Елена Ершова - Неживая вода
– А не хотите ли шоколада в дорогу? – подкатила к Игнату розовощекая, похожая на пышку женщина. Ее большая хозяйственная сумка трещала по швам от разнообразных лакомств.
– Не хотим, – лукаво отозвалась Марьяна и обвила Игната руками. – Нам и без шоколада сладко.
Она засмеялась, и Игнат последовал ее примеру. Торговка насупилась, отошла.
– А все же я рада, что ты решил ехать со мной! – промурлыкала девушка, мягкой ладонью оглаживая Игната по спине, отчего ему становилось так хорошо и тепло, словно после долгих месяцев зимы наконец-то выглянуло весеннее солнце. – И ты только не смейся, – задумчиво продолжила Марьяна, – но я даже благодарна… да-да! – она повысила голос, – благодарна всему, что случилось! Ведь иначе я бы не очутилась тут с тобой.
Она потянулась, чтобы поцеловать его, и Игнат ответил на поцелуй. От жара и сладости, от воспоминаний о совместных ночах в животе начало зарождаться маленькое солнце.
– Глупая я, да? – выдохнула Марьяна.
Игнат засмеялся.
– Выходит, мы с тобой два сапога пара, – отшутился он. – Меня в Солони вечно дурачком славили.
– Не понимаю отчего. Какой же ты дурачок? Ты умный да добрый.
«Как же, добрый», – подумал Игнат и вспомнил, как кровью окрасилось под его кулаком лицо грабителя. Но стыда не было, а была только уверенность в своей силе и правоте.
Кто-то дернул его за рукав.
– Дя-яденька пан… – прогнусил несчастный ребячий голос.
Игнат опустил глаза. Рядом, задрав голову, стоял чумазый и рыжий мальчишка в большом, не по росту, ватнике и протягивал что-то в немытой ладошке.
– Купи часы, дя-яденька пан, – жалостливо повторил пацан. – Крале своей купи!
– Вот я тебе сейчас покажу, какая я краля! – сдвинула брови Марьяна.
– А ну, дай посмотреть! – Игнат протянул ладонь.
Мальчишка отодвинулся и с неодобрением поглядел на парня.
– Ты сначала купи, – проворчал он. – А потом и рассматривай сколько хошь.
Теперь рассмеялись оба – Игнат и Марьяна. Девушка прицокнула языком:
– Каков хитрец! – и, подобрев, спросила: – Как тебя зовут-то?
– Сенькой кличут, – ответил мальчик.
Марьяна покопалась в кармане шубейки, достала липкую, завернутую в бумажку карамельку:
– Держи, Сенька.
– Спасибо, пани.
Он быстро засунул конфету в рот, будто боялся, что сейчас ее отнимут, огляделся воровато, но не ушел, а снова дернул Игната за рукав.
– Пан! А часы все равно купи! Смотри, какие блестючие!
Сенька поднял руку повыше, и часы завертелись, засияли на тонкой серебряной цепочке.
– Да что ж ты будешь делать! – всплеснул руками Игнат. – Репей какой… Они ж не женские!
– А ты для себя купи, – не сдавался Сенька. – Хорошие часы! Заграничные.
– Откуда у тебя такие?
– Так батя мой промышляет. – Мальчик передвинул за щекой подаренную конфету, шмыгнул носом. – Обещался, что коль не продам – такого ремня всыплет… у-у! – Он вздохнул и снова протянул тягучим голосом попрошайки: – Купи, дя-яденька пан!
– Да купи ты эти часы, ради бога! – не выдержала Марьяна. – Вишь, чумазый какой… Поди, ему дома несладко.
– Сколько просишь? – как заправский купец, рисуясь перед девушкой, осведомился Игнат.
– Три червонца всего! – обрадовался Сенька.
Игнат полез было за кошельком, но на полпути передумал.
– Три! – с возмущением воскликнул он.
– Дай ему два, – вмешалась Марьяна. – И хватит.
Игнат молча вынул из кошелька мятые бумажки, сунул в грязную ладошку.
– Держи, грабитель, – проворчал он. – Два червонца за часы, которые, поди, и подделка, и не ходят вовсе.
Принял от мальчика товар, покрутил, поднес к уху и услышал мерное потрескивание механизма.
– Обижаешь, пан, – по-взрослому протянул Сенька, быстро пряча купюры в карман. – Часам этим сноса не будет. Батя мой сказал, что откуда достал их, там много диковинок. А эти век ходили и еще столько же будут.
Было видно, что он доволен сделкой, и, отбегая, помахал Марьяне худой ручонкой. Девушка улыбнулась и прижалась к Игнатову плечу щекой.
– Хорошенький какой, – задумчиво проговорила она. – Хотела бы я такого же…
Окончание ее фразы потонуло в пронзительном свистке поезда, который темно-зеленой гусеницей неспешно приближался к перрону. Игнат поспешно засунул часы в карман и перекинул через плечо сумку с припасами – личных вещей ни у него, ни у Марьяны не было, и, в отличие от прочих пассажиров, они путешествовали налегке.
«Неужели все закончилось? – подумал Игнат. – Сейчас мы сядем в поезд и навсегда уедем в новую жизнь. Может, и к лучшему».
Он вздохнул и снова потрогал висящий на шее амулет, но теперь все происшедшее казалось сном. Нехорошим сном, который следовало забыть.
Он подсадил Марьяну на высокий порожек вагона, шагнул за ней следом.
– Долго ли нам ехать?
– Сутки до Перевесенки, а там сделаем пересадку в направлении Гласова, еще денек – и дома.
– Далеко забрались, – улыбнулся Игнат.
Он прошел по узкому проходу вагона, сверяясь с билетом. Рядом в плацкарте оказалась пожилая чета, которая безуспешно пыталась забросить тюки на багажную полку.
– Позвольте помогу!
Игнат поднял перевязанный ремнями куль, закинул его наверх и отодвинул подальше к стене для верности.
– Спасибо, сыночек, – заулыбалась старушка. – Ишь, богатырь какой!
Она подмигнула Марьяне:
– Твой?
Девушка зарделась и отвела глаза.
– Что ж мне ответить? – шепнула она Игнату.
Он засмеялся:
– Отвечай как есть!
Они расселись по местам. Старики принялись распаковывать аккуратно уложенные в фольгу кусочки колбасы и вареную картошку в мундире. Марьяна тоже положила рядом бутерброды и упаковку чая.
– А все же мне не верится, – вслух сказала она. – Даже не верится, что мы вот так, вместе, сидим сейчас в поезде и едем домой. Может, это сон?
– Сон кончился, Марьян, – ответил Игнат. – Только сейчас началась реальность.
Он потрепал ее по плечу и поцеловал в теплый висок.
Старичок тем временем выглянул в окно и покачал головой.
– Уж два часа пополудни, а все не едем. Задерживаемся, что ли?
Игнат вспомнил, что у него тоже есть часы, и вынул из кармана. Блеснула посеребренная крышка с выгравированным узором. Игнат откинул ее щелчком ногтя и уведомил всех:
– До двух еще пять минут, деда. Если, конечно, мои не врут…
И замолчал, застыл на месте. В вагоне похолодало, а в животе заныло, скрутило узлом внутренности от нахлынувшего страха. Потому что на крышке Игнат увидел гравировку – птицу с человечьей головой, увенчанной короной. То самое изображение, что встретилось ему в жилище ведьмы и вензель с которого в точности повторял рисунок на металлическом амулете, подаренном чертом.
Часам этим сноса не будет.
Руки Игната задрожали. Он не сразу почувствовал, как Марьяна настойчиво теребит его за плечо:
– Что с тобой, Игнаш? В порядке?
Он сглотнул вставший в горле ком, согласно опустил отяжелевшую голову:
– В… порядке.
И захлопнул крышку. В висках дробными молоточками стучал пульс.
Мимо прошла молоденькая проводница с просьбой к провожающим освободить вагоны. Игнат отвернулся к окну, пытаясь справиться с волнением, и увидел, как мимо прошмыгнула знакомая рыжеволосая голова.
«Батя мой сказал, что откуда достал их, там много диковинок».
Игнат привстал, но в окне уже никого не было. Марьяна взяла его за руку и, неправильно истолковав его порыв, произнесла мягко:
– Не волнуйся, теперь у нас с тобой все будет хорошо.
– Да, – сказал он и выпростал руку. – Будет.
И шагнул в проход. Марьяна потянулась следом, крикнула:
– Куда ты?!
– Я сейчас, – отозвался Игнат, продираясь через выставленные ноги и сваленные в кучу, еще не разобранные тюки. – Мне надо… догнать того мальчика.
– Какого мальчика? Поезд уже отходит!
Он остановился в проходе, растерянно оглянулся через плечо. Марьяна застыла, прижав к груди ладони, глядя на Игната широко распахнутыми, оторопевшими глазами. Темная коса лежала на плече мертвой змеей.
– Ты меня прости, Марьян, – мягко произнес он. – Виноват я перед тобой, только перед другой я виноват еще больше. Не могу я с тобой поехать сейчас.
– Как же так… – прошептала она, глаза наполнились слезами.
Такой в последний раз и запомнил ее Игнат.
– Я тебя найду! – прокричал он, соскакивая на перрон. – Обязательно найду, слышишь? Прощай и не держи на меня зла!
Локомотив взревел, как раненый зверь. Ударил в небо крученый дымный столб, окутал Игната серым туманом. Туман поглотил и перрон, и поезд, уносящий в своем теплом нутре растерянную, плачущую Марьяну. Все это казалось теперь неважным.
