресни. Режь его, убивай – бесполезно. Не подымется. Чурки, они и есть чурки.
Но и особисты не промах… Взяли с каждого взвода по нескольку человек, отв ели в лесок неподалёку от позиций батальона и расстреляли. Так они сразу поумнели. А то заладили своё – моя твоя не понимай. Подействовало лекарство в девять граммов. Залопотали по–русски. Некоторые так чешут, будто из пулемёта строчат. А до этого придуривались, выходит.
Пошерстили особисты мусульманское пополнение по всему батальону после боя. Здорово пошерстили. И сразу все пошло на лад. Выходит, что с ними только так и надо поступать? По–другому они не понимают?..
А ротой в бою командовал один из особистов, старлей. Лихо командовал, надо сказать. Толково, грамотно. В труса не играл и за спинами других не прятался. По всему видать, не всегда в особистах ходил. Видно сразу – бывший пограничник, как и другие спецгрупповцы. Как я определил? А запросто. Срочную‑то я служил не первый год и под Белостоком, у самой границы. А у погранцов, особенно у командиров, особая стать. За версту сразу видно, кто есть кто. Вот и смикитил я в тот раз, что и среди спецотрядовцев все сплошь и рядом погранцы, и не просто погранцы, а младшие командиры. Ну, лейтенанты там, или «младшие», но именно командиры.
