Обреченные на вымирание - Деткин Андрей
- Двигаем скоренько, пока они не позвали дружков, - незнакомец сунул пистолет сзади за пояс, прикрыл футболкой и зашагал прочь.
Я едва поспевал за ним. Долго петляли по анклаву, пока не очутились у двухэтажного краснокирпичного с железной бурой крышей, с чердачными оконцами очень старого дома. Едва зашли в подъезд, как в нос пахнуло застоялым воздухом, сырой штукатуркой и известкой.
Деревянная лестница поскрипывала под ногами. Мы поднялись на второй этаж и остановились у железной двери. Незнакомец согнул палец и тихо постучал по полотну, выбивая какой-то код. Металлический звук коротким эхом разошелся по подъезду и стих в сумраке лестничных площадок и маршей. В тишине за дверью послышался осторожный скрип половицы, а затем шепот.
- Кто?
- Джагбуб.
Щелкнул замок, с тихим блеющим скрежетом приоткрылась дверь. В тусклом дневном свете, льющемся справа из коридора, я увидел силуэт худощавой мужской фигуры. Он отступил, пропуская нас в квартиру.
- Кого привел, Анжей? - послышался немного гнусавый голос с мягким акцентом.
- Сейчас узнаем. Заходи, - Андрей, как я догадался из диалога, прошел по коридору и свернул направо. Я двинулся следом и скоро очутился на кухне. Стол, тумбы, подоконник загромождали стеклянные банки с маринадами и консервами. Пластиковые десятилитровые канистры с водой занимали пространство под окном.
- Да кто это, Анжей? - отодвинув меня, в кухню протиснулся мужчина лет сорока с намечающейся плешью надо лбом, с настороженными въедливыми глазами и волосатыми до противности ногами. Не стесняясь, он скоблил меня подозрительным взглядом.
- Расслабься, Гжегош, он свой, - Андрей открыл верхний шкаф, достал две банки пива. Одну бросил мне, другую распечатал и жадно припал к ней губами. Кадык задвигался вверх-вниз. Глядя на него, я ощутил приступ жажды и с шипением раскупорил свою банку. Все время, пока я пил, Гжегош пристально меня рассматривал, словно козу на рынке.
- На, вытрись, - Андрей бросил в меня полотенцем. - Зеркало сзади.
Я развернулся, смочил слюной край махровой ткани и принялся оттирать засохшую под носом и губой кровь.
- Рассказывай, кто таков? Как звать? Те парни называли тебя вроде самолетчиком.
- Какие, Анжей, парни? - встрепенулся Гжегош. Андрей тяжело вздохнул, помолчал, затем в упор посмотрел на своего товарища и со сдержанным раздражением сказал: - Сейчас все узнаешь, не спеши. Ну так как тебя звать?
- Сергей Михайлович Бородулин, - проговорил я, положил на мойку полотенце с розовыми разводами, повернулся к спасителю.
- Почему они называли тебя самолетчиком? Вообще, расскажи, как здесь оказался, чем на хлеб зарабатывал, на кого учился, где семья? Да ты присаживайся. - Андрей указал на стул у плиты.
Я рассказал все, что их интересовало. А больше всего их интересовали мое образование и стаж работы на авиастроительном предприятии. Андрей долго и подробно расспрашивал, какие самолеты мы собирали и чем именно занимался я. За первой банкой пива последовала вторая. Хмель ударил в голову, и я с удовольствием делился тем, что имел, - сведениями. И чем больше удовлетворял его любопытство, тем довольнее становилось его лицо. Гжегош ко мне оттаял и несколько раз переспросил, правда ли я авиационный техник по летательным аппаратам и двигателям. Без тени сомнения я подтвердил ранее сказанное и продолжал разглагольствовать. Нетрудно было заметить, что Андрей и Гжегош не очень-то контачат. Оно и понятно, Гжегош оказался нудным и, как представлялось на первый взгляд, глуповатым товарищем. Некоторые вещи переспрашивал по нескольку раз. Порой Андрей перебивал его и направлял разговор в нужное ему русло. Не получив разъяснений, Гжегош обижался, как мальчишка, поджимал губы, дулся и на некоторое время выпадал из разговора.
Кое-что удалось узнать и мне. Гжегош с Андреем летчики. Гжегош - албанский поляк. На летчика выучился в Жешуве. Затем вернулся в Албанию и устроился в «Албанские авиалинии». Там познакомился с Андреем. О себе Андрей рассказывал неохотно и скупо. В частности, я узнал, что его жена и сын улетели на Новую Землю. По стечению роковых обстоятельств, вместе с Гжегошем он застрял в Ливии. Пароль «Джагбуб» - город, в котором они проторчали долгое время, прежде чем смогли выбраться из охваченной паникой и хаосом страны.
Сидели долго, пили много. К тому времени, как стемнело, я уже был на бровях. Язык цеплялся за зубы, и я нес чушь. Был рад наконец-то, за долгие месяцы пообщаться с хорошими людьми, с почти коллегами, и не сдерживался. Вечер закончился, я, веселый, с опухшей губой и подбитым глазом, не возражал против провожатого. Тем более что у меня появились враги.
Долго шли по темным углам и переулкам, прежде чем, оказались на Союзной. Андрей казался трезвым, держал меня под руку и стоически выслушивал пьяный треп. У подъезда, несмотря на мои козлячьи заверения о вменяемости, настоял сопроводить до самой квартиры. На первом этаже со свечой в руках нас встретил Игнатьич. В пляшущем языке неверного огонька его старческое лицо выглядело демоническим. Прикрывая пламя ладонью, он долго и подозрительно вглядывался в Андрея. Цокая языком, укоризненно качая головой, помог нам подняться на второй этаж. Андрей не стал заходить, пожелал доброй ночи, оставил меня, гибкого и шутливого, у порога, быстро сбежал вниз.
Игнатьич с тревожным лицом пытался расспрашивать меня о подозрительном типе, где и при каких обстоятельствах подцепил его. Шепотом напомнил о беспокойных временах, нынешних порядках, о мародерах, ворье и прочей нечисти. Блея что-то невнятное, я успокаивал старика, мол, Андрей хороший человек и спас меня от неминуемой гибели. Сшибая углы, добрался до дивана, не раздеваясь, завалился на скрипучие пружины и моментально провалился в сон.
Глава 2. Анклав
Наутро чувствовал себя прескверно. С распухшим сухим языком, словно с дохлой рыбиной во рту, с жуткой головной болью я с трудом поднялся с дивана. Выколупал из кластера квамателину, закинул в рот, попробовал проглотить. Таблетка встала поперек горла, я поперхнулся, выкашлял ее на пол. Сгреб пачку с сигаретами, трясущейся рукой выбил одну, прикурил.
После известных событий, еще до того, как передвигаться по дорогам стало небезопасно, я подался из Белгорода в ближайший анклав, который находился в Курске. На Краснознаменной в кирпичной пятиэтажке заселился в брошенную однушку. В принципе, мне было все равно, где жить, лишь бы не капало. По настрою и отношению к нынешней жизни мало волновали удобства и санитария. Осознание своей ненужности, бессмысленности существования, запустение и крах привычного мира