Шестнадцать способов защиты при осаде - Том Холт
Да, они прекрасно это знали, так что я снизошел до объяснений. В Чорро, примерно в шести месяцах пути на восток, где никогда не ступала нога робура, производят доспехи из льна и веревки – очень красивые, к слову. В тех краях не добыть железную руду, а если брать у соседей – те заламывают безбожную цену. Поэтому тамошние мастера додумались склеивать пятнадцать слоев парусины на каркасе из бечевы. Получается легкий, прохладный летом и теплый зимой, простой в ремонте и обслуживании доспех, который ничем не уступает кольчуге. Кроме того, в Чорро производство доспехов является исключительно прерогативой женщин, которых в Городе осталось предостаточно.
За моим объяснением последовала неловкая пауза. Затем один из слушателей, такой большущий толстяк, хозяин мануфактуры «Синий стриж», встал и вежливо поклонился.
– Прошу обратиться.
Я закатил глаза.
– Конечно.
Из рукава он достал что-то похожее на маленькую плитку.
– Мой дед, вероятно, слышал те же рассказы путешественников, что и вы, – сказал он. – Мы изучали льняные доспехи около сорока лет назад. – Он постучал по плитке костяшками пальцев: звук был такой, словно кто-то колотится в дверь. – Это – семнадцать слоев небеленого грубого полотна. Клей мы вывариваем из кроличьих шкур. Ты прав, это очень прочный материал – так, по крайней мере, отмечал в записях мой дед. Он брал его на разруб мечом и топором, пытался пробить стрелой – образец все выдержал. Генерал-квартирмейстер был небывало впечатлен, помнится, даже порекомендовал наш материал для долгосрочных испытаний в качестве обмундирования. Но император сказал, что он не пошлет своих людей сражаться в кусках испорченной тряпки, он будет посмешищем, и на этом все закончилось. – Толстяк протянул мне плитку. – Ты совершенно прав – отменные вышли бы доспехи.
– Что ж, прекрасно.
– В жаркую погоду, – сказал толстяк, покивав, – клею требуется минимум тридцать дней, чтобы высохнуть. – Он улыбнулся. – Немного похоже на посадку желудей, тебе не кажется? В наших-то обстоятельствах…
Действительно. Можно посадить дуб наилучшей породы – и умыть руки: ты все равно не доживешь до того, чтобы использовать дерево.
– Спасибо, – произнес я. – Был бы признателен, если бы ты поделился своим знанием с остальными из присутствующих. В свете того, на что ты мне указал, не думаю, что мы станем возиться с пробными экземплярами. Приготовь мне столько доспехов, сколько ты сможешь, и встретимся через месяц.
Снова неловкое молчание. Робко поднялась чья-то рука:
– А как с оплатой?
Я неопределенно махнул рукой.
– Просите любую цену. Поверьте, деньги – наименьшая из проблем.
Желуди и дубы… Там, откуда я родом, существует традиция: в день рождения сына отец сажает яблоню, та растет вместе с тобой, и, когда ты покинешь этот мир, тебе выроют могилу в ее тени. Красивый обычай, напоминающий лишний раз о том, что все продолжается. Да и потом, дерево растет – растешь и ты, становишься больше и сильнее; и ты засыпаешь, есть неплохой шанс, что мир все еще будет на месте, когда проснешься.
Может быть, моя яблоня все еще жива – честно, понятия не имею. Личный опыт подсказывает мне, что все кончается внезапно, а топор за десять минут достигает больше, чем дерево – за двадцать лет. Когда я впервые увидел Город, помнится, подумал: вот оно, дерево, которое никому не срубить. Мне понравилось, как изображали императора на обороте монеты: профиль никогда не меняется – одно лишь имя. Прообразом считается Мезенций III (хотя, держу пари, он так не выглядел), который умер четыре столетия назад, после девятимесячного правления. Имена и тела приходят и уходят, как листья на дереве, но император остается тем же самым, всегда, неколебимым как стена. И к чему иллюзия привела меня? Тридцать дней – столь бездумно оптимистичный выбор. Дубы сажаем, черт возьми.
* * *
– Как полагаешь, что они задумали? – спросил меня Стилико.
Он почти во всем меня превосходит, но зрение у меня все же получше будет. Стоял один из тех на редкость ясных утренних часов, когда морской туман на рассвете рассеивается и обзор открыт на многие мили.
– Говорят, – сказал я, – что в Чорро научились делать такие штуки – медные трубки с кусочками особого стекла внутри…
Он ухмыльнулся:
– Ну да, в книгах так пишут.
– Очаровательное место это Чорро, судя по всему. Так вот, якобы с помощью одной такой трубки можешь видеть вещи за милю так ясно, будто они у тебя перед носом.
– Ага, и еще там делают доспехи из кусков тряпья. Слыхал, знаю. Хорошая идея. – В тот момент, когда кто-то начинает истекать кровью, появляется Стилико с щепоткой соли между пальцами.
– Не так уж много они задумали, вот и ответ на твой вопрос, – сказал я. – Они что-то строят вон там, смотри, между той рощицей ясеней и старым гравийным карьером, но на пути стоят палатки, и я не могу разглядеть ничего, кроме деревьев. Вероятно, из Северной сторожки у ворот вид откроется получше.
– Это осадная башня, – сказал Стилико. – И чертовски большая. Я попросил одного из моих сержантов взглянуть.
Плохие новости – как кашель, который никак не пройдет.
– Мы-то знаем, как управляться с осадными башнями, верно? – спросил я.
Стилико кивнул в ответ.
– Я послал Зеленых заготавливать масло, – сказал он. – Было бы лучше, знай мы, к каким именно воротам они с этой башней пойдут.
– Не обязательно к воротам, – заметил я. – Как артиллерийские дела продвигаются?
– На удивление хорошо. Может, что-то появится уже послезавтра, если повезет.
Я сделал глубокий вдох. Вид со стены захватывал дух, будто глядишь на звездное небо, а оно держит мир в осаде.
– Стилико, ты башковитый парень. Есть ли что-то такое, что мы могли бы сделать в довесок – но еще не сделали?
Он не стал думать долго:
– Нет. Лично я бы строил не катапульты, а шлюпки. К этому времени мы смогли бы спасти тысячу душ на них. Но это лишь мое мнение.
Я кивнул:
– И какую именно тысячу? Кто туда входит?
– Вот поэтому, – улыбнулся Стилико, – я и рад, что не решаю такие вопросы.
– Знаешь, я обдумывал такой сценарий. Но тогда верховоды Тем не пришли бы к нам на помощь. Уж они-то понимали бы, что им на тех шлюпках места не будет. А без них мы бы и построить ничего не смогли.
– Верно. – Он отвернулся, разрывая зрительный контакт с врагом, будто нарушая известное правило – не делай
