Запрет на вмешательство - Макс Алексеевич Глебов

Дивизия довольно долго держалась под ударами механизированных частей вермахта, но, растратив силы в контратаках, была в итоге рассеяна все той же немецкой сто двадцать пятой пехотной дивизией, одна из колонн которой встретилась нам у железной дороги.

Дивизия была рассечена на несколько частей, и при беспорядочном отходе батальоны и полки перемешались. В итоге здесь скопилась сборная солянка из разных подразделений общей численностью около двухсот человек. Командование принял на себя подполковник Лиховцев — начальник штаба шестьсот девятого стрелкового полка. Командир полка погиб, пытаясь организовать прорыв на юг, где по его сведениям еще оказывала организованное сопротивление врагу сильно потрепанная шестая армия.

Приняв командование, подполковник Лиховцев решил выходить к Новоархангельску, который, как он надеялся, еще находится в наших руках.

Глядя на происходящее с орбиты, я видел, что планы эти совершенно безнадежны. Мы оказались вне основного котла, в который угодили шестая и двенадцатая армии, и, теоретически имели выбор, куда прорываться — на восток, за линию фронта, или внутрь котла. Немецкие части располагались везде вокруг нас, но путь на юг, внутрь кольца окружения, все же представлялся более реальным, просто потому, что был короче.

Я ни секунды не сомневался в том, что командование окруженных армий предпримет попытку прорыва, и, судя по попавшим в кольцо силам, шансы на успех у них имелись. Но вот какой процент личного состава погибнет при этом в атаках на закрепившегося на достигнутых рубежах хорошо вооруженного и не испытывающего недостатка в боеприпасах противника, предсказать я бы не взялся. Единственное, что я понимал прекрасно, так это то, что участвовать в этой игре со смертью мне очень не хочется, поэтому план Лиховцева прорываться на восток казался мне в тот момент более разумным.

Вот только делать это требовалось немедленно. В этом лесу не стоило задерживаться ни одного лишнего часа, поскольку если дождаться здесь рассвета, то шансы вообще никуда отсюда не уйти начнут стремительно приближаться к ста процентам. Тем не менее, пока я не наблюдал никаких приготовлений к выступлению. Нас привели в большой лагерь, где даже горело несколько костров в ямах, достаточно грамотно замаскированных рассеивающими дым ветками. Большинство бойцов спали, и будить их явно никто не собирался.

Первым на допрос к особисту отправился Плужников, что выглядело вполне логично. Немца куда-то увели сразу после нашего прихода в лагерь, а нас оставили под охраной пары красноармейцев, сложив наше оружие и вещи здесь же неподалеку. За врагов нас явно не держали, но до решения начальника особого отдела оружие возвращать тоже не собирались. В принципе, достаточно лояльное отношение к нам объяснялось довольно просто. Наверняка люди подполковника Лиховцева вели наблюдение за местностью, и многие здесь были в курсе того, что мы отошли в этот лесной массив на захваченном бронетранспортере. Видели они и крутившихся у опушки мотоциклистов, приехавших несколько позже по нашим следам. Потом немцы долбили по лесу артиллерией и авиацией, опять же явно из-за нас, что, вроде бы, тоже нам в плюс. Да и наличие пленного говорило в нашу пользу, но порядок есть порядок — армия, все-таки, а не школьная самодеятельность.

Плужников к нам не вернулся, но к нашим вещам подошел красноармеец и, перекинувшись парой слов с одним из приставленных к нам бойцов, забрал винтовку и другое имущество сержанта. Он же увел на допрос Чежина, а потом и Шаркова.

До меня очередь дошла только часа через два, когда я уже начал всерьез беспокоиться беспечностью здешнего командования. Рассвет в окрестностях Умани в конце июля наступал примерно в пять тридцать, и оставалось до него уже не больше трех часов, а никаких признаков подготовки к передислокации я так и не видел. Они, похоже, всерьез намеревались пересидеть в этом лесу до следующей ночи, если, конечно, подполковник Лиховцев не собирался двигаться по немецким тылам днем, чему я, наверное, уже бы не удивился.

— Красноармеец Нагулин, — отвлек меня от размышлений все тот же боец, забравший раньше на допрос моих товарищей, — за мной.

Для своего штаба красноармейцы вырыли некое подобие блиндажа, больше похожего, правда, на какой-то погреб. Внутри я увидел грубый дощатый стол и пару неказистых, но прочных на вид скамей. Блиндаж разделяла на два помещения щелястая деревянная перегородка. Света за закрытой дверью я не видел, но режим дополненной реальности рисовал мне контур человека, лежавшего на деревянных нарах. Видимо, это и был подполковник Лиховцев, и сейчас он, похоже, спал.

Особист оказался целым капитаном, что для части в двести штыков выглядело явно избыточным, но, видимо, он возглавлял когда-то особый отдел полка и попал в эту группу окруженцев случайно, при разгроме и беспорядочном отступлении дивизии.

— Свободен, — бросил капитан моему конвоиру и воткнул в меня свой колючий взгляд, — Садитесь, Нагулин, поговорим.

Я обратил внимание на то, что ни обращения «товарищ», ни слова «красноармеец» или хотя бы «боец» капитан перед моей фамилией не употребил, и это мне сильно не понравилось.

Роста особист оказался чуть ниже среднего, но с избытком компенсировал это шириной плеч и туловища, причем особо толстым он при этом не выглядел, хотя и признаков регулярных занятий спортом я в его фигуре тоже не заметил. Просто сильный от природы мужик, уже успевший частично подорвать свое здоровье куревом, алкоголем, несбалансированным питанием и достаточно беспорядочным образом жизни, что для этого времени было вполне характерно. Да и в первый месяц войны капитан, видимо, успел хлебнуть всякого, что тоже не способствовало цветущему внешнему виду.

— Фамилия, имя, отчество, год рождения, — начал особист, хотя мои документы лежали перед ним на столе.

— Нагулин Петр Иванович, одна тысяча девятьсот двадцать первый, — не выдавая своего волнения, ответил я.

— Звание и часть, последний непосредственный начальник.

— Красноармеец. К конкретной воинской части не приписан. Направлялся на фронт в составе маршевого пополнения. Последний командир — сержант НКВД Иван Плужников, принявший командование после гибели в бою старшего лейтенанта НКВД Федорова.

— Почему не участвовали в контратаке, организованной старшим лейтенантом? — неожиданно переключился на другую тему капитан.

— Находился на снайперской позиции позади боевых порядков подразделения и выполнял приказ сержанта Плужникова — подавлял пулеметные и минометные расчеты противника и поддерживал атаку огнем.

— И именно в результате воздействия кинжального пулеметного огня