Сергей Малицкий - Треба

— А если там, за границами Салпы, только орды палхов? — спросила Арма по-лапаньски и тоже перешла на язык кусатара. — Если там только палхи? Ведь тогда будет плохо и кусатара и лами. Да и малла. Палхи не брезгуют и вашими соплеменниками. Ведь так?

Арма выдержала секунду и добавила уже на языке лами:

— Не думаете ли вы, что только люди могли бы защитить вас?

Усанува налился краской, взглянул на Течиму, который удивленно поднял сросшиеся брови, ответил Арме по-хилански:

— Все, что я говорил сейчас, я говорил и зеленоглазому. Он все знает. И все равно позвал нас с собой. А если там будут одни палхи, то пусть на этой земле будут властвовать палхи. Они тоже тати.

— Почему? — окликнул Арму на выходе Течима. — Почему ты дала понять нам, что знаешь наши языки?

— Мне кажется, что там нам будет трудно, — сказала она. — Поэтому мне бы не хотелось ничего скрывать от вас. К тому же если глупости не повисают на языке, им нет нужды приходить в голову. Вы будете остерегаться. И это хорошо.

Двое — Шалигай и Эша — насторожили Арму больше других, особенно Шалигай. Хиланец старательно укладывал в мешок полученные припасы, дивился неказистому, но неожиданно удобному доспеху, а Арма не могла избавиться от ощущения, что он в маске. Вроде бы за вежливой, чуть подобострастной улыбкой не таилось ничего; и глаза Шалигая смотрели ясно, и короткие рыжеватые ресницы не подрагивали, но из головы Армы не выходила схватка, в которой вот эта же улыбочка, и эти глаза, и это вялое и даже отчасти тщедушное тело были словно натянуты на костяк опытного и опасного воина. Не складывалось одно с другим. Точно так же, как не складывался со всем тем, что она видела и чувствовала, — аккуратный шов на руке Шалигая, сделанный из складок кожи, стянутых суровой нитью.

— Не беспокоит? — спросила Арма.

— Нет, — расплылся в улыбке Шалигай. — Промываю иногда водой с травкой, и все. Там же пергамент, что ему сделается?

— Что за странный обряд? — не могла она понять.

— Арува много делают такого, что луззи никогда не понять, — пожимал плечами Шалигай. — Поэтому я и не ломаю голову.

Эша — был полной противоположностью хиланцу. Складывался сам в себя, ничем не выделялся, ничего не пытался доказать, смотрел, слушал, нюхал, хихикал время от времени. Напоминал Тару жестами и голосом, только борода у него была не черная с проседью, а белая, словно мел. И лысина блестела под лапаньским, покрытым магическими завитушками колпаком, как должна блестеть лысина у старика. Разве только руки показались Арме слишком крепкими, но так и у Тару руки были что твои корни.

— Все в порядке со мной, красавица, — лил неспешный чуть хрипловатый говорок бодрый старец из Гимы. — Мешок уложен, а доспех мне твой не нужен. Нет, жилет возьму, пожалуй, а вот наручи, поножи — нет. У меня ж и оружия нет. Вот только кинжал один, и всё. Но и он так только, чтобы от злодея в толпе отбиться, да не более того.

— А не слишком ли длинна рукоять у кинжала для толпы? — усомнилась Арма. — Или это особый двуручный кинжал для немощных и старых?

— Не обидишь, не старайся, — погрозил Арме пальцем Эша, сдвинул на середину живота висевший на поясе и впрямь странный кинжал, погладил ладонями вытянутую, с солидным противовесом рукоять чуть ли не в половину локтя, ощупал такой же длины ножны из точно такого же рога. — Если бы я мастерил это оружие, я бы ответил тебе, а так-то… Видишь, рукоять из рога? А ножны? Из того же рога. Пара, выходит. А что, если мастер пожалел творение природы, не захотел его половинить? А уж сам металл… — Эша медленно потянул кинжал наружу, показал темный, выщербленный от времени клинок, который отливал красным.

— Бронза, — объяснил старик. — Такие уже давно не делают. Против хорошей стали никуда не годится. Но вот что-нибудь мягкое проткнуть — очень даже подойдет. Так что я опасный старик!

Сказал и раскатился хрипловатым смешком, а Арма так и не поняла, что за зверь одолжил рога оружейнику, что мастерил рукоять и ножны древнего кинжала, — для козьих рога были слишком прямыми, да и разбегались на концах в ребристые бобышки, не иначе как какая-нибудь пустотная тварь поделилась наростами на голове, и опять же загадка. Всякая тварь из Пустоты после гибели обращалась в прах. Нет, не прост был старик, совсем не прост, но уж если тот же зеленоглазый знался с ним не меньше десяти лет, да еще взял с собой в Запретную долину, может быть, и Арме не следовало беспокоиться об этом? Хотя мало ли кого он взял? И Шалигая взял с собой, и эту парочку тати — Усануву и Течиму, да и троица из Пустоты всех остальных стоила. На второй день забрела Арма на второй ярус, чтобы найти Истанзу, да ошиблась дверью. Толкнула и оказалась в круглом зале, и все трое: и Илалиджа, и Тиджа, и Вериджа оказались там. Сидели истуканами вокруг круглого стола, на котором не было ничего, кроме глиняной плошки. Иней лежал на их лицах, на серых бурнусах и на краях посудины, внутри которой Арме почудился с красноватым отблеском лед. Вылетела оттуда стрелой, едва дверь не снесла. Побежала вниз, во двор, словно не сама спешила, а ноги несли, а там Лилай и Теша. С утра, наверное, упражнялись, потому как и рубахи на обоих были мокрыми между лопаток, и лица блестели. Теша так то и дело выставляла вперед нижнюю губу и дула, сбрасывая с глаз налипшие пряди. В руках у каждого палки вроде того же короткого мугайского копья. У Теши еще и рукавицы кожаные с накладками, а все одно — пальцы отстучала уже, наверное, потому губа прикушена была. Но глаза у мугайки огнем горели. Словно дождалась, что растрепанная Арма окажется в проходе, ринулась вперед, нанесла один удар, другой, третий, развернулась, наклонилась, пропуская ответ Лилая, но все-таки поймала на излете его на плечо. И все одно — припала к камню, присела на ногу и подцепила воина клана Хара за пятку.

— Вот ведь… — проглотил ругательство Лилай, упав на спину. Увидел Арму, смахнул с лица досаду, кивнул, — палка или копье совсем другое, не меч. Все иначе. А Теша воистину кое-что может.

Мугайка с гримасой потерла плечо, гордо выпрямилась:

— Те, кто родился и живет рядом с палхами, должны уметь все. Кто не умеет, долго не живет.

— Скоро вечерняя трапеза, — заметила, переводя дыхание, Арма. — Завтра выходим с рассветом. Поэтому каждый получит порцию еды и на утро. Потом следует отдыхать.

Она посмотрела на Тешу, потом на Лилая, которые не сводили друг с друга глаз, добавила чуть громче:

— Я собираюсь ночью спать, так что не задерживайся, дверь закрою изнутри.

— Кого тут бояться? — не переставая смотреть на Тешу, спросил Лилай.

— Бояться следует каждого, — ответила Арма.

Развернувшись, она пошла назад и вдруг подумала, что завидует вот этому взгляду, когда исчезает и рассеивается все, кроме глаз напротив. И тут же поправила себя: а откуда она знает, как это, когда исчезает все?

Дверь она не закрыла. Теша явилась далеко за полночь, тихо сбросила одежду, но не легла, а села на постель. Арма открыла глаза, разглядела в тусклом свете масляной лампы силуэт, прошептала:

— Что, слезы по родной деревне уже выплакала?

— Завидуешь? — прошелестела в ответ Теша, а потом вдруг заскулила, как пришибленная собака, согнулась, залилась слезами.

Арма с досадой выдохнула, поднялась, но не подошла, села на своей постели, набросила одеяло на плечи, оперлась спиной о холодный камень стены.

— Ничего не было, — вдруг, захлебываясь, прошептала Теша. — Вовсе ничего. У нас в деревне с этим проще, там некогда вздыхать, каждый день ждешь… ждали нападения. Тетива от лука чуть ли не в кулаке всегда. А тут… Половину ночи сидели рядом, смотрели друг на друга. Даже не говорили ни о чем, почти не говорили.

— Ложись, — отрезала Арма, встала, задула лампу. — Вставать рано. С утра обольешься ледяной водой. Наговоришься еще, в одну сторону идешь с ним.

Утро оказалось темным. Если бы не привычка подниматься с точностью до минуты, когда следовало, Арма никогда бы не подумала, что мрак за окном и есть рассвет. Не прошло и получаса, как отряд собрался во внутреннем дворе, который освещали четыре чадящих светильника, потому как небо чернело тучами, да и туман лепился к древним стенам. Истанза не появилась, зато во дворе оказалась троица из Пустоты, и каждый из них сам нес приготовленный для него мешок, так что Шувай приладил приготовленный ремень к новой рукояти молота и закинул его за спину. Кай окинул отряд долгим взглядом, как и всегда напоследок посмотрел в глаза Арме, ткнул приготовленный факел в один из светильников, поднял потрескивающий язык пламени и толкнул тяжелые ворота. За ними открылся сначала выложенный из тесаного камня, а потом и просто пробитый в скале проход. Арма дождалась, когда внутрь вошли все, и двинулась последней, сразу за Шуваем, который, кряхтя, согнулся, потому как пройти в полный рост не мог.