Максим Кораблев - Игра на выживание
Да, именно когда обсуждался вопрос о «раскольниках», на каковое обсуждение меня направил вместо себя Сергей, и прозвучали первые упоминания о «потенциальном противнике». Кажется, комендант или генерал обмолвился: дескать, как знать, единственные ли мы носители разума и огнестрельного оружия на этой замечательной планете? Все уже давно привыкли, что наши правители обладают гораздо большей информацией о новом мире, чем простые смертные, и выдают ее постепенно, исходя из каких-то своих резонов. Все услышали, хмыкнули и приняли к сведению.
Короче говоря, на западном берегу расселились раскольники, почитатели благого бога, удалившиеся от основной колонии аж на пять дневных переходов, шайка шизанутых энэлошников, которых удалось в конце концов спровадить с полуострова, да наиболее горлопанистые сторонники прав и свобод. Эти последние, уже находясь в Краю Великих Озер, передрались меж собой и организовали два поселка. Вернее, не поселка, а лежбища. Они устроили прямо среди леса нечто вроде палаточного лагеря, микрофилиала Китайского Квартала. Даже не стали утруждать себя вырубкой. Уход их сопровождался пятью днями бреда, а штаб показал когти. На бурлящий Маленький Китай были наведены прожектора, у океанского берега покачивался «Ктулху», со стороны залива подошли спасательные плотики, откуда на толпу смотрели едва ли не поверх стволов «морские дьяволы». С башен Трущоб, откуда полуостров простреливался едва ли не насквозь, как бы невзначай ударили поверх голов несколько пулеметных очередей, а над Золотым полуостровом взвыли ввысь привязанные к земле канатами красивые воздушные шары, в корзинах которых тоже что-то такое поблескивало.
Китайский Квартал побулькал-побулькал, словно забытая на огне и подгорающая манная каша, и разделился на две неравные половины. Большая часть бездельников разошлась по палаткам от греха подальше, наиболее упертые болваны, кричавшие о «справедливом дележе» и каких-то выборах, притихли у своих плакатов, тараща очочки на столь недвусмысленную демонстрацию силы.
Громкоговоритель со стороны базы голосом Железного Богдана вежливо попросил особо буйных опустить на землю автоматы, ибо могут произойти прискорбнейшие случайности, что и было после некоторого колебания проделано. Тогда появился штаб во всей красе: все десять штабистов на конях, в сопровождении своих боевых псов. Дружина на плаву, на башнях и в небесах встретила их радостными воплями и несколько театральной, хоть и скупой, пальбой в воздух. С «депутацией» разговаривали, не слезая с седел. Да, энергоустановку поделить нельзя, как и многое другое. Остается кое-что из еще нерастраченного вооружения да остаток консервов. Вас тут десятка три, вот и посчитайте, какой процент от всех колонистов вы представляете. Штаб выдаст вам положенное, палатки и все такое, и убирайтесь к черту на рога, и где-нибудь милях в пятидесяти займитесь выборами парламента. Из всей античной демократии мы берем на вооружение только «остракизм» – процедуру демократического изгнания негодных сограждан. Как будете зимовать? Вот астроном предлагает – постройте, если сумеете, статую Свободы и пляшите вокруг нее в трескучий мороз. Нет, партий не будет. То есть вот пройдет зима, и от каждого поселения будет несколько делегатов для обсуждения общих вопросов, если такие назреют. Мы решим сами. Как это – без воли народа? А вы сходите к охотникам, или рыболовам, или вон – к «морским дьяволам», и спросите…
Если остаетесь здесь гнить на песчаной косе среди консервных банок и загаженного пляжа, замерзая в палатках, то никаких митингов; сдача патронов, кроме самого минимума; а нет желания – катитесь. Ах – пещеры все заняты? Так кто не успел, тот опоздал. Кому надо – уже и землянки вырыли, и дома понастроили вокруг фортов, и семьи завели. А военную и технологическую помощь штаб и дружина оказывают тем, кто за свою жизнь борется и другим помогает. И далее, в таком вот ключе. Звучит дико и несколько грубо, однако штабисты потратили немало бессонных ночей и невосполнимых нервных клеток, измышляя этот «остракизм», останавливая черную, глухую ненависть, накопившуюся у людей решительного склада характера к «либералам» еще с Земли. Поговорили и разошлись…
Еще несколько дней кипели страсти, но уже без подобной помпы. Порядок, да и то для вида и острастки, наводили пять «чекистов» и десяток «внутренней охраны». Курируемые штабными полководцами дружинники разошлись по постам, ибо ясно было, что местной «бархатной революции» не произойдет. Кое у кого из «баронов» ох как чесались руки, однако все вышло полюбовно. Самые пламенные из перманентных революционеров откочевали на ту сторону залива. Кое-какое снаряжение им дали по доброте душевной, на положенную по «равным правам» долю они сами не претендовали, ибо вступил в действие первый закон колонии: «подвергшийся остракизму получает пропорциональную часть снаряжения опорной базы, и ни он, ни его потомки не имеют права приближаться к колонии и ее спутникам ближе чем на десять километров под страхом смерти и на них не распространяется защита военно-технологического и медицинского характера со стороны штаба дружины».
– Одно плохо, – печально сказала младшая смотрительница животных, глядя, как исчезает в лесу последняя кучка либеральной интеллигенции. – Пропал западный берег для охоты.
– Это навряд ли, – ответил Тамплиер, силясь в бинокль прочитать надпись на транспаранте, понуро свисавшем с плеча последнего «раскольника». – Много они там настреляют, разгильдяи… Их самих бы половину насчитать по весне. Как, впрочем, и у Агафангела. Но у того хоть народ дельный есть, да и охранять их Евгений своих парней послал.
Как уже я говорил, демократических заимок было две. Я все домогался у Богдана, которому по долгу службы полагалось иметь и там, и там свои глаза и уши, есть ли там Гринпис, но ответа так и не получил. Вместе с последователями батюшки Агафангела и вскорости ушедшими в леса энэлошниками испарился и неуловимый «чикатило», попортивший Феде, Грине и Димону немало крови. Уж не знаю, подался ли наш серийный убийца, вскрывавший своим жертвам животы привезенным с Земли скальпелем, в монастырь или занялся разглагольствованиями на тему пропорциональной и территориальной системы выборов…
Богдан Савельевич, констатировав прекращение диких ночных убийств в Китайском Квартале, произнес историческую фразу, за что был Малахольным зачислен в «фашисты»: «Когда я слышу слово «демократия», моя рука тянется к гигиеническому пакету». А Малахольный остался, как остались и еще сотен пять «китайцев». Правда, перепуганные перипетиями ухода «раскольников», они поутихли.
Тихая колония хиппарей, быстро разнюхавшая, какие местные грибы можно с толком есть, нюхать и какими натираться, нежилась на пляже. Кое-кто взялся за ум и принялся утеплять палатки и возводить шалашики. Полным ходом шла меновая торговля чего угодно на что угодно. Правда, отвечающий за «болото» член штаба взялся за них всерьез. Как приперли холода, было заявлено – или сами отправляйтесь строить лодки и ловить рыбу, или поставочки прекращаются. Кто-то ушел к рыбакам, кто-то – к охотникам, самые ленивые и упрямые выменивали дрова, рыбу и мясо на патроны, ножи, детали обмундирования, собак и т. п.
Время от времени отсюда уходили к Сергею, Юргену или Евгению оженившиеся. Хотя там «китайцев» принимали куда как неохотно: все путевые места были забиты и обжиты. Уже накануне первых морозов на «раскольный» берег ушло с десяток семей, образовавших наш западный щит – цепь отдельных избушек, дугой отсекавших подступы со стороны Великих Озер к узкой части пролива. Чуткий, как паук, комендант немедленно посетил их и после долгих переговоров от души вооружил хуторян, выдав им зерновой запас и уговорив высаживать на пробу по весне земные культуры.
К первому снегу в обязанности «внутренней охраны» Роберта входил и регулярный рейд вдоль хуторков с целью отстрела опасных тварей. Младшая смотрительница животных договорилась со всеми хозяевами собак направлять щенков именно туда.
Обезлюдевший Китайский Квартал все больше напоминал большую и бестолковую индустриальную деревню. Там завелся свой собственный деревенский дурачок, тот самый Малахольный, так портивший кровь Сергею. Этот был из самых завзятых либералов. Он даже собратьев по разуму из западных палаточных лагерей считал почти что реакционерами и по вечерам шастал меж шатров Китайского Квартала с жестяной кружкой чая, рассуждая о военном коммунизме, установленном штабом. Комендант обязал Богдана пестовать его и спасать от неизбежных избиений, ибо Малахольный служил чем-то вроде падальщика, могильщика демократии, замечательно дискредитируя саму идею. Осмелев, тот даже развешивал изредка какие-то листовки, а раз, не найдя на что бы выменять у рыбаков еду, даже объявил голодовку. Однако на пятом часу бурчания в животе над ним сжалился наш бравый цыган и вручил ему несколько явно украденных из общих запасов банок с консервами.
