Вадим Шарапов - Командир Особого взода

Однажды утром мимо окна проходил по неведомым своим делам Панкрат. Опустив бритву, старшина Нефедов уважительно окликнул его, а когда два желтых глаза неподвижно глянули сквозь клубящийся морок, не осекся. Только помолчал, но тут же предложил… сыграть в шахматы. Местный пьянчуга Мирошка, коловший неподалеку дрова за стакан самогона, потом божился, что Панкрат гулко рассмеялся и качнул головой в рваном башлыке — да какая ж вера такому дрянному человечишке может быть? Однако, врал Мирошка или нет, а с тех пор колдун зачастил в комендантский дом. И ради Панкрата на столе у Степана всегда стояла шахматная доска с расставленными фигурами. По-прежнему ни единого слова не произнес Лесной Хозяин. Но когда в чащобе под Черновилово объявились германские альвы-диверсанты, которые навели смертную порчу на местную скотину, Панкрат сам пришел к Нефедову и молча вывалил из мешка на дощатый пол четыре срезанных под корень остроухих головы.

Обо всем этом размышлял старшина и сейчас, неторопливо переставляя коня, чтобы съесть чужую пешку.

Колдун напротив пошевелился, зашуршали лохмотья. И внезапно комендант станции вдруг почувствовал смертную тоску — так, что колени его ослабли и пальцы, судорожно вцепившиеся в резную фигурку, вмиг заледенели. Словно тень метнулась за отворенным окном, да такая, что между лопаток у Нефедова потек холодный пот и в сердце заколол десяток тонких иголок. Выпавший из руки конь стукнул о доску, но Степан уже и думать про него забыл. Потому что увидел, как напротив медленно и страшно поднимается во весь немалый рост колдун Панкрат. Нечеловеческие его глаза светились теперь совсем невыносимо, ярко, точно оранжевые фонари, воздух в комнате стал невыносимо горячим. Хрустнула под тяжелой ороговевшей ладонью столешница. Колдун поднес к капюшону руку, рванул завязки ворота, словно что-то его душило. Степан стиснул зубы, нашарил на подоконнике рукоять пистолета. И в этот миг колдун заговорил. Тяжело, тускло падали из клубящейся мглы скрежещущие слова, будто тот, кто их произносил, делал это через великую муку.

— Сте-пан… Идет… Она… Вели-кое Зло и-дет… Ты неупо-коенных подымал… Что-бы врагов одо-леть… А с ни-ми и Она… Теперь жди… Помо-гу чем могу…

Голос Панкрата был невыносим — не живой, не мертвый, он резал уши как лезвие ножа. И вдруг смолк.

Старшина Нефедов убрал онемевшие пальцы с рубчатой рукояти. Обугленная скамья напротив него была пуста. В окно пробивался первый рассветный луч солнца, и где-то на ветке звонко щелкала беспечная синица.

4. Зачистка

Грязной рукой с обломанным ногтем он выковырял из смятой пачки сырую трофейную сигарету. Пару раз щелкнув колесиком самодельной зажигалки, глубоко затянулся. И тут же закашлялся — надсадным глухим кашлем, выворачивающим наружу легкие. Дерьмо, не табак. Бросил окурок под ноги, где на дне окопа под гнилым деревянным настилом чавкала грязь и стылая вода, валялись ржавые консервные банки и размокшие бинты, оставшиеся от старых боев.

Лес молчал.

Степан пристроил локти за осыпавшимся бруствером, внимательно оглядел опушку через штатный прицел карабина. Кусты стояли непроглядной стеной — черт его знает, что там сейчас творится. Разведгруппа, посланная командованием, еще прошлой ночью уползла через проволочные заграждения — Степан сам помогал им подгонять снаряжение, раскуривал самокрутку на дорожку. И ни слуху ни духу.

— Рядовой Нефедов! — сзади негромко окликнул его капитан Рыбаков, сидевший на чурбаке и что-то быстро писавший, подложив планшетку на колено. — Иди сюда. Что там от разведки слышно?

— Ничего, товарищ капитан, — крутнул головой Степан, — ушли — и точка. Словно сгинули.

— Н-да… — пробормотал капитан, сдвинув на затылок фуражку и открывая незагорелый лоб, пересеченный полоской бинта. Он еще раз посмотрел на листок, дописал пару строк. Потом сложил и протянул рядовому.

— Вот что, Степан. Передай это донесение полковнику. Ждать мы больше не можем, завтра полнолуние. Так ему на словах скажи. Да не робей перед погонами, Иванцов поймет, мужик свой. Он уже с утра ждет, три раза вестового присылал.

— Знаю, — буркнул Нефедов, засовывая листок глубоко в нагрудный карман. — Я с ним с сорок первого воюю, он тогда еще майором был, в разведбате вместе…

— Тем более, — капитан уже думал о другом. — Давай, Степан, отправляйся.

Назад Степан Нефедов вернулся уже к закату. Дружок, Сашка Беляев, молча пододвинул ему котелок холодной «шрапнели» и вернулся на свое место — к брустверу, следить за не по-доброму притихшим лесом. Но Степану было не до еды. Он разыскал капитана и передал ему короткий приказ Иванцова.

…-…Значит так, бойцы. Слушать меня внимательно, — Рыбаков устал, поэтому говорил, еле шевеля губами. Которую уже ночь он совсем не спал и черные круги под глазами становились у капитана все шире.

— Начинаем операцию по зачистке этого района леса приданными нам силами совместно с частями Московской Патриархии. Времени нет, до утра ждать нельзя. Карты местности будут у каждого закреплены в памяти. Внимание! По данным одной из разведгрупп, в лесу находятся развалины старого погорелого монастыря. Что это значит — объяснять никому не надо. Операция начинается ровно в двадцать ноль-ноль. Приступить к подготовке!

Степан помрачнел. Он без всякого аппетита жевал холодную кашу, думая о том, что единственная вернувшаяся разведгруппа на самом деле не сумела доставить ни одного пленного, вдобавок потеряв при этом двоих своих, сгоревших в пыль вместе с освященными оберегами. Еще одного пришлось выносить на себе — обезумевший, он непрерывно кричал: «Тень в подвале! Тень в подвале!», — пока ему не заткнули рот тряпкой и не связали. Сейчас он мычал и извивался в блиндаже.

Отец Петр из «патриаршего взвода», настоятель Свято-Апостольского монастыря, спокойно раскрыл Евангелие и стал вслух читать из Деяний Апостолов, обходя мрачно замерший строй. Вслед за ним шел молодой служка, окропляя бойцов святой водой. Священник рисовал солдату на лбу углем восьмиконечный крест и вкладывал в руку пистолетную обойму с черными патронами, где на каждой гильзе было фабрично оттиснуто «Да воскреснет Бог и расточатся врази его». Потом, после напутственной молитвы, все как-то враз кончилось. Капитан Рыбаков еще раз коротко оглядел бойцов и отдал тихую короткую команду. Нефедов, как и все остальные, молча вышагнул из окопа и пошел вперед, шурша долгополой зеленой курткой.

И на самой опушке их взяли в тяжелый оборот.

Сначала из лесного сумрака возникли юркие черные твари, которые молча бросались на солдат, но тут же рассыпались яркими искрами, едва касаясь формы. Сжав зубы, Степан пару раз отмахнулся стволом карабина, не замедляя хода. Двоих полусформировавшихся оборотней, найденных по острому запаху логовища, прикололи серебряными кинжалами чернецы.

На этом удача кончилась. На левом крыле вдруг заорали истошно, заматерились, лесную тишину разорвали гулкие беспорядочные очереди — стреляли куда попало, без перерыва, пока вместо выстрелов не послышались щелчки бойков. И крики — тягучие, уже нечеловеческие. Так кричат от страшной боли, когда разум уже отказал, остались только нервы и агонизирующая плоть. Степан рывком отбросил карабин за спину и выдернул из-за голенища длинный кинжал, блеснувший черненым серебром.

— Не рассыпаться! — надсаживаясь, заорал капитан Рыбаков. — Отходить с флангов!

Из-за деревьев уже виднелись заросшие развалины. И оттуда, из подземных щелей, из обрушенных проемов окон молча лезли ссутулившиеся фигуры в обрывках истлевших одежд. Самым страшным было то, что некоторые из них сжимали в иссохших руках новенькие немецкие автоматы. И стреляли. Пули цвиркали над головой, по кустам, отбивали кору с деревьев. Рядом всхрипнул и умолк, заваливаясь в мох, Сашка. А мертвые монахи, неизвестно чьей волей поднятые из пепла столетнего пожарища, двигались, дергаясь, как марионетки. Нефедов выматерился, заметив, как сбились в кучу и побледнели необстрелянные солдаты из последнего пополнения.

— Стоять! Ты куда, сволочь?! — схватил он за воротник тощего паренька с круглыми от ужаса глазами. Карабин тот волочил за ремень, как палку — дулом по земле. Нефедов ударил его кулаком по зубам, паренек всхлипнул, но продолжал вырываться из рук.

— Ботва деревенская! Стреляй, в господа душу мать, если штыка нет! — следующая зуботычина привела солдата в чувство. Он вскинул карабин. И тут Степан упал, сбитый с ног тяжелым мохнатым телом, прямо над ухом скрежетнули по металлу каски длинные клыки. Дико заорал рядом молодой, снова бросивший карабин и закрывший голову руками.

— Хха… — хрипел Степан, ворочаясь под смрадной тушей. — Вре-ешь, сука… Вреешь…