Евгения Мелемина - Библия улиток
Мне была понятна такая тактика. Климатическая платформа сбрасывала химикаты сама. «Сайленты» прибывали после нее и проводили санацию территорий
– Много так захватили?
– Все, что сейчас елками засажено, лля.
Край все-таки расширяется, капитан Белка, хотя, пожалуй, не совсем таким образом, как тебе хотелось бы.
В этом городе оказалась уйма интересных мест. Первое, шпиль оживающих лиц, я уже назвал. Вторым оказался Капкан, в котором проживал заместитель лидера клана Эдд. Синдромеры метко прозвали это место: в самом деле капкан. Здесь помещались и хранились сотни чучел и скелетов: зебры, носороги и антилопы паслись на желтой картонной земле, а за ними из-за проволочного кустарника наблюдал бежевый лев. Маленькие птички сидели на украшенных белыми кристалликами ветках.
Гигантские кости неизвестно кого составляли воздушную, впечатляющую конструкцию, занимающую центр круглого зала.
Конечно, все это были лишь остатки. В большинстве случаев вместо композиции виднелись красные тряпки и чей-нибудь хвост. Видимо, животных сначала пробовали на зуб, а потом оставили в покое.
Я тоже хотел есть. Зверски хотел есть и готов был сжевать даже чучело, так что никого осуждать не мог.
Интересно, как «сайлент» собирается питать Сантану?..
– Пилот?
Кто-то пер на меня из-за разбитого стеклянного шкафа с макетами птичьих яиц.
– Да. Пилот.
Я разглядел наконец старину Эдда и мне захотелось вытянуться по-военному. На старине не было живого места. Он был изрублен, исколот и прострелен, наверное, раз сто.
Под каждое новое ранение он, видимо, пытался подставить еще никогда прежде не раненное место, и таким образом извел их все. У него не было руки, но на общем фоне всех рубцов, рубчиков, ям и шрамов этот факт как-то терялся.
– У нас уже один есть, – сказал старина Эдд.
– Сантана не пилот.
Он смотрел на меня угрюмо и долго, а потом сказал:
– Тебе надо пожрать.
И повел меня вниз по широченной лестнице в крошечную комнатушку, наполовину заполненную серыми выпуклыми экранами. Тут стоял полысевший розовый диванчик с парой полосатых подушек, и стол.
На столе Эдд щедро разложил толсто нарезанный кислый хлеб, неплохо пропеченный снаружи, но жидковатый внутри, сухую колбасу, которую, как я потом узнал, гоблины грызут часами, будто леденцы; и – удивительно, – прекрасную пластиковую банку, наполненную картофельным пюре.
Этим пюре и хлебом я обжирался, наверное, минут сорок. И все не мог остановиться, даже когда почувствовал тошноту и резь в животе. Мне было плохо вдвойне: я хотел есть и еда еще была, но я не мог есть и боялся, что потом мне больше не дадут.
– Можно взять с собой? – в итоге буркнул я и цапнул последний кусок хлеба.
Эдд все время, пока я ел, ходил, заглядывал в разные экраны и по некоторым стучал длинной черной дубинкой.
Экраны не показывали ничего интересного: лестницы, рваные ковры, скелеты.
Хлеб я припрятал и сказал:
– Сантана долго не протянет. Он не пилот, и то, что «сайлент» сумел с ним состыковаться – кратковременный сбой. Сантана умрет, и вы снова останетесь без шанса пробить купол.
– У нас есть ты, – сухо сказал Эдд.
– Я тоже ни к черту не гожусь. На пару раз меня хватит, но не больше. Я согласен уйти с вами туда, куда вам захочется, влезть в «сайлента» и помочь раскопать пару ямок для фундаментов ваших мирных домиков, но…
– Нет, – спокойно сказал Эдд.
Я уверен, в его мозгу крутилось что-то вроде: «Мирно жить – это как? Хорошие синдромеры так не делают».
Мне очень хотелось настоять на том, чтобы синдромеры покинули город. Если Командор ищет пилота для своего черного «сайлента»-ворона, то он его найдет.
Если Ворон выйдет наружу, то синдромерам конец – Командор расплевался с ними очень давно, выпер на поверхность за неподобающее поведение и вынужден тратить уйму энергии на то, чтобы не впустить их обратно. Запасы энергии ограничены, и эти траты выводят его из себя. Догадаться, зачем ему пилот, так же просто, как опознать апельсин по кожуре…
– После обеда получишь на подпись бумагу о вступлении в клан. Редд тебе поможет написать правильно. Держись около «сайлента» и будь готов заменить пилота. – Эдд вдруг схватил меня за шкирку, дернул вверх и крепким кулаком постучал по биокоробу. – И прицепляйся к нему нормально, лля! Чтобы не издох.
– Сантана забрался в «сайлента» не для того, чтобы воевать на вашей стороне, – упрямо сказал я. – Если он еще хоть что-то соображает, то уйдет и никто не сможет его удержать. Вам лучше идти следом за ним, под прикрытием…
– Война на переломе, – ответил Эдд. – Еще немного, и мы ворвемся в Край. Комерг нас боится, боится нашего «сайлента».
– Я бы тоже боялся! – заорал я, не выдержав. – Я бы тоже боялся «Тройни» с неразумным куском мяса внутри! И я боюсь! Сантана не за вас и не за Комерга, Сантана сам за себя, а под жопой у него энергоблок убийственной мощности! Неужели неясно?
Эдд, как истинный синдромер, уловил только одно-единственное слово из сказанного.
– Боишься? – переспросил он. – Тогда можешь валить куда хочешь. Нам не нужны трусы.
Вот и поговорили.
Сначала я нашел Редда с бумажкой о моем вступлении наперевес и объяснил ему, что в клан вступать не собираюсь, и в эту бумажку он может завернуть бутерброд. Он мялся и что-то хрюкал, и тогда я показал ему, как делаются самолетики. Запускать самолетик мы забрались на плоскую крышу какого-то домика. Под домиком валялась гора щебня, двери были выкрашены в жуткий бордово-коричневый цвет, и рядом, на серой стене, кто-то фактурно и с тщанием изобразил половой акт, не погнушавшись детализацией.
На крыше обнаружилась доска объявлений. Она валялась, треснутая напополам, грязная, но с вполне различимыми посланиями из прошлого:
«Дирижаблик, я на третьей базе. Сид», «Посылка для Квенси у Оборотня», «Пропан где? Пять баллонов по сто пятьдесят…», «Ирма, мальчик или девочка? Сообщи. Седьмая бригада».
Были еще нечитаемые, стертые дождями, выжженные, облитые горючкой, замазанные, соскобленные ножом.
Редд почесал шрам, задумчиво обошел доску.
– Это у нее от всей бригады дитя-то народилось, лля?..
– А что за бригады?
Редд одернул черную куртку, присел на бортик, покачал ногой в истоптанном ботинке.
– Которые город восстанавливали.
– А где они сейчас?
– Давно это было, – бросил Редд фразочку и сделал вид, будто ему все равно, рассказывать или нет. Рассказать явно очень хотелось, и я его подбодрил:
– Так что было-то? – И даже самолетик ему отдал.
Редд сначала старательно прогладил все сгибы нашей бумажной поделки, примерился на глазок, накрыл нижней губой верхнюю и метнул самолетик, словно пилум.
– Давно это было, лля. Когда город развалился, синдромеры мертвых выкапывали, раненых спасали, разгребали завалы… Вот они и были бригады.
Я посмотрел вниз: самолетик медленно опускался на противоположную крышу, с покосившейся ловушкой антенны.
– Они все полезное и выгребли, – с неожиданной обидой закончил Редд, – да от жадности и передохли.
Самолетик исчез. Нестерпимо хотелось найти еще бумаги и сделать еще один. Попробовать аккуратненько содрать одно из объявлений?
– История не новая, – сказал я, – даже последние дети однажды померли скопом, потому что нашли залежи какой-то синтетической дури.
Редд посмотрел, как я пытаюсь отлепить объявление от пластиковой доски, нагнулся и вручил мне нож.
– Они все равно были герои, – сказал он.
Ему явно хотелось поразить меня еще чем-нибудь
– Да?
– Могу показать их базу. Хочешь?
Нож отдирал бумагу тонкими длинными полосками. Второго самолетика не получится.
– Пойдем.
Делать все равно нечего. Сантане я не указ, Эдд и Командор меня не слушают.
Глава 7
Зря я согласился. Мы шли уже два часа, и ландшафт становился все мрачнее. Меня всего облепила пыль, мелкая и колючая. Лицо Редда тоже походило на серую маску с прорезью красного рта и шахтерскими белками глаз.
Под подошвами ботинок крошилась и умирала зыбкая ломкая трава. Она была погребена под слоем пористых угольных хлопьев, и все-таки пробивалась сквозь и упрямилась, ловила редкие солнечные лучи.
– Где-то за ближайшим пригорком – ручеек. Вода в нем мыльная. Пить нельзя, а умыться можно, – хрипло сказал Редд.
– Отлично.
Рано радовался. Ручей высох. На дне лежали камешки, круглые и овальные, маленькие и большие.
Я присел, набрал их полную горсть, присмотрелся и выронил. Тошнота накатила неожиданно и так сильно, что он не выдержал – вывернуло, и долгая горькая слюна напомнила о гранатовом роме.
Почему-то показалось, что это не просто камни. Что все они вынуты из желчных пузырей и почек, и созревали долго в мути и крови, в мясе и желчи, а потом вылились потоком, с муками и смертями, и устлали дно ручья.
Редд сделал вид, что рассматривал какую-то дальнюю горку.
