Алексей Волков - Городской охотник
— Ты не переубедишь меня, язычник, так же, как мне не дано переубедить тебя. Что касается твоего друга, — новый кивок на волколака, — я согласен. Он феноменален. И его стоило бы изучить. Как он может входить в храм. Принимать причастие. Мне это не понятно. Но это всё потом. Раз уж Господь свёл нас троих вместе, значит, в том есть его промысел. И противиться воле Его я не вправе. Значит, я помогу вам.
Отец Леонид развернулся к машине, открыл дверцу и уселся на заднее сидение.
Потянул воздух носом и сообщил:
— Ты в курсе, Фатеев, что у тебя в машине псиной воняет?
— В курсе. Там этот… мохнатый на заднем сиденье ехал.
«Этот мохнатый» поднял голову с лап и оскалил огромные острые зубы, будто в улыбке. Глаза зверя задорно блеснули.
— Не за машиной же ему бежать по шоссе было. Вот и прикидывался там собакой. Только не пойму, как такой телёнок вообще в машину поместился. И не развалил ведь ничего. Слышишь, Олег, ты, если обратно перекинуться не сможешь, не огорчайся. Я тебя к себе возьму. Будешь в гостиной на диване жить.
Волк рыкнул. То ли соглашаясь, то ли, наоборот, возмущаясь. В присутствии монаха он ни в какую не желал показать, что может говорить.
— Ну, до рассвета надо чем-то заняться, — сказал отец Леонид, доставая из машины, старой потрепанной «шестёрки», на которой приехал, плотный свёрток и трехлитровый китайский термос. — Я предлагаю позавтракать. Тут бутерброды с сыром, рыбные котлеты и чай с мёдом.
— А ты запаслив, как я посмотрю, — ответил на предложение Алексей. Нырнул в свою машину и тут же вернулся, неся одноразовые стаканчики.
— Не я запаслив, а ты слишком предсказуем. Я так и знал, что раньше рассвета в дом ты лезть не захочешь. Хоть и спешил сюда засветло.
— Ну и ладно. Зато хоть позавтракаем на природе. А то со вчерашнего дня во рту маковой росинки не было. Ты есть будешь? — обернулся Алексей к оборотню, с шумом втягивавшему воздух влажными ноздрями.
Зверюга радостно оскалилась, как бы давая понять: «Попробуйте только не дать, сам возьму, не обрадуетесь».
Священник развернул свёрток, расстелил газету прямо на земле. Достал из кулёчков бутерброды и положил на газету. Пакет с котлетами поставил рядом. Развернул целлофан и стал скручивать крышку с термоса. Разлил чай в подставленную Алексеем пластиковую тару и вопросительно уставился на оборотня. Тот отрицательно замотал башкой, давая понять, что чай, пусть и с целебным мёдом, его абсолютно не интересует. И выразительно уставился на кулёк с котлетами.
Монах поставил термос. Достал из кулька котлету и бросил её оборотню. Лязгнули мощные челюсти, качнулся вверх-вниз кадык на шее зверя под серой шкурой, и крохотный, по сравнению с волком, кусочек пищи навсегда исчез в его необъятной пасти. После чего он снова уставился на мешочек с котлетами.
Алексей весело засмеялся, наблюдая эту сцену.
— Ну уж нет, потерпи, дружище! — хлопая себя по ляжкам, проговорил он. — Тебе этот кулёчек на зубок. Сожрёшь и не заметишь. А нам надо бы подкрепиться с преподобным. Так что делим поровну. Согласен?
Вновь последовал кивок лобастой головы.
Тем временем священник опустился на колени перед импровизированным столом и что-то зашептал. Алексей знал, что монах благодарит Господа за дарованную им пищу. Сам же охотник так не поступал, потому что считал всякий кусок, который оказывался у него на столе, собственной добычей. Тем, что заработал честно за деньги. Он не мог взять в толк, какая связь между Богами и пищей на столе. Но, тем не менее, к пище всегда относился с уважением. Отламывал хлеб руками, как велит традиция, а не резал ножом. Ел аккуратно, чтобы не запачкать стол, который у его далёких предков именовался Божьей Ладонью. И никогда не позволял себе выбросить объедки в мусорное ведро или отхожее место, считая это святотатством. Всегда скармливая объедки бездомным кошкам и собакам, за что был не любим соседями по подъезду.
— Скажи, Алексей, — начал монах, прихлёбывая чай из стаканчика, — тебя не страшит, что рядом с тобой сидит… сидит… вот это?
Он кивнул на волколака, который, зажав бутерброд между передними лапами, рвал на маленькие кусочки, смачно пережёвывал и аккуратно глотал. На выпад инока он не обратил ни малейшего внимания, будто не понимал, что речь о нем. Прикидывался тупым зверюгой.
— А что меня должно страшить? То, что у него четыре лапы, хвост и пахнет он псиной?
— Нет. Это же зверь. Нечистое порождение нечистой волшбы. А мы всё же, как-никак, пытаемся бороться со злом, которое, возможно, его и породило. А вдруг он неожиданно вцепится тебе в глотку? Это же животное. Дикая, неразумная тварь. «Неразумная тварь», зевнув с подвывом, показала пасть, полную отменных зубов.
— Поверь мне, он разумен настолько же, насколько ты и я. Знаешь, в чем твоя проблема, Леонид? Она в твоей вере. В религии, которая все непознанное приписала одним махом к проискам Лукавого. А между тем, наши предки умели жить в гармонии с природой. И я верю, что на заре времён каждый человек мог перекинуться в животное-предка.
— Первобытный тотемизм.
— Да как хочешь назови. Суть не меняется. И, исходя из моей веры в силы природы, а не в обожествленную, поставленную с ними на одну ступень, персоналию, — Алексей достал из пакета бутерброд и положил на него котлету, — я склонен больше доверять ему, чем тебе. Не обижайся, но совсем недавно я узнал нечто, что может пошатнуть вашу веру и все её догмы. Узнал из источников, близких к достоверным.
— Интересно, от кого? — с сарказмом вопросил монах. В глазах его светилась готовность до конца, костра и креста отстаивать свою веру.
— От того, кто загнал меня в это положение, когда я вынужден пить чай в компании священника и оборотня около дома, куда мне совсем неохота идти. Я бы предпочёл сжечь его к псам, а потом на пепелище, когда духи будут лишены материальной опоры в нашем мире, провести очистительный обряд. Так вот, этот самый Собиратель открыл мне глаза на их иерархию. И иерархию тех, кого мы привыкли считать антиподами демонам. И, самое главное, показал мне, что цели одних не очень-то отличаются от целей других.
— Хм, и ты поверил порождению Отца Лжи? Признаться, я считал тебя более разумным, язычник. Ты закоснел в языческой ереси. И теперь хочешь совратить меня с пути служения Господу. Вынужден тебя разочаровать — у тебя ничего не выйдет.
— Да нужен ты мне, как зайцу стоп-сигнал, — хмыкнул Алексей, откусывая кусок от бутерброда. — Мне незачем и некого обращать, — продолжил он, пережевывая хлеб с котлетой. — В веру нельзя обратить, как ты не поймёшь, монах. Человек сам, слышишь, сам должен выбрать то, во что склонен верить. И как называть тех, кому будет возносить молитвы. Вы своими проповедями насилуете человеческую душу и разум. Лишаете его доброй воли…
— Ты не прав, Алексей. Добрую волю и возможность делать выбор людям дал Господь в своей милости. Для того дал, чтобы чадо неразумное выбрало, пойти ли ему по пути Господа или погрязнуть в неверии.
— В том-то и дело, что чада неразумные. Где ты видел родителя, который отпустит свое чадо, не указав и не наставив его на верный путь. Не лезь в огонь — обожжёшься. Не мочи ноги — заболеешь. Тот же, кому ты молишься, Леонид, поступает со своими чадами не как добрый родитель. Ему в общем-то плевать, по какой стезе пойдет человек. Будет ли он добрым православным или безбожником. Но если дорога к Нему, как ты говоришь, ведет к царствию небесному, то не странно ли, что он не стремится указать людям этот путь? Верный путь. Вместо этого позволив чадам бродить вокруг да около?
— Не забывай, язычник, что только достойным открыто царстве небесное. И только достойные будут у его престола в день страшного суда. Сто сорок тысяч праведников в белых одеждах.
— Не маловато ли? Полтораста тысяч за всю историю человечества?
— Это будут достойнейшие.
— Ну и ладно. Мы отдалились от предмета спора. Я хотел лишь сказать, что Олегу верю больше, чем всем святошам вместе взятым. Мы служим одним силам, и он это понимает. Хоть и называем их по-разному. И ни он, ни я не пытаемся запудрить мозги ближнему. Просто живем, как живется.
— Да, как неразумные животные.
— Почему же? Очень даже разумные. Я всю жизнь, во всех поступках руководствовался совестью. Как и положено человеку. Когда не знал, как поступить, поступал по совести. Да, нажил врагов. И осталось мало друзей. Но так бывает со всеми, кто слушает веление сердца. А Олег… Он ведь тоже крещёный православный. Ходит в храм, изредка исповедуется. А то, что он способен менять свою форму — это и дар, и проклятие. Ликантропия — это прекрасный способ подготовить себя к ситуации, критической для простого человека. Стать сильнее. Быстрее. Обрести запредельную сноровку. Для этого мне, например, надо иметь при себе туеву гору разных отваров и амулетов. Это моя цена. Его цена — непереносимая боль. Ты можешь представить, что твориться в организме человека, когда идет перестройка костей скелета и даже спинного мозга? Не хотел бы я пережить такое. Так что свой звериный облик он с лихвой искупает болью, которая постоянно с ним. Волчий облик — это просто форма, наиболее близкая и удобная Воину Матери Природы. Ты, к примеру, просто Целитель, и тебе не нужно быстро бегать и далеко видеть. Тебе хватает посланного твоим Богом. Вряд ли ты способен понять его или меня. Поэтому давай прекратим дискуссию. Да, забыл сказать, когда Воин Гаи принимает боевую форму, он не утрачивает разума. Даже сохраняет дар к речи. Олег сейчас просто не хочет с тобой говорить. Почему? Спроси сам.
