Валерий Большаков - Черное солнце
— Станция «Сульдэ», — спокойно сказал он. — Переждём, пока она не скроется с глаз.
— И?.. — мрачно засопел Леонид.
— И двинемся к горам Пенсакола[73] — по-прежнему спокойно сказал Сихали.
На часах был полдень, когда караван из пятиосников отправился к посёлкам Форрестол и Нептьюн-Сити, огибая аэродром. Кобольд пожертвовал одним из диггеров и послал робота к борту номер один. Едва диггер отпер дверь в салон, как весь турболёт превратился в ослепительный клуб огня. Тугая волна взрыва ударила по ушам.
Пилот Сан Саныч горестно охнул.
— Ведь только-только диффузоры поменял, — запричитал он страдающим голосом, — новенькие совсем!
Кувыркавшиеся турбины и стабилизаторы пробили по птеробусам, те тоже рванули, добавляя грохоту. Эффект домино.
— Вопросы есть? — спросил Тугарин-Змей и сам же ответил: — Вопросов нет.
И пятиосники покатили на север, к Пенсаколе. Гражданские, выделяясь оранжевыми каэшками на фоне палаток старой базы, долго махали фридомфайтерам вслед.
«Без опыта, — думал Сихали, трясясь на капоте переднего грузовика, — без оружия… А теперь ещё и без дома!»
Но надежда пока была. И злости хватало. А что ещё нужно для ха-арошей драки?..
Глава 11
КРИК ПТИЦЫ ГАМАЮН[74]
16 декабря, 3 часа 05 минут.
АЗО, горы Пенсакола, посёлок Нептьюн-Сити.
Ночёвку устроили на заброшенном прииске — паре выплавленных во льду туннелей, упиравшихся в горушку-нунатак. Старатели думали, что наткнулись на золотую жилу, но богиня удачи фальшиво улыбнулась искателям фарта — драгметалла хватило едва на пару дней лихорадочных работ. И всё, месторождение иссякло. А в Антарктиде стало на один город-призрак больше — дома, ангары, склады из пластконструкций так и остались торчать у подножия обледенелого нунатака. Собрать их было куда проще, чем разобрать.
Пятиосники загнали в туннели, пушившиеся инеем, а фридомфайтеры собрались в маленьких домиках, похожих на вагончики. Комнатки-норушки хранили следы былой жизни, разгульной и не слишком обременённой правилами санитарии, — повсюду валялись пакеты из-под пива, на полу, на столиках, даже на стенах намёрзли отвратные потёки, перегородка, на которую вешали каэшки, блестела, словно замазанная чёрным лаком, и повсюду были наклеены стереофото голых девиц. Этих даже жалко становилось — холодно же!
Шалыт на пару с Кобольдом притащили куб энергосборника и подключили отопление — сетка термоэлементов на стенах стала пощёлкивать да потрескивать. Сихали снял перчатку и приложил ладонь к «живому» видеоплакату, прямо на пышную грудь томной блондинки — руке стало тепло, а блондинка словно растаяла — выгнулась, подняла руками пышные округлости; изогнула бедро, улыбнулась зазывно — и повторила цикл с самого начала.
— Я давно заметил, — сказал Белый, — что женщины от тебя без ума.
— Как говорит Рыжий, — улыбнулся Тимофей: — «Кто-то щас получит!»
Помаутук нервно глянул за окошко.
— А со спутника не заметят инфракрасное излучение? — спросил он. — По времени, Спу-57 как раз над нами.
— Не должны, — легкомысленно ответил Шалыт, — здесь хорошая изоляция.
Сихали демонстративно достал служебный радиофон и набрал номер.
— Ты чё?! — вытаращился генрук АЗО. — Засекут же!
— А вот фиг им, — хладнокровно сказал генрук ТОЗО. — Эта штучка, — он покачал радиофон на ладони, — стоит дороже «Харьковчанки»!
Переключив коммуникатор на громкую связь, он положил его на стол. Нежно засветилась стереопроекция, изображая голову в панаме, нечесаную и небритую. Голова оскалилась в радости узнавания.
— Генрук?! Здорово!
— Привет, Кузьмич, — сказал Сихали полупрозрачному спецуполномоченному. — Докладывай об успехах.
— Ага… — построжел Кузьмич и зачитал сводку официальным голосом: — Подводный крейсер Тихоокеанского флота «Генерал Алексеев», следовавший к АЗО, неожиданно… к-хм… подвергся торпедной атаке в районе подводных гор Маркус-Неккер. Корабли охранения торпеды перехватили, пытались и неизвестные субмарины потопить, но те ушли. К-хм… Авианосец Седьмого флота «Аламо», покинув Пирл-Харбор, тоже проследовал на юг и, ты понимаешь, какая незадача — приблизительно над разломом Кларион чуть было не столкнулся с экранолётом типа «Пеликан»…[75] Крейсер «Джон Браун» подбил «птичку», но та всё ж таки «клюнула» авианосец в борт — чинится, гад.
— Отлично, — сказал Сихали, сдерживая улыбку. — Юлиус ничего Альберту не передавал?
— Молчит пока. Тут… это… Боровиц на фронт рвётся, добровольцев собрал на Туамоту, оружия кучу… У них там СПО типа «Изола» и стратоплан «Гамаюн», готовый к взлёту. Что передать старому пер… кхе-кхм… герою?
— Передай Стану, чтобы взлетал часика через два, тогда он не успеет попасть в зону видимости «Сульдэ». Ждём его в Нептьюн-Сити! Ну всё, пока…
— Стоп-стоп-стоп! — зачастил Кузьмич.
— Чего ещё?
— Да я самое главное забыл сказать! Международные войска базу себе отгрохали где-то рядом с вами, в посёлке Пенсакола. Перебросили туда гарнизон в сто пятьдесят «интеров», сотня в лёгкой броне, полста в боескафандрах. Ага…
— Тогда скажешь Стану, чтобы летел пониже и не отсвечивал. Всё?
— Теперь всё. Пока!
— Пока…
Сихали положил радиофон в правый карман и сказал:
— Отбой! Через два часа выдвигаемся.
Фридомфайтеры кинулись занимать скрипучие откидные кровати и выдвижные диванчики, а кому не хватило койкомест, устроились прямо на полу.
На Тимофея ещё действовал спорамин, поэтому он даже не пытался заснуть — как занял сломанное кресло в углу, так и остался на нём, только ноги вытянул. Пошевелил пальцами ног в унтах. Эх, в душик бы сейчас…
Джунакуаату Помаутуку тоже не спалось — нахохлившись, «Кудрявый» сидел на пустом ящике, спиной привалившись к стене.
— Сложно привыкнуть? — негромко спросил его Браун. — Когда нарушения заповеди «Не убий!» становятся правилом?
Пастор посмотрел на него пристально, усмехнулся и покачал головой. Облизнул губы.
— Наша война — зло вынужденное. Кстати, в буквальном переводе заповедь Божья звучит в иной тональности: «Не убий без суда!» Чувствуете разницу?
— М-да… Ощутимо.
— Зло… Добро… — Помаутук вздохнул. — Это чересчур общие категории, они очень относительны и не бесспорны. Добро всегда пассивно, это не деяние, а просто не сотворение зла и непротивление злу. Но разве в том благо? Если человек, занявший позицию невмешательства, хладнокровно наблюдает за мучениями людскими, то он потворствует злу! Тут непротивление тождественно соучастию… Скажите, Тимофей, вы, вообще, верите в светлое будущее?
— В коммунизм? — усмехнулся Сихали.
— А что? — не отступился пастор. — Хорошее слово. Его, правда, испаскудили, как только могли, но тут надо видеть суть, а она в том, что коммунизм — это высшая форма общества.
Браун вздохнул.
— Мир Справедливости… — проговорил он. — Знаете, пастор, я бы очень хотел пожить в таком мире, где вокруг одни только гордые, весёлые, красивые, хорошие люди. А ещё лучше родиться в нём… Но, Господи, когда ж это будет?.. И будет ли?
— А вы знаете, Тимофей, что самое удивительное? — оживился пастор. — Ведь мы можем устроить коммунизм хоть сейчас! Стоит только всем людям договориться — не лгать, не предавать, не причинять смерти, не делать друг другу больно, и всё! Но ведь не хотят… Мелкие страстишки, мелкие пакости дороже человекам, нежели любовь к ближнему и дальнему. А коммунизм — это моя мечта, Тимофей. Основной движущей силой при коммунизме будет стремление масс максимальным образом удовлетворить свои духовные потребности, и, когда возникнет противоречие между вечным недостатком материального потенциала общества и вечным избытком культурного потенциала, настанет эпоха всеобщего духовного благоденствия, эпоха активного добра! А пока мы вынуждены делать добро из зла…
Неожиданно Сихали почувствовал головокружение, бледные отсветы заиграли под потолком, а перед глазами — или в самой голове? — замелькали смутные образы: мрачные своды, сочащиеся влагой, мокрые улицы, скудно осиянные рядом фонарей, слепые окна домов. И неразличимая человеческая масса, тоскующая о счастье, взывающая о помощи. Вот человек с очень бледным лицом, в чёрной фуражке с высокой тульей, втолковывает ему что-то с силою, с прочувствованностью, но Тимофей почти не слышит голоса, заглушаемого хором: «Зиг хайль! Зиг хайль!..»
Так же внезапно, как началось, наваждение пропало. Сихали увидал неподвижно сидевшего Помаутука, мирно храпевших товарищей, свои руки, вцепившиеся в подлокотники, пышногрудую блондинку, неутомимо казавшую свои прелести.
— Это… — хрипло выговорил он. — То самое?..
