Юрий Никитин - На пороге
Правда, сейчас все тюрьмы по закону о равноправии и толерантности перевели на смешанное, и никого уже не удивляют мужчины и женщины как в общих камерах, так и в камерах на двоих.
У нас пока еще только разговоры, но Россия – часть общего культурного пространства Европы, так что и здесь будут действовать те же законы, хоть и с запозданием.
Автомобиль по команде моего продвинутого секретаря подъехал точно в ту секунду, как я вышел из подъезда, распахнул дверцу справа и, едва я сел, торопливо шуганул в сторону, давая место другому.
Он у меня еще старой конструкции, с рулем, а с прошлого года все фирмы торопливо перешли на выпуск без этого анахронизма, но я не комплексую, сейчас все ускорилось, никому не удается быть долго в окружении самых навороченных гаджетов.
Даже на городских улицах скорость не меньше сотки, а за городом так и вовсе за сто пятьдесят, но автоматическая система следит, чтобы нигде не возникали пробки, километры наматываются шустро, я начал слушать последний выпуск новостей.
Авто подкатил на большой скорости к подъезду здания нашего центра. Не дослушав, я торопливо вышел, чтобы не задерживать следующие, а машина ринулась к стоянке, спеша захватить место, где будет ждать конца моего рабочего дня, скачивать апгрейды, слушать музыку, играть в простенькие игры, старательно повышая свой электронный интеллект.
По ступенькам я поднимался, хватаясь за перила. С дверью пришлось побороться, тугая пружина, охранник увидел и поспешил на помощь. Уже знает, что я дистрофик и не жилец.
В холле меня обогнали Щербатко и Гуцулов, сотрудники соседней лаборатории. Щербатко, хотя он всегда пишет свою фамилию как «Щербатько» и объясняет всякий раз, что ведет свой род от знаменитого Щербаня, того самого, который в Запорожской Сечи однажды что-то там, а Гуцулов просто Гуцулов, оба бодрые и шумные, даже не подумали ждать лифта, сразу ринулись по лестнице, так модно и рекомендуемо медиками.
Увы, мои мышцы слабеют уже не год от года, а начали сдавать по месяцам, а то и неделям. За спиной приближающиеся голоса Лелекина и Косенкова, вдруг шаги ускорились, это лифт высадил порцию пассажиров сверху, но, взяв одного внизу, тут же захлопнул двери.
Слышно было, как понесся по трубе ввысь. Лелекин посмотрел на дверь с укором.
– Косьян, – спросил он, – говорят, переходишь на другую работу?
– Нет, – сообщил Косенков, – вообще в другую фирму. Буду переучивать пожилых!
Лелекин хохотнул.
– Чего? Да сейчас и молодым работы не хватает!
Косенков сказал почти шепотом:
– Ты не заметил, что профессии исчезают одна за другой? И процесс ускоряется?.. В этом году исчезнут последние переводчики, почтальоны, библиотекари, аптекари, продавцы, а к концу года начнут исчезать бизнес-аналитики, прорабы, операционистки, стюардессы… Их уже заменяют роботами, а людей куда?
– Думаешь, – спросил Лелекин скептически, – старики могут переучиться?
– Есть новые методики, – заверил Косенков таинственным голосом. – Обезьян даже выучивают!
Двери второй шахты открылись, приглашая в просторный лифт, Лелекин и Косенков заспешили к нему, я слышал, как Лелекин ответил беспечно:
– Когда мое место сократят, лучше буду жить на пособие.
Я дождался лифта, без него на двадцать четвертый этаж не поднялся бы все равно, будь даже совершенно здоровым. В тесной кабинке почему-то вспомнил Катеньку, она мой лучший и вообще единственный друг, без нее хреново. Особенно, когда процесс моей нейродегенерации начал ускоряться, только она осталась у меня опорой. Завидую ее мужу, а также бойфренду Кирилюку хорошей белой завистью.
Моя невеста, Синтия, в последнее время начала от меня осторожно отодвигаться. Не хочется о ней такое думать, но, видимо, потому так, что люди с моим редким заболеванием в среднем доживают до двадцати пяти, а мне уже двадцать девять, но методов лечения на горизонте не видно и не предвидится.
Мы были прекрасной парой, так все говорили, я – молодой ученый, нейрофизиолог, доктор наук, перспективный, в нашем научном центре меня считают восходящей звездой, но, возможно, мои мыслительные способности усилены как раз за счет того, что у меня серьезный сбой в генах. Даже не в генах, в одном-единственном… хотя от этого не легче.
Да и последнее время больше времени провожу в лаборатории, а Синтия все-таки из мира гламурного дизайна, потому последнее время просто приходила ко мне сразу домой, на ночь теперь не остается, а я с горечью чувствую, как медленно отдаляется, и ничего не могу сделать.
В нашем научно-исследовательском центре с полсотни лабораторий, в которых с разных сторон и с помощью разных методов атакуем самую главную твердыню биологии: антиэйджинг, то есть резкое продление жизни, а за ним и бессмертие.
Я тяжело опустился за стол, где половину площади занимает хай-тековый микроскоп, по мощи превосходит электронный, но не убивает живое излучением, что для моей работы критически важно.
Неделю тому вот в этом кресле я и сидел, сжимаясь в комок, когда грузный и неповоротливый Медведев, которому как никому идет его фамилия, приблизился ко мне со шприцем в руке. Как сейчас помню, шприц показался огромным, хотя на самом деле совсем крохотный, мне всего лишь запустят белок, что отыщет поврежденный ген, а там особый фермент в белке разрежет мутантную ДНК пополам, после чего начнется регенерация, точнее – рекомбинация, при котором клетка восстановится целиком уже с правильной комбинацией генов.
Меня потряхивало, такие опыты пока проделывали на нематодах и дрозофилах, но если мне все равно вот-вот склеивать ласты, то что я теряю?
Лазаренко, зам зава лаборатории, вошел тогда за Медведевым следом и, жутко нервничая, встал у двери, чтобы никто случайно не заглянул.
Как сейчас помню вкрадчивый шепот Медведева:
– Можешь закрыть глаза. Я, правда, не уверен, что не перепутал шприц…
Лазаренко прошипел от двери:
– Давай быстрее!.. Я неделю составлял, все точно!
– Знаю, – сказал Медведев серьезным голосом. – То-то раствор мутный, вижу капли твоего пота…
– Давай быстрее, – повторил и я за Лазаренко вздрагивающим голосом. – Не наслаждайся моментом…
Он ухмыльнулся.
– А это, кстати, момент исторический. Так пока избавляют только от СПИДа, гемофилии, еще чего-то редкого, а через пару лет сможем навсегда убирать гены, что приводят к раку, сахарному диабету и даже к насморку…
В шею кольнуло, я замер, а Медведев, подержав иглу в вене, медленно потянул обратно.
– Все, – сказал он. – Теперь только ждать, когда залатает. Думаю, через недельку уже можно просмотреть геном заново.
Лазаренко сказал с изумлением:
– Почему через недельку? Уже завтра можно!
Медведев сказал со злорадством:
– А это чтоб помучался. Должен же я отомстить, что третий раз обгоняет меня на драконе?.. А медведь, который его носит под мышкой? И легендарный меч у него не то краденый, не то считеренный… У меня такого все еще нет, хотя я в байме уже третий год!
Глава 3
Громко хлопнула дверь, я вздрогнул, выныривая из воспоминаний. В лабораторию вдвинулся всей тушей Медведев, могучий, толстый и косолапый от собственной неуклюжей могучести. Вес у него зашкаливает за двести килограммов, но особенно толстым не выглядит из-за природной ловкости и грохочущего жизнелюбия, к тому же у него действительно толстая и широкая кость, широкая морда, жопа и плечи, так что объемистый живот как бы и не совсем живот, вон на боках отложения еще мощнее.
Сейчас он веселый и бодрый, даже напевает что-то бравурное, лучшее из доказательств, что мои дела хреновее некуда…
– Привет, дистрофик, – сказал он громко. – Хорошо выглядишь! Цвет лица такой свежий, зеленый!.. Как у муромского огурчика. Или корнишона, как теперь говорят все чаще.
– Ну да, – ответил я слабо, – конечно…
Улыбаюсь ему жалко, он мне в ответ натужно весело, оба брешем, но мы же в обществе, так что брехать надо, мы же люди воспитанные.
– Все проверили, – сообщил он бодро. – Срослось хорошо!.. У тебя сильное воспаление, так что заживление на высоте, поздравляю. Правда, случилась небольшая… В общем, непредвиденное. Обычно, как сам знаешь, после операции порченая половинка дохнет и рассасывается, а здоровая разрастается и принимает на себя те функции, которые раньше были у неправильной…
– А что у меня?
Он развел руками.
– У тебя отмерла здоровая, а испорченная начала разрастаться. Так еще ни разу не случалось, но вообще-то статистики у нас пока что нет… Знаешь, получилась не совсем искусственная ДНК, она твоя родная, но такие в природе не встречаются. Сейчас спешно ищем вариант, как остановить ее преступную деятельность… Думаю, через недельку операцию можно будет повторить.
– Да я хоть сейчас, – ответил я жалко. – Чувствую себя так же хреново, но не хуже, чем было.
Он помялся, ответил, отводя взгляд:
