Олег Верещагин - Не время для одиночек
— Почему же банальные? Просто это не стоит произносить, не подумав. Ты подумал?
— Подумал?! — Колька странно булькнул горлом. — Да я ни о чём другом думать не могу! Элли! — он поднял перед собой ладонь и сжал её в кулак, словно окаменел.
Девушка подошла к окну и закрыла шторы. В комнате стало темно.
— Поедем завтра, — тихо сказала она, не поворачиваясь и держа руку на мягкой толстой ткани. — Поедем завтра, и у нас будет ещё целая ночь.
— Ночь? — тихо спросил Колька. Повернувшись, Элли, мягко ступая, подошла к нему, обняла и молча прижалась щекой к его плечу…
…Стрелков не появлялся, и Славка, оставив остальных на остановке, помчался бегом в "Дубовую Рощу". Ему пришлось даже не звонить, а стучать в дверь. И Колька соизволил появиться далеко не сразу — с какой-то идиотской улыбкой он посмотрел на Муромцева отсутствующим взглядом, кивнул и снова вернулся "в выси горние".
— Мы тебя ждём вообще-то, — напомнил Славка. — Полчаса осталось до…
— Славян, ты иди. В смысле — поезжай… ну, то есть, плыви… короче, вали отсюда, — сообщил Колька. — Мы завтра приедем. Передай там.
Муромцев тихо свистнул:
— "Вы" — это…
— Мы — это мы. Я и она. Парень и девушка, Николай и Элли, — Колька засмеялся — весело, звонко — и, ловко щёлкнув опешившего окончательно Славку в лоб, захлопнул дверь перед самым носом дворянина. Слышно было, как внутри засмеялась и Элли, а потом началась бурная возня с обоюдными угрозами, одышливыми от смеха.
Славка потёр лоб и вздохнул. Потом хмыкнул и засмеялся тоже. Сказал нарочито громко, чтобы точно услышали за дверью: "Идиоты!" — и побежал обратно по тропинке. Надо было спешить, чтобы самому-то не опоздать.
Ему было хорошо. Непонятно, почему — а анализировать свои чувства он сейчас ну совершено не желал…
… - Я совсем не такой, прости меня. Не похож на героя поэм. И глаза мои — серо-зимние — Жизнь видали другую совсем.
Не мальчишеский груз на плечах ношу И не знаю, чем пахнут цветы… Об одном я только тебя прошу: Научи меня верить, как ты! (1.)
1. Стихи А.Мартынова.
Колька умолк и слышал, как рядом вздохнула Элли:
— У тебя не серые глаза… И почему стихи такие грустные?
— Их сложил один поэт… почти неизвестный. Точней, он так и не успел стать известным, — Колька поерошил её волосы. — Он был офицером Конфедеративных Рот и погиб 24 июня 28 года Серых Войн… Знаешь, что случилось в этот день?
— Войска Империй взяли Шамбалу (1.), — тихо откликнулась Элли.
1. Город, основанный на берегу Тибетского Моря в 5 г. Безвременья приверженцами религии Бон, местопребывание последнего далай-ламы. На протяжении всего периода Серых Войн был "духовной столицей" всех сил Азии, противостоявших Империям, центром человеческих жертвоприношений, рабо- и наркоторговли и людоедства.
— Да. Он предчувствовал свою смерть, видно по стихам. И всё равно пошёл в бой… — голос Кольки был печальным. — Я иногда думаю, сколько же людей… — он не договорил.
— Отец был совсем мальчишкой, младше нас. Он участвовал в боях за Шамбалу, был офицером инженеров… — по-прежнему тихо сказала Элли. — Он рассказывал, что, когда они взяли Дворец, то пошёл дождь. Чистый дождь, они такого в тех местах никогда не видели. Настоящий ливень. Шёл, шёл и шёл, а потом разом вышло солнце, яркое-яркое… А ты воевал, Коль?
— Я? Почему ты так решила? — Колька повернул голову и всмотрелся в почти неразличимое в темноте комнаты лицо девушки.
— Я не знаю. Мне так показалось… Ты что, не хочешь вспоминать?
— Да нет, просто ерунда… — Колька пошевелился, чтобы лечь удобней. Элли положила руку ему на грудь. — Не война, так… Гробокопатели, разные мелкие бандюги… В тайге такое бывает. Да ну, ерунда. Тут много кто успел пострелять.
Он говорил отрывисто, неохотно, и Элли поняла, что всё-таки ему не слишком хочется обо всём этом рассказывать. С чисто женской мудростью девушка решила сменить тему и потянулась полураскрытыми губами к губам Кольки…
… - Ты не считаешь, что мы сделали глупость? — тревожно спросил Колька, когда смог оторваться от губ Элли. Девушка вздрогнула — он ощутил:
— А что тут такого? Нам не по десять лет…
— Я не об этом, Элли, я тебя люблю — я это сказал, я это повторю где угодно и перед кем угодно… А ты? Ты?
— Если бы не я… Мы бы сейчас летели… то есть — плыли… короче говоря, возвращались бы домой и мило болтали. А мы лежим здесь…
— …мило болтаем, — завершил Колька с вернувшимся к нему обычным своим юмором.
— А ты можешь предложить ещё что-то? — коварно-вкрадчиво спросила Элли. — Я, например, уже отдохнула.
— Я вообще-то тоже… А?.. — Колька повернулся на бок.
— Подожди немного, — попросила девушка. — Дай я на тебя посмотрю.
— Темно же, — хмыкнул Колька.
— Это не важно, — в голосе девушки прозвучал отчётливый лёгкий смешок. — Дурачок. Не важно. Я всё равно вижу тебя.
6.
Лёжа на кровати, Колька перечитывал недавно изданное "Слово Одноглазого" — найденное в руинах древнего Туле, это предсказание предписывалось не кому-нибудь, а лично Одину, с которым историки ещё не разобрались: кто он был на самом деле и какую роль играл в истории мира до того, как стал северным богом? Поэма увлекала, она казалась — зримо! — рядами древней дружины, отчеканенной из стали, строки выстраивались, как ряды могучих витязей…
— Я вижу, будет Иное время. Иные люди Придут на смену Живущим ныне. Закон иной, Иные речи. И именами Уже иными Звать будут люди Землю и зверя, Звёзды и воды. А наша сила Лишь в песне будет… Лишь в песне, Славе и добром слове. Да, может, в крови, Что будет в жилах Тех, неизвестных Потомков Асов Кипеть бурливо, Лишать покоя — Как тех, кто ныне Живут на свете. И гром небесный, И воды в реках, И ветер быстрый, И мир незримый — Все силы света Те, что родятся На смену ныне Живущим людям, Служить заставят! И будут — боги… Но будут — люди! Ошибок наших, Нечестья злого, Вражды без смысла, Кровавых распрей Не повторяют…
Колька перелистнул несколько страниц, повёл взглядом…
…Сила в руках их Погасит солнца И вновь зажжёт их, И в щебень горы Стирать поможет. Отступит море, Сады покроют Жилище рыбы, И голод больше Входить не будет Незваным гостем В дома людские!..
Что знал о будущем в своём настоящем — недобром, сейчас уже известно, что недобром, в сотрясаемом чудовищной войной и природными катаклизмами мире под стремительно приближающейся луной-Перуном — писавший это человек? Сколько непокорной силы и неколебимой веры в этих строках… Колька снова перевернул листы…
…Но силы этой В чужие руки Тех, кто живёт лишь Мечтой о крови, О страшной бойне, О пире копий — Не дай ни капли! Коль силу злобе Служить заставят — Погаснет солнце И не зажжётся Уже вовеки. И горы рухнут В себя бесследно. И на равнинах, Костями полных, Не хлеб высокий Взойдёт из почвы — Взойдут болезни, Отродье Хели! Не дети будут Играть у дома — А только волки В ночи завоют Среди развалин На радость ночи, В потеху злобе. Безумна сила, Что без рассудка. Но много хуже, Когда рассудок Холодной злобой По край наполнен, Как чаша — ядом В пиру бесчестном. Что зло измыслит, Приросши силой?! Лишь зло — стократно! Гад болотный, Опившись кровью, Стократ раздувшись, Родит орла ли — Иль гада тоже? И зло затем же На свете дышит: Себя лишь множить, Себя лишь сеять, Себя лишь холить — На горе людям, Богам на горе, На горе миру, На горе небу! Кто, злу предавшись, Измыслит силу Ему прибавить — Злом будет пожран, Навек исчезнет. Никто не скажет О нём по смерти: "Лежит достойный! Он жил отважно И умер честно, Как надо мужу!" Живи для мира — И мир ответит Тебе тем добрым, Что ты отдал. Отдай — получишь. Укрой в печали — Тебя укроют. Корми голодных — Отступит голод И от тебя же. Будь честен с другом — И будет честен Весь свет с тобою. До лжи врагу ты Не унижайся. И помни твёрдо, Что Червь Великий Себя глотает, Терзает вечно — И злые так же. Их дни — лишь мука. Их годы — смерть лишь. Себя терзают, Своею злобой И самым первым Себя зло губит! Кто зло карает — Тот дорог людям. Злу не спускай ты! И помни — хуже Зло сотворившего Злу попустивший! Зло простивший — Убийца, худший Отцеубийцы!..
Колька заглянул в конец. Он уже читал эту книгу, но тянуло перечитывать снова и снова…
