Закон контролера - Дмитрий Олегович Силлов
И «кувалда» вылетела.
И ударила точно туда, куда я метил…
Но силы удара оказалось недостаточно.
Слишком многое видел разведчик за годы войны. И от увиденного им на той войне было два выхода: либо сойти с ума, либо выдержать все и так закалить свою психику, что ей любые испытания были бы нипочем.
Ну, почти любые.
Мой «молот» все-таки достиг цели. Часовой споткнулся, взгляд его заметно поплыл, но от этого его удар стал лишь немного слабее.
И тут я допустил ошибку.
Когда обретаешь некий дар и у тебя с ходу все начинает получаться, появляется некоторое головокружение от успеха. Вон как я лихо целую пачку фрицев-мутантов уделал, чем я не суперпсионик? Ну и когда «молотом» кинул в разведчика, был уверен, что сейчас вырублю его и спокойно уйду через портал в подстанции.
Но вырубить ветерана войны у меня не получилось.
А у него меня – да…
В последний момент поняв, что пси-атака не удалась, я попытался уйти от удара, но разведчик на середине движения ловко изменил траекторию движения приклада.
Потом был удар, взрыв боли в макушке – и темнота, мгновенно поглотившая мое сознание.
* * *
Кто хоть раз был под наркозом, знают, как это бывает. Только что ты был в сознании – и вот уже голос медсестры вытаскивает тебя из мутного болота беспамятства участливым воркованием: «Просыпаемся, просыпаемся, все закончилось». И грань эта между ясным сознанием и всплытием на поверхность после пробуждения для обычного человека, думаю, практически незаметна.
Но не в моем случае.
Я столько раз терял сознание, что научился очень четко ощущать границу между реальностью до вырубающего удара по тыкве и состоянием после него. Потому, исходя из своего предыдущего опыта, я сразу по привычке взял под контроль свое всплывающее сознание, похожее сейчас на алкоголика, который чудом не утонул в омуте, куда рухнул после очередной знатной попойки.
Обычно это позволяло отыграть минуту-другую, не показывая тем, кто был рядом, что я прихожу в сознание. Всегда лучше сначала, не открывая глаз, по возможности максимально оценить обстановку, после чего действовать по обстоятельствам.
Но тех, кто был рядом, на этот раз провести не удалось.
– Очухался, сволочь, – прозвучал рядом со мной смутно знакомый голос, и тут же вспышка боли в правом подреберье заставила меня скорчиться, словно червя, перерубленного лопатой.
Я думал, что сейчас от полноты ощущений воткнусь носом в собственное колено, но согнуться не получилось. Даже не открывая глаз было уже понятно: я крепко, надежно, профессионально привязан к стулу, который так же крепко, надежно и профессионально привинчен к полу – иначе бы от моего рывка после удара мы б вместе со стулом рухнули на пол. К тому же, судя по ощущениям, мои руки были заведены назад, за спинку стула, и скованы металлическими браслетами.
Глаза я все-таки открыл: хороший удар в печень способствует быстрому возвращению в сознание.
И увидел следующее.
Я находился в кабинете, словно вытащенном из фильма про «кровавую гэбню».
Это была небольшая комната с некрашеными бетонными стенами, на одной из которых висели портреты Ленина и Хрущева, и стальной дверью с глазком. Посреди комнаты находился деревянный, грубо сколоченный письменный стол с настольной лампой, которую при допросе полагалось направлять в лицо допрашиваемому. На столе лежал толстенный потрепанный телефонный справочник – им, если я правильно помню киношные стереотипы, допрашиваемого полагалось бить по голове для ускорения потока выдаваемых им сведений. При этом на столе, помимо справочника, находился пузатый графин с водой, накрытый граненым стаканом, и выбивающийся из хрестоматийной кинокартинки Грааль, тот самый, который я вытащил из подземных пещер Антарктиды.
Пустой.
Ни хрустального светящегося черепа, ни бесформенной заготовки для «Бритвы» в деревянной чаше не было.
А еще в комнате помимо плотно зафиксированного меня и остальной мебели находился знакомый капитан КГБ с непроницаемо-синими глазами под цвет околыша его фуражки. С патрулем под его началом я встретился первым делом после того, как прибыл в Озерное.
– Значит, Николаев Иван Иванович. Старший научный сотрудник Московского института атомной энергетики, прибывший в Озерное с целью изучения влияния последствий радиоактивного распада на окружающую среду, – проговорил капитан. – Я ничего не перепутал?
В профессиональной памяти, как и в неплохой боксерской подготовке, капитану было не отказать. Интересно, что ему от меня надо? И почему меня, фашиста лютого, шпиона разоблаченного, не везут сейчас под усиленным конвоем на аэродром, чтобы доставить куда положено? Вряд ли местный отдел КГБ располагал полномочиями самостоятельно расследовать подобные происшествия.
Разгадка наступила довольно быстро.
Капитан выдвинул ящик стола, вытащил оттуда какую-то короткую палку с двумя рогами, подошел ко мне и негромко спросил:
– Где хрустальный череп и материал из зоны атомного взрыва?
Вот оно как, значит. Капитан был в курсе того, что находилось в чаше, но не знал, где оно сейчас находится. Одно явно не билось с другим. После удара прикладом в череп соображал я туго: голова болела не на шутку и с внешней стороны, и с внутренней. По ощущениям, на макушке взбухла нехилая шишка, а мозг свернулся в клубок из извилин, ноющих, словно растревоженные зубные нервы.
Но я все-таки сообразил, что если капитан не знает, где артефакты, то разведчик, который меня вырубил, передал ему только пустую чашу, а два трофея из трех зачем-то припрятал. Так откуда тогда капитан знает, что было в Граале?
– Молчим, значит, – глубокомысленно констатировал кагэбэшник. – Ладно.
И, ухватив меня за отворот кителя, с силой рванул его книзу.
Затрещала материя, посыпались оторванные пуговицы, в том числе и с рубашки – силы кагэбэшнику было не занимать. Однако, разодрав на мне шмот, он внезапно замер на мгновение, уставившись мне на грудь.
– Это что за черт?
Ну да, моя пластина в виде стилизованных крыльев со знаком радиационной опасности посредине так никуда и не делась. Как вросла однажды в мое мясо, так там и осталась. Я, помнится, как-то тело поменял на новое – так потом в этом новом теле ту пластину обнаружил. Такой вот мистический дар Буки – а может, проклятие – прилепился ко мне намертво. И, похоже, навечно.
Кагэбэшник прищурился, присматриваясь, – в кабинете было не слишком светло.
– Партак, что ли? – проговорил он. – Не очень хорошая идея для наколки. Был в Древней Греции один самоуверенный юноша, которого звали Икар. Тоже крыльями бредил. Однажды раздобыл их и решил взлететь к солнцу, которое ему те крылья благополучно подпалило. И для юноши это мероприятие окончилось летально. Предполагаешь, к чему
