Михаил Поляков - Нам бы день продержаться…
– Поздравляем, тащ лейтенант, – негромко, но четко говорит кто-то из строя.
– Застава, налево рравняйсь! – пытаюсь я ускорить торжественную часть. Это сразу сделать невозможно. Мой выкрик совпадает с тем, что Будько по привычке дергает головой влево – на меня, тогда как все остальные стоящие к нему лицом вертят панамами и головами под ними в другую сторону. Мало этого, рожа Бадьи меняется и приобретает свои обычные саркастические черты, содержащие иронический подвох в них. Так Бадья смотрит на тех, кого посылает распиливать на чурбаки полутораметровые в диаметре стволы вековых деревьев на нашем дровяном складе. Смотрит с умилением провозглашающего смертный приговор и опечаленного этим донельзя как братаном на век. Я этого взгляда не вижу, но солдаты в строю выдержать подобострастное равнение Бадьи на меня даже секунду не могут. Перед их во-ображением сразу становится изможденный, раздетый по пояс лейтенант со сбитыми в мозоли ладо-нями. Мокрый от пота, запыхавшийся и напуганный до смерти тем, что не успеет распилить чертово бревнище, до того как прибежит на помощь всемогущий повар и легко расправится с деревяхой своими мускулистыми руками. Печаль по поводу моего несомненного недостатка так явно выражена на лице Валерки, что приходится повторить вышесказанное с паузой.
– З а с т а в а! Налево – рравняйсь! Сми-и-ирно! Вольно. – Их специально-серьезные-торжественные лица еще умильнее, чем улыбающиеся виновато. – Товарищи пограничники, сегодня у ефрейтора Бадьи, – начинаю я и спохватываюсь, и поправляюсь, – ефрейтора Будько – день рождения! – Народ хохочет коротко, дружески и с трудом умолкает под взглядом Грязнова. Повар краснеет. Я продолжаю: – Поздравляю его от вашего имени. Желаю счастья, здоровья и удачи. Ну и главное, чтоб кормил нас так же, как и прежде, вкусно, сытно и своевременно. Объявляю ефрейтору Будько выходной с двадцати часов сего дня на следующие пограничные сутки. Исполнять обязанности повара назначаются: на ночной доппаек и завтрак – старшина заставы старший прапорщик Грязнов! – делаю паузу.
– Я, – грозно рычит Виктор Иванович с пра-вого фланга, и улыбки и шутки летят из строя по поводу услышанного только что. Немой вопрос застывает в глазах всех, кто находится в строю. А обед? – написано на озабоченных лицах. Повар смотрит и слушает меня со страхом за состояние дел в его богадельне. Я продолжаю. Строй начинает трясти волна приближающегося хохота.
– На обед: рядовой Пирмухаммедов Ибрагим!
– Я!
– ООО! Он же невкусный, – несется по солдатам волна удивления, а Пирмухаммедов довольно кивает всем снизу вверх с левой оконечности шеренги. Будько жмурится от наплыва впечатлений. Он не знает, радоваться ему тому, что происходит, или нет.
– На ужин: каптер – ефрейтор Шустрый!
– Я! – успевает перед взрывом хохота утонуть ответ нашего каптенариуса в нарастающем ве-селье.
– Урра! – взрывается строй, а Бадья облегченно вздыхает. Он знает, как и все, что для того, чтобы смазать свое неумение готовить, Шустрый не пожалеет деликатесов при готовке пищи и количественно и качественно. А кроме макарон по-флотски он больше ничего творить на кухне не умеет. Народ пытается стартануть, все ясно, но я снова беру инициативу в свои руки и задерживаю всех на проходе широкого коридора.
– И от нас всех прими, Валера, такой вот подарок, скромный. – В моих руках скрипит, сверкает новенькой, двойной кожей и оранжевой фигурной прострочкой нитей офицерская портупея-ремень второго размера. На ней нулевая коричневая кобура с черным, как смола, шомполом и кожаным шнуром с карабином. Я с трудом открываю не растянутый клапан кобуры и демонстрирую всем пистолет Макарова и два магазина к нему, свежепахнущие едва вскрытой смазкой. – Властью начальника заставы разрешаю носить в расположении вверенного мне гарнизона и не считать нарушением формы одежды, – заканчиваю я. – Патроны получишь у Шустрого, после того, как сдашь старшине зачет по эМБэ* и устройству, – и Грязнов с Борей в согласии со сценарием начинают первыми хлопками провоцировать громкие аплодисменты присутствующих. – Вольно, на ужин разойдись, – командую я.
Народ с удовольствием двигает на прием пищи, осторожно снимая на ходу оружие. Солдаты хлопают Валерку по плечу, проходя мимо, поздравляют, тянут его за уши. Жмут руки, тормошат, говорят, спрашивают, шутят. Тянутся к подарку. А повар прорывается сквозь толпу ко мне, чтоб выразить свое неудовольствие тем, что не посвящен в тонкости нашего плана по обеспечению безмятежности его выходного дня, а также делится сомнениями в реальности поварского искусства всех вышеперечисленных персонажей. Однако подарок никому не дает и уже прикидывает, где взять подшиву для чистки полученного офицерского оружия.
– Пирмухаммед! – орет Валерка, когда я выкатываюсь на крыльцо. – А ну иди сюда. – После тщательного допроса Ибрагима в столовой, в присутствии всех, Валерка выясняет, что делать плов это долго. Почти четыре часа. И только один плов.
– А первое блюдо? – строго допытывается он до меню предстоящего на завтра обеда.
– Старшина супчик сварит – гороховый с сухариками! – бодро предоставляет Шустрый информацию о приеме пищи на завтра.
– Ну-ну! – язвительно заявляет Валерка и покидает кухню. Проходит через зал, демонстративно засунув руки в карманы брючин. – Пойду спать! – На талии ефрейтора мерцает коричневым блеском кожи и манит завистливые взгляды коллег офицерский пояс с тремя тренчиками и полной кобурой. Внизу двух тренчиков от портупеи – желтые металлические полукольца, на кото-рые Бадья уже успел повесить блестящие серебром никелированной стали карабинчики. На одном уже прицеплен конец крепкого шнура, закрученный в самораспускающуюся спираль – это веревка для связывания нарушителя. Своеоб-разная отметка того, что ты пограничник с линейной заставы, а не с какого-либо тылового подразделения. Там этот прибамбас ни к чему. А у нас – деталь экипировки, как пухлый и герметичный пакет ИПП в левом кармане предплечья.
– Ага, помечтай! Гагагага, – несется в спину довольному собой и оказанным ему вниманием повару. – Спорим на банку фарша и сгущенки, что ты и полночи не проспишь? – хохочет Сашко Назарук. Звуки ужина на мгновение стихают. Кастрюлькин оборачивается в дверях, остановленный наглым сомнением в его возможностях спать сколько хочешь в свой выходной день. Бадья смотрит и жалеет Сашку своим откровенным взглядом.
– Если проиграешь – дрова на выпечку рубишь? – расплывается в улыбке хитрая чувашская морда нашего повара. Он протягивает Шурику ладонь. – Шустрый, разбей! – И оба спорщика терпеливо ждут, когда каптер обстоятельно положит ложку на край тарелки с кашей, встанет и картинно рубанет ребром по их замку из крепких ла-доней.
– Песец тебе, Бадья! – комментирует Боря Цуприк с повязкой дежурного по заставе. Он заступил на ночь. До шести утра. В мое отсутствие он царь, бог и воинский начальник. Как сержант, он может даже приказ отдать на охрану. Если на это дело нет ответственного офицера или прапорщика.
– Это еще почему? – безапелляционный тон Бори взрывает повара вопросом.
– По асфальту, – хохочет Боря в тарелку и продолжает закидывать аппетитную кашу с подливкой и жареными кусочками архарятины в свой рот. Бадья хмурится. Он не был на выходном более чем восемь месяцев и не понимает еще, что привычка – это теперь его вторая натура. И внутренний будильник, зафиксированный восьмимесячным распорядком, поставит его мозг на уши в свечку беспощадным требованием подсознания.
Стрелки-кавалеристы и связь с собачниками на это в свои выходные уже нарвались, а вот Бадья еще не испытал на себе могучую и безразмерную по силе мощь пограничных суток. Когда он уходит, столовая буквально наполняется спорами и пояснениями. Народ приходит к неизбежному выводу, что повару придется по вкусу ощущение выходного отдыха. А мы все насладимся его волнениями и делами. Жару в котел страстей подбрасывает старшина Грязнов. Он втыкается в Будько на выходе того из столовой.
– А, обновку примерил? – ласково интересуется Виктор Иванович и кивает на руки, засунутые ефрейтором в карманы. – Не жмет? – ехиднее обычного интересуется он. Валерка вытягивает руки наружу.
– Выходной же, тащ прапорщик, – нахально понижает в звании на одну ступень старшину и обиженно заявляет ему повар.
– Так и я про то же! – говорит Грязнов, довольный реакцией подчиненного, и с иронией смотрит на кавалькаду тренчиков, бороздящих новенький ремень на талии Валерки. – Не забудь автомат почистить, подменку постирать и лошадь вашу с каптером на двоих искупать с мылом, и трензеля со стременами проверь – шоб сияли, письмо домой напиши, потом отправишь, – придирчиво-нежно-заботливо напоминает он Будько основные вехи выходного дня любого настоящего пограничника.
