Дэниел Моран - Последний танцор
Лишь малая часть ее существа оставалась на койке. Большая же пребывала где-то там, на необъятной равнине из темного хрусталя...
Ей было больно. Чужие жизни, как свечи, горели и сгорали в темноте вокруг нее, колеблясь в хрустальной мгле; оживали на миг, потом взрывались, становясь пустотой, и их смерти сопровождались мгновениями дикого ужаса, который прожигал до дна душу девочки.
Это казалось тем же самым местом... но пустым. Сплошная темнота вокруг нее.
И разрозненные огоньки где-то в отдалении.
«Вначале, — из глубины пространства раздался чей-то голос, — было Пламя».
И Пламя внезапно возникло вокруг нее, прекрасное и одинокое, и с его появлением горячая, невыносимая радость охватила ее, наполнила любовью, похожей на ярость, на гнев ангелов.
2
Когда она проснулась утром, Риппера уже не было.
Дэнис пробудилась с болью в сердце, со всеобъемлющим чувством потери чего-то очень важного и дорогого, но чего именно, она не знала.
Она не помнила свой сон.
И было невыносимо горько и обидно, что жизнь ее так пуста.
Томми Бун задохнулся и закричал. Из темноты донесся голос. Его голос, который вот уже два дня медленно терзал Буна.
Это жестокие способы, — тихо вещали из тьмы, — но они срабатывают. Поэтому мы их используем.
Бун сидел на стуле с прямой спинкой, его руки были привязаны к подлокотникам, а щиколотки — к ножкам стула. Голова запрокинута, веки — отрезаны, и свет прожектора бил ему в лицо. Бун уже почти ослеп. Щеки его представляли собой сплошную багровую массу. Правый глаз вздулся.
На нем были только футболка и трусы — он спал, когда за ним пришли, — сплошь покрытые пятнами крови.
Кровь била струей из того места, где на правой руке только что находился его указательный палец. Сам палец лежал на полу и еще конвульсивно подергивался.
Один из палачей вытянул вперед руку Буна, а второй перетянул жгутом обрубок и лучом мазера слабой интенсивности прижигал его до тех пор, пока не прекратилось кровотечение.
Бун захлебывался криком все то время, пока с ним проделывали эту операцию, и замолчал только тогда, когда выключили мазер.
— Я хочу назвать тебе свое имя. — Вновь раздался голос. — Но сначала я должен узнать твое.
Бун попытался заговорить. Во рту у него было мертвенно сухо, последний раз его язык увлажнялся только собственной кровью. Наконец ему удалось хрипло прошептать:
— Пошел ты, Ободи!
— Я начал уважать твой народ. — Голос за бьющим в глаза светом звучал мягче и нежнее всего, что Бун слышал в своей жизни. Даже его мать не обладала таким голосом и жена, умершая, когда ему исполнилось всего двадцать лет.
— Вы люди с воображением, энергичные и достаточно жестокие. Знаешь, та неприятность, что я тебе доставляю, она связана с известным случаем в вашей собственной истории. Когда карфагеняне сражались с римлянами, они захватили римского военачальника по имени Регул. Они отрезали ему веки и привязали так, чтобы он смотрел на восход солнца. — Послышался смешок. — У меня было мало времени, чтобы ознакомиться с вашим прошлым, слишком уж занят был все эти годы. Может, потом у меня появится время, чтобы узнать больше. Мне хотелось бы понять вас, понять те силы, что сформировали вас. Кто ты?
Повелительная интонация подстегнула пленника, прорвавшись сквозь всю боль и усталость, что испытывал Бун, и он услышал собственный ответ как бы со стороны, будто кто-то Другой воспользовался его истерзанными связками:
— Томас Дэниел Бун.
— Очень хорошо, мой друг, — обволакивающе нежно похвалил голос, а я Джи'Суэй'Ободи'Седон. Когда-то я был Танцором Безымянного, ныне я орудие твоей смерти. Твое избавление от боли. — Слова доносились до Буна откуда-то издалека, пока он плыл куда-то в мареве боли и ослепительном свете, балансируя на грани сознания. — Сейчас, в это мгновение, мы с тобой одно целое. Ты это весь мой мир, а я весь твой. Я знаю тебя как никто и никогда не знал, понимаю все темные и яркие стороны твоей натуры как никто в жизни не понимал тебя. И я люблю тебя, Томас Дэниел Бун, за то хорошее, что есть в тебе. Освободите его.
Бун услышал быстрый приглушенный шепот за кругом света, потом ровный безапелляционный приказ Ободи:
— Делайте, как я сказал.
Вперед на свет вышел один из палачей, выглядевший сияющим белым пятном в поле разрушенного зрения Буна. Веревки, стягивающие его щиколотки, были разрезаны, а затем и те, что связывали запястья. Боль, которую почувствовал Томми, когда кровь проникла в онемевшие конечности, в любой другой день показалась бы ему невыносимой, сейчас же он едва ее заметил. Веревка, удерживающая голову, осталась на месте, и каким-то краешком сознания Бун ощутил бесконечную благодарность за это — он знал, если бы ее разрезали, он свалился бы со стула, как тряпичная кукла.
Палач вложил лазер в его бесчувственную, но не пострадавшую левую руку, и отступил в темноту камеры.
Человек, известный Томми Буну под именем Ободи и назвавшийся Джи'Суэем'Ободи'Седоном, вышел на свет. Бун едва мог видеть очертания его фигуры, но не лицо, и еще сумел разглядеть на нем какое-то длинное бесформенное одеяние в багровых тонах.
— У тебя в руке лазер, Томас. Мой добрый, славный Томас. Оружие, которым ты можешь убить меня, если захочешь, наказать за те боль и страх, что я причинил тебе.
Слезы сочились из уголков глаз Буна.
— О господи! Чего ты хочешь от меня?
— Я не твой бог, Томас, я всего лишь твоя смерть. Я хочу, чтобы ты вложил дуло в рот и спустил курок.
Настал момент, которого Бун ждал с тех пор, как очнулся здесь, в этом жутком месте, но он так ослабел от страха, что не смог даже поднять лазер, вложенный в его руку.
— Пожалуйста... — прошептал он. — Нет. Я не хочу умирать. Он скорее почувствовал, чем увидел, что Ободи подошел ближе.
— Что такое жизнь, Томас? Мелочь, походя разбрасываемая и с той же легкостью отбираемая. Стоит ли она того, чтобы бороться за нее с такой яростью? Успокойся и ничего не бойся. Вложи дуло в рот и стреляй.
Томми Бун собрался с последними силами и зарычал:
— Сдохни, твою мать! Он вскинул лазер...
— Стой! — Теперь это был голос его отца, и голос Джо Мантикки, человека, приведшего его в подполье, и голос патера Боба из воскресной школы, слившиеся в одну громовую команду. Этот триединый голос прогрохотал: — Вложи дуло в рот и спусти курок!
Томми Бун больше не колебался. Он сдвинул предохранитель, засунул ствол лазера в рот и снес себе голову.
Джи'Суэй'Ободи'Седон стоял в круге света в подвале одного из заброшенных зданий на окраине Филадельфии и задумчиво смотрел на обезглавленное тело Томаса Дэниела Буна, доброго и славного человека.
Без сомнения, они отличаются от Народа Пламени. Способны сопротивляться Речи, хотя и восприимчивы к ней.
Это хороший знак.
Они заставили его дожидаться почти целый час.
Дван не позволял себе терять терпение. Ему и раньше приходилось иметь дело с главами сицилийской мафии, хотя и очень давно, поэтому он понимал и принимал тот особый этикет, который следовало неукоснительно соблюдать. Он сидел на открытой веранде в плетеном кресле за маленьким круглым столиком с бокалом терпкого красного вина в руке, ощущая кожей легкий прохладный ветерок и теплый солнечный свет и разглядывая фамильные сады Сантонья и ухоженные виноградники. Дон Эмилио заставит его ждать до тех пор, пока не управится со своими делами, но не дольше.
Где-то около часа дня дон вышел на веранду, тепло поприветствовал Двана и уселся напротив.
— Извини, Уильям. Но прошло уже столько лет, а ты позвонил так неожиданно... — Эмилио пожал плечами. — У меня ушло некоторое время, чтобы проверить твою деятельность за последнее десятилетие. — Старик улыбнулся Двану. — Говоря по правде, я был удивлен. Новостные танцы... — Он снова пожал плечами. — Жаль гробить на эту ерунду такие способности, как у тебя.
Дван улыбнулся в ответ:
— Может быть. Зато это безопасно, не требует больших усилий и в моем преклонном возрасте меня вполне устраивает. Эмилио нахмурился:
— Преклонный возраст, говоришь? Тебе сейчас сколько?.. Лет восемьдесят? Должен сказать, выглядишь ты отлично, прямо-таки замечательно выглядишь.
— Как и вы, дон Эмилио.
Дон кивнул, отлично понимая, что это лишь дань вежливости.
— Чем я могу помочь тебе, Уильям? Если ты задумал растрепать мое имя в новостях, сразу предупреждаю, что это меня отнюдь не порадует. Я уже слишком стар для дешевой рекламы.
Дван досадливо отмахнулся:
— Дон Эмилио, последние несколько часов вы прочесывали Инфосеть в поисках публикаций под моим именем. Если бы вы обнаружили там хотя бы крошечную статейку, подписанную мною и касающуюся лично вас или ваших людей, мы бы с вами сейчас не разговаривали.
— Так чем я могу помочь? — повторил Эмилио.
— Я ищу одного человека. Его первоначальным... занятием, — осторожно произнес Дван, — было сутенерство. Старик неодобрительно покачал головой:
